Вернуться в клуб
Вернуться в клуб
Князь Трубецкой Александр Александрович
ПАТРИАРХ КИРИЛЛ: КАК ЗАПАД ВЕДЕТ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО К ДЕГРАДАЦИИ / ТЕЛЕМОСТ МОСКВА-ДОНБАСС: ВЕРА В ОКОПАХ, ГЕРОИ И МОЛИТВА О ДЕТЯХ-ЖЕРТВАХ ВОЙНЫ
Начинаем Вечер на Спасе.
В выпуске 27.07.2023:
Как встарь, воины и священники вместе. О роли веры на передовой мы поговорим с гостями в нашей студии.
Патриарх Кирилл выступил на саммите “Россия – Африка” в Санкт-Петербурге, более половины опрошенных ВЦИОМ жителей назвали себя православными, 27 июля отмечается День памяти детей – жертв войны в Донбассе.
«Так будет при кончине века: изыдут Ангелы, и отделят злых из среды праведных». Разберёмся в образах и смыслах Евангельского чтения с отцом Дмитрием Селивановским.
Мы русские. Новый выпуск авторской рубрики Анжелики Кареткиной о жизни наших соотечественников за рубежом.
Новомученик дня. Народный артист России Алексей Гуськов в очередном выпуске нашего специального проекта о духовном подвиге жертв кровавого лихолетья.
Это «Вечер на СПАСе». Главное на сегодня и… Всегда.
Гимн Российской империи 1833-1917 и фотографии военных лет
Выступление Президента Академии наук Чеченской Республики Д.В. Умарова 27 окт. 2022 г.
Князь Г.Н. Трубецкой. Путь дипломата, политика и церковного деятеля в России и русском Зарубежье.
Ефремов Е.А.
Кн. Г.Н.Трубецкой принадлежал
к редкому у нас типу высоко культурных
либеральных консерваторов.
Бердяев Н.А.
Известнейший при жизни, да и теперь Василий Алексеевич Маклаков в двух блоках своих воспоминаний говорит о «знаменитых С.Н., Е.Н. и Г.Н. Трубецких». Кто он, этот последний из братьев? Выяснению этого вопроса я посветил с большими перерывами три последних года своей жизни.
Григорий Николаевич Трубецкой – младший из братьев - родился 17 сентября 1873 года в имении Ахтырка Дмитровского уезда Московской губернии, принадлежавшего представителю одного из старейших российских дворянских родов, который ведёт своё происхождение от Великого князя литовского Гедимина, правившего в четырнадцатом веке. Его внук, Дмитрий Ольгердович, носил титул князя брянского, стародубского и трубчевского, участвовал в Куликовской битве. Вскоре его потомки стали именоваться Трубецкими. В начале XVI века они перешли на службу к Ивану III.
Отец Трубецкого, Николай Петрович, дослужился до чина тайного советника, был известен как Председатель (1863-1876) Московского отделения Русского музыкального общества, самый действенный его содиректор (1862—1876) и, в этом качестве, главнейший помощник Н.Г. Рубинштейна по учреждению консерватории в Москве, а также один из двух главных меценатов при начале работы Московского отделения. Мать, Софья Алексеевна Лопухина, также принадлежала к старинному дворянскому роду, который сумел возвыситься благодаря браку Евдокии Лопухиной с царём Петром I.
У них родилось 9 детей, младше Григория была только одна из сестёр. Из-за материальных затруднений глава семейства был вынужден в 1876 году перебраться из Москвы в Калугу, чтобы занять там видный пост вице-губернатора. В части своих мемуаров под названием «Облики прошлого» Григорий Николаевич написал: «Мои первые более ясные воспоминания связаны с Калугой. Мне было 4 года, когда мы туда переехали <…> » в 1877 году. Он так описывает отца, отмечая качества, которые незаметно впоследствии оказались присущи и ему:
«Мой отец был необыкновенной доброты и незлобивости. Он вечно за кого-нибудь хлопотал <…> При этом никогда никакое мелкое чувство и мелкая мысль не имели доступа в его чистое сердце. Ему органически чужды были тщеславие и зависть. Ему дана была простота от Бога».
Больше места в своих воспоминаниях князь уделяет образу матери, а также её роли в личном становлении:
«<…> я чувствую, что каждым добрым своим движением, всем духовным содержанием обязан ей и наследственно своему отцу. Но Мама развивала в нас не только религиозные и нравственные стороны души, но и отзывчивость на все вопросы духа».
Родители Григория Николаевича вообще достойны особого упоминания, они смогли воспитать сыновей, получивших всероссийское значение: объединившего всё дворянство страны П.Н. Трубецкого; выборного ректора Императорского Московского университета и философа С.Н. Трубецкого; богослова, политика и общественного деятеля Е.Н. Трубецкого.
Прожив немного в большом доме Квасникова, что был расположен в переулке недалеко от Воскресенской улицы; а затем в доме Сперанских; они переехали на улицу Загородную и поселились там уже окончательно, где заняли полностью дом Кологривова (теперь это ул. Академика Королёва, 25) со всеми флигелями и садом. Обыкновенно с мая они переезжали в губернаторскую дачу, в здание постройки ещё екатерининского времени, которое стояло в Загородном саду (теперь это парк им. К.Э. Циолковского, а дача по свидетельству одного мемуариста сгорела в ране-советское время, возможно, из-за поджога, скрывавшего следы разграбления чужой собственности). Для субботних и воскресных служб семья посещала Георгиевскую церковь «за верхом», т.е. за оврагом. В мемуарах князь подробно описывает губернский центр и калужское общество, выделяя в нём фигуру известного Н.С. Кашкина, бывшего петрашевца, а тогда товарища председателя окружного суда, отмечая, что этот «человек более высокой культуры и склада».
«Большим событием в моей жизни было поступление в третий класс Гимназии осенью 1885 года.
Странно вспомнить, какой дореформенной стариной была в то время Калужская Гимназия. Директор Овсянников, как я потом только узнал, приезжал спрашивать моего отца, как он желает, чтобы меня звали: Ваше Сиятельство или только по фамилии. Сам он преподавал у нас в классе историю и числился нашим классным наставником».
По прошествии одиннадцати лет служба отца в Калуге закончилась – он был назначен Почётным Опекуном по ведомству императрицы Марии Фёдоровны - и семья возвратилась летом 1887 года в Москву. Они поселились в доме Николая Сергеевича Оболенского на Большой Кудринской улице, на втором этаже. В старой столице подростка отдали «в одну из лучших классических гимназий - Пятую, которая была к нам ближе», в здании на углу Б.Молчановки и Поварской.
Университетская пора наступила осенью 1892 года. Под влиянием директора гимназии Александра Николаевича Шварца, преподававшего греческий язык, он выбрал историко-филологический факультет Московского университета. К его окончанию в 1896 году защитил кандидатскую диссертацию о российской внутриполитической ситуации накануне освобождения крестьян в 1861 году.
По совету друга родителей, графа Дмитрия Алексеевича Капниста – директора Азиатского департамента – подал прошение о поступлении на службу в Министерство иностранных дел. Состоявшийся дипломат так вспоминал свои мотивы:
«Вступление в Азиатский Департамент связывалось для меня с перспективой службы в Константинополе и заграницей. Я имел об этом скорее смутное представление, но сама неизвестность казалась заманчивой, интересной».
Константинополь, конечно, на самом деле назывался Стамбулом, но тогда у нас и в правительстве, и в обществе было принято такое переименование. Вот в этом они были едины. В октябре Трубецкой был принят на службу и переехал в Санкт-Петербург. Возможно, окружавшие его дипломаты знали, что он приходится троюродным братом дипломату и тогдашнему германскому канцлеру Хлодвигу цу Гогенлоэ. В марте следующего года в стамбульском посольстве произошло служебное движение, и открылась должность секретаря консульства, - но с размещением в столице - на которую был назначен Трубецкой. Он получал 3 000 руб. в год, служебную квартиру и, по установившемуся обычаю, обедал у посла. По тогдашним ценам это было прекрасное жалование, вполне обеспечивающее существование, особенно в Стамбуле. Проведя Страстную и Пасху в Москве, собрав вещи, он отправился к новому месту дипломатической службы.
«Всего лучше, по мне, расположено наше посольство в [набережной] Буюк-Дере. Изящный дом с флигелями и двором, в который въезжают воротами с набережной. Сзади - роскошный сад с дорожками без конца, террасами и нагорными прогулками под тению каштанов и дубов исполинов. По соседству роскошный лес, служащий любимою прогулкою <…>
Там открывается широкий, привольный вид, и мы долго, пользуясь радушным гостеприимством уважаемого посла нашего И.А. Зиновьева, гуляли в чудном саду».
Так началась его служба российским дипломатом под руководством нашего посла И.А. Зиновьева в Османской империи, где князю довелось провести более пяти лет. Вскорости в душу Григорию Трубецкому запала мысль о том, «что Проливы должны быть наши». Там к знаниям трёх основных европейских языков он добавил владение новогреческим и турецким, которые позже дополнил изучением сербского и болгарского. Помимо службы он занимался к тому же поиском древностей Ближнего Востока. Его статьи по истории Константинопольской патриархии стали появляться на страницах журнала «Вестник Европы». Замечательными эпизодами оказались визиты к нему философа В.С. Соловьёва во время путешествия того в Каир весною 1898 года. К 1900 году в посольстве в Стамбуле князь в чине титулярного советника занимал должность одного из двух помощников секретаря, а на следующий год был выдвинут на пост первого секретаря посольства.
В том же 1901 году 28 апреля состоялась его женитьба на Марии Константиновне Бутеневой. Венчание происходило в храме Московского Кремля - соборе Спаса Преображения на Бору, построенном в 1330 году к 1000-летию переноса столицы Римской империи в Константинополь (свадьба игралась и в день этого события, тогда – 10 мая). У них родились дети: Константин (1902), Николай (1903), Михаил (1905), Сергей (1906), Пётр (1910), Григорий (1912, умер в младенчестве).
В январе 1903 г. он уже занимал пост в нашем посольстве в Берлине, находясь в подчинении ещё более старого посла Н.Д. Остен-Сакена. Летом 1903 года помог в делах своему брату С.Н. Трубецкому, ординарному профессору Императорского Московского университета, в незнакомом ему Стамбуле во время организованной тем экскурсии в Грецию Историко-филологического студенческого общества, которое он возглавлял. Задача Г.Н. Трубецкого заключалась в получении помощи от наших дипломатических представителей для беспрецедентной в России экскурсии московских студентов.
Возможно, он осенью ко 2–ому октября 1905 года успел прибыть на похороны брата Сергея Николаевича, как говорят об этом опубликованные в советское время мемуары писателя А. Белого. В декабре того же года Григорий Николаевич оставил свою карьеру, чтобы присоединиться к усилиям Е.Н. Трубецкого по организации издания либерального общественно-политического журнала «Московский еженедельник», заменив горячо любимого ими старшего брата С.Н. Трубецкого. Так началась история неофициального органа «Партии мирного обновления». Шагом к её созданию в Москве явился «Клуб независимых». Собрание учредителей составило 200 человек, а уже на первом общем собрании, состоявшемся 5 февраля и прошедшем в Политехническом музее, присутствовало около 400. Председателем президиума клуба избрали В.М. Голицына, в президиум вошли такие либералы-центристы как: Е.Н. и Г.Н. Трубецкие, А.С. Вишняков, Н.И. Астров, Н.В. Давыдов, Н.Н. Баженов, Л.М. Лопатин, В.К. Рот, позднее присоединились С.А. Котляревский, Н.Н. Львов, И.Ф. Огнев. В декабре 1905 года в журнале «Полярная звезда», которую издавал П.Б. Струве, появилась заметка князя о московском восстании. С ним он начал сотрудничать ещё в октябре, после возвращения в конце того месяца Струве из эмиграции и очень похоже на то, что Трубецкой познакомился с ним в Германии как с редактором журнала «Освобождение» и был его сторонником уже тогда. Сама же новая партия продолжала формироваться и во время совещаний в Москве в сентябре и октябре 1906 года между бывшей фракцией мирнообновленцев в Первой Думе – П.А. Гейденом, Н.Н. Львовым, М.А. Стаховичем – и некоторыми московскими общественными деятелями, среди которых были Д.Н. Шипов, Е.Н. и Г.Н. Трубецкие, П.П. Рябушинский, С.И. Четвериков, А.И. Коновалов и другие. Князь вступил в эту партию и выступал с разъяснениями её платформы, в том числе в Иванове-Вознесенске и Костроме.
На страницах совместного с братом еженедельника было опубликовано 53 статьи бывшего дипломата за период до 1910 года, когда Е.Н. Трубецкой по личным причинам прекратил его выход в свет. С этой трибуны его младший брат выступал с публицистическими статьями, особенно широко комментируя правительственную внешнюю политику. Близко касался он и политики внутренней: так в мае 1908 года их с братом еженедельник привлекли к суду за использование Григорием Николаевичем в своей статье оборота «зло самодержавия». Но состава преступления власти, видно, не нашли. Представляя «Московский еженедельник», с 1909 г. он участвовал в совещаниях журналистов, специализировавшихся на вопросах внешней политики.
Отметим, что в 1907 году с № 8 журнала в качестве второго редактора объявлялся Г.Н. Трубецкой и так по весь 1908 год. На самом деле он в том году оторвался от своих редакторских забот: «В 1908 г., частным человеком я объезжал Балканы. <…> я перевидел почти всех монархов и выдающихся деятелей на Балканском полуострове». Также он побывал и в Италии, и Турции. Причина предпринятого вояжа – переход внимания общества от утомительной политической борьбы к событиям внешней политики, а также к славянскому вопросу. Он выехал 20 марта от двух газет - петербургского «Слова» и московского «Русского слова», самой распространённой российской газеты - с условием присылки корреспонденций из стран, посещённых при этом 3-4 месячном путешествии. Готовясь к поездке, он просил начальника отдела печати МИД А.А. Гирса: « <…> Окажите мне хорошую циркулярную протекцию по местам моего приблизительного маршрута: Константинополь, Афины, Крит, Смирна, Салоники, Укскюб, Белград, София, Бухарест и др.» Просьба была удовлетворена, и Трубецкой получил рекомендательное письмо за подписью товарища министра Н.В. Чарыкова. Наш посланник в Софии Д.К. Сементовский –Курилло докладывал ему о миссии нового корреспондента: «Кн. Трубецкой прибыл в Софию 7-го текущего мая и в течение десяти дней подробно изучал существующую здесь обстановку. Благодаря принятым мною мерам, он имел возможность войти в ближайшие отношения со всеми наиболее выдающимися политическими деятелями страны и с большинством дипломатического корпуса, помимо того, в распоряжении его были предоставлены сведения, коими располагает вверенное мне дипломатическое агенство по некоторым существенным вопросам». В свою очередь журналист сообщал Гирсу: «Моё путешествие протекает в самых благоприятных условиях благодаря исключительной любезности, которую я встречаю со стороны всех наших представителей, делающих действительно всё возможное, чтобы облегчить мою задачу». Он получил аудиенции у царя Болгарии Фердинанда I и сербского короля Петра I. Об этих беседах, не предназначавшихся для печати, он докладывал лично министру А.П. Извольскому. «Мне приходится быть очень осторожным и далеко не всё писать в корреспонденциях, чтобы не выдавать слишком большой осведомлённости, - делился он с А.А. Гирсом. – Осторожность диктуется также тем громадным интересом и подозрительностью, с которыми относятся к моей поездке во всех кругах, местных и иностранных». Дипломатический опыт и отличное знание балканских проблем позволили Трубецкому оправдать оказанное ему МИДом доверие. По мнению посланника в Софии корреспонденции князя вполне верно описывали политическую обстановку: «Широкое и беспристрастное осведомление общественного мнения в России о всём происходящем на Славянском Востоке имеет при существующих обстоятельствах первостепенное значение». В тот год на Балканы совершили поездки политики П.Н. Милюков, А.А. Стахович и В.А. Маклаков.
Группа общественности 31 октября в зале Литературно-художественного кружка собралась для обсуждения реферата, явившегося по результатам поездки Г.Н. Трубецкого. Он имел название «Основы русской политики на Ближнем Востоке и славянский вопрос». В дискуссии приняли участие Е.Н. Трубецкой, С.А. Котляревский, Л.А. Камаровский и Ф.Е. Корш. Было признано, что австрийской аннексией Боснии и Герцеговины Берлинский трактат был нарушен и требует полного пересмотра, истинная задача России — постановка славянского вопроса в полном объеме. Камаровский предложил провести плебисцит среди населения аннексированных провинций. Действия русской дипломатии были подвергнуты критике. Когда же Е.Н. Трубецкой связал проблему освобождения балканских славян с судьбой поляков в Российской империи, собрание было закрыто полицией.17 января 1909 г. рассказ В.А. Маклакова о посещении им Балкан слушали в Обществе славянской культуры. Собрание было представительным, с участием известных общественных деятелей и учёных: И.Х. Озерова, Д.Н. Шипова, С.А. Котляревского, Г.Н. Трубецкого и др. Председательствовал академик Ф.Е. Корш. К этому времени отделения общества возникли во многих провинциальных городах. Председатель Славянского вспомогательного общества А.И. Череп-Спиридович, также принимавший участие в заседании, попытался поднять вопрос о подготовке добровольцев на случай войны, но не встретил поддержки. Ему было сказано, что военные вопросы вне компетенции Общества славянской культуры. Зато оно на одном из ближайших своих заседаний поставило вопрос об обеспечении достоверной информацией о событиях, происходящих в славянском мире. Было предложено начать работу по созданию Славянского телеграфного агенства.
В период 1908-1910 гг., вероятно, по инициативе А.И. Коновалова, им с П.П. Рябушинским принадлежало начинание так называемых «экономических бесед». Они и их соратники понимали, что для обеспечения намеченных ими политических целей они нуждаются в содействии интеллектуалов, в первую очередь специалистов по экономике. В беседах принимал участие и опытный дипломат Г.Н. Трубецкой. Кстати, московские промышленники поддержали в своё время не только «Партию мирного обновления», но и курс «Московского еженедельника», где участвовал младший из братьев Трубецких. Эти собрания начались в апартаментах Коновалова на Поварской улице, а затем переместились в дом Рябушинского на Пречистенском бульваре. Среди ученых, регулярно принимавших участие в подобных мероприятиях, можно отметить экономиста и ректора Императорского Московского университета А.А. Мануйлова, экономиста П.Б. Струве, историка экономики М.М. Ковалевского, юристов П.И. Новгородцева и С.А. Котляревского, историка П. Г. Виноградова и богослова С.Н. Булгакова (получившего экономическое образование).
На этих совещаниях нередко ставились вопросы программного значения. В октябре 1910 г. в ходе одной из «экономических бесед» на квартире П.П. Рябушинского в качестве приоритетных тем будущих дискуссий были обозначены: рабочее законодательство, размеры земского налогообложения, формы государственного вмешательства в экономическую жизнь, организация мелкого кредита. По сведениям Трубецкого «резолюции» этих собраний были чрезвычайно авторитетны даже в Министерстве иностранных дел.
Важным итогом сотрудничества академиков и бизнесменов стал изданный в 1910 году В.П. Рябушинским (и при тесном содействии Трубецкого) двухтомник «Великая Россия: сборник статей по военным и общественным вопросам. Его авторы анализировали, в том числе и Тубецкой в статье «Россия как великая держава», проблемы страны в политической и экономической перспективе. Милитаристский, имперский пафос «Великой России» произвёл сильное впечатление на деловое сообщество, не привыкшее к тому, чтобы его воспринимали как фактор российской военной мощи. В том же году статья князя вышла отдельным изданием, и даже появился её перевод в Германии в 1913 году, а затем в 1915 году в Италии и Болгарии.
После закрытия своего еженедельника Трубецкой продолжал жить в Москве на Поварской, 18 в доходном доме своего тестя графа К.А. Хрептович-Бутенева и публиковался на страницах журнала «Русская мысль», самого живого российского ежемесячника, который издавался под редакцией П.Б. Струве. В редакционный кружок тогда входили: С.Л. Франк, А.П. Татаринова, А.С. Изгоев, A.M. Рыкачев, Н.Н. Львов, Е.Н. Трубецкой, Г.Н. Трубецкой, С.А. Котляревский, Г.Н. Штильман. Отметим, что в своё время связь «Московского еженедельника» и «Русской мысли» была настолько тесной, что читателям оформлявшим подписку на оба издания, предоставлялась скидка.
В этот период он был одним из руководителей очень важной политической ориентации среди либерал-консерваторов, которые начали выражать своё несогласие с царём не только по вопросам политической свободы и реформ его власти, но и выступали на националистической почве с критикой внешней политики правительства. У Трубецкого она была удачным сочетанием его влечения к славянской идее и реалистических мнений о лучших способах по сохранению баланса между государствами, чтобы в конечном итоге избежать войн. Его контакты с товарищем министра иностранных дел Сазоновым можно проследить с 1909 года, с периода скандала в Бухлау, когда Трубецкой был близок последнему со своей критикой подхода наших представителей на местах к этой проблеме. Впрочем, он не терял связей с МИД с самого начала своей работы публициста, поддерживая отношения с А.П. Извольским, занявшим кресло министра в 1906 г.
Ещё в свою бытность на дипломатическом поприще Трубецкой заинтересовался историей российской политики на Востоке. Одним из итогов этих изысканий стала большая статья «Россия и вселенская патриархия после Крымской войны. 1856—1860 гг.», опубликованная в нескольких номерах журнала «Вестник Европы» в 1902 году. Внимание к этой теме продолжилось и годы позднее, результатом его стала книга «La politique Russe en orient le schisme Bulgare» (Paris: Typ. Plon-Nourrit et Cie, 1907). Спустя три года её перевод вышел в Болгарии.
Интерес к православию привёл Трубецкого в «Кружок ищущих христианского просвещения», десять лет просуществовавший в Москве (с 1907 примерно по 1917 гг.). Он возник вокруг M.A. Новоселова и издававшейся им с 1902 года «Религиозно-философской библиотеки». К 19 января 1907 года был разработан его устав, в параграфе 1 которого значилось: «Кружок имеет целью помогать своим членам, а также и посторонним лицам, которые будут к нему обращаться, в усвоении начал христианского просвещения. Кружок никаких политических целей не преследует и в обсуждение политических вопросов не входит». Членами-учредителями были Ф.Д. Самарин (председатель), M.A. Новоселов, В.А. Кожевников, П.Б. Мансуров, Н.Н. Мамонов; в кружок входили А.А. Корнилов, А.И. Новгородцев, кн. Е.Н. Трубецкой, П.А. Флоренский, С.Н. Булгаков, В.Ф. Эрн, прот. И.И. Фудель, Л.А. Тихомиров, С.Н. Дурылин, Н.Д. Кузнецов, Н.С. Арсеньев и др. Последний вспоминал много лет спустя об этих встречах, что часто проходили в особняке доктора Корнилова на Нижней Кисловке: «В небольшой зале вечером приблизительно раз в две недели собиралось человек 60-70, из них 15-20 члены кружка, а остальные слушатели, публика: дамы, молодёжь». Зимой 1913 года Трубецкой на внутрикружковой беседе - уже будучи снова в МИДе - рассказывал об устройстве монастырской жизни на горе Афон в настоящем и будущем. Дело в том, что в это время русское правительство разрабатывало проект создания там автономной области под церковным управлением Константинопольского патриарха, т.к. в ходе Первой Балканской войны (1912–1913) Святая гора перешла к Греции и начались притеснения монахов других национальностей.
В начале 1910 года князь получил предложение возглавить Отдел печати МИДа, но не принял его. Министру С.Д. Сазонову он объяснил свое решение так:
«...У меня нет полной уверенности в том, что министр является полным и независимым от посторонних влияний распорядителем в своем деле. Быть может, в иных случаях и нельзя обойтись без компромиссов, но мои связи с общественной средой налагают на меня обязанности мнительной щепетильности в этом вопросе».
Проводить свои взгляды, влиять на общество Трубецкой решил с думской трибуны, но его ждала неудача при выборах в Четвёртую Государственную Думу в 1912 г. А приглашение вернуться в МИД в тот период возобновились. В «Обликах прошлого» он пишет, что считает обязанным своим возвращением Морицу Шиллингу, главе канцелярии МИДа. Он с ним был знаком с детских калужских лет. И отмечает, что М.Ф. Шиллинг из тех сверстников оказался самым близким знакомым во взрослой жизни. Усилия Шиллинга продолжились, и летом 1912 года последовало другое предложение министра: принять должность начальника Отдела Ближнего Востока, который отвечал за Балканы и османские дела. В августе Трубецкой согласился на него, объясняя этот свой шаг в частном письме:
«Может быть, это место даст мне возможность хоть частице своих интересов послужить больше, чем теперь, когда я могу только высказывать свои взгляды в печати перед довольно равнодушной к ним публикой».
И дополняет в своих воспоминаниях:
«…его предложение тогда было для меня заманчиво и в то же время мне было очень не легко согласиться. Я отвык от служебной лямки, привык к независимости и меня смущала перспектива подчинения и чиновничества. – Я вернулся на службу как раз, когда началась Балканская передряга осенью 1912 года. Ежедневно, по нескольку раз в день, мне приходилось по долгу видеться с Сазоновым. Все дела, инструкции нашим представителям за границею, приходившия от них телеграммы, обсуждались втроём – Сазоновым, Нератовым [товарищем министра – Авт.] и мною».
Вообще его влияние на внешнюю политику в последующие годы было значительно шире, чем это позволяет предположить название возглавляемого им отдела МИДа, что в значительной мере обусловлено глубоким уважением Сазонова к Трубецкому за мнения и опыт. В какой-то степени Сазонов подчинялся более мощному интеллекту Трубецкого, который систематически укреплял славянофильские симпатии и инстинкты, жившие в глубине души министра иностранных дел. Трубецкой писал в своих мемуарах, что ему всегда казалось, что Сазонов переоценивает его. Кандидатура князя была консенсусом, сформированным ключевыми фигурами в МИДе и основным вектором общественного мнения по краеугольным вопросам внешней политики. Необходимо добавить к сказанному, что в 1914 году в официальном письме Трубецкой настоятельно подчёркивал, что
«поступил на дипломатическую службу и вернулся в неё и всё время служил только с этой одной мыслью о том, что Проливы должны быть наши. Для меня в этом средоточие всех внешних задач России, смысл и завершение вековых усилий».
Вообще, в основе взглядов Трубецкого на российскую внешнюю политику лежало представление о русском человеке, а также о достойном России её положения в мире. Это было вместе с тем уже прочно установившийся взгляд на российскую идентичность.
Здесь уместно сказать, что общая численность центрального аппарата министерства вместе с нештатными служащими составляла всего 150-160 человек – это было одно из самых малочисленных ведомств, а по требованиям доверительности - как бы одно посольство. Тот год возвращения в министерство отмечен получением князем звания камергера. Портрет Григория Николаевича рисует в своих воспоминаниях Б.Э. Нольде, тогда начальник Юрисконсульской части МИДа:
« <…>его новая роль не вызвала ни малейшего удивления, настолько этот москвич, либерал и конституционалист, в котором не было никаких следов петербургского чиновника, казался призванным, по праву и справедливости, взять в свои руки важный рычаг русской государственной машины. Трубецкой знал, что машина эта сложна, что в ней нет места импровизации, что она сильнее индивидуального усилия, что в ней есть традиции и что без этих традиций она существовать не может. И в то же время он сознательно принёс в работу на государственном станке свои собственные, свободно выросшие мысли, своё собственное понимание русских государственных задач, мысли и понимание, которыми он никогда не поступился бы и которые ни при каких условиях он не принес бы в жертву никаким выгодам и никакой "карьере"».
Министр Сазонов, продолжая линию своего предшественника, поддерживал тесные отношения с представителями обеих палат парламента, разъясняя на приёмах в МИДе внешнюю политику правительства. Иногда такие совещания проводил не министр, а другие чиновники ведомства, Трубецкой в том числе. Так, одно из таких собраний он провёл 3 апреля 1913 года на квартире графа Д.А. Олсуфьева, где вместе с ним присутствовали 17 членов Государственного совета. Со стороны Трубецкого такие контакты осуществлялись с 1912 г., когда он познакомил главу кадетов П.Н. Милюкова с князем Н.А. Кудашевым, советником посольства в Вене.
С его участием в период с 21 января по 13 апреля 1914 г. в правительстве в Особом совещании решался вопрос о восстановлении военного союза с Черногорией и возобновлении военной субсидии, выдаваемой Петербургом и составлявшей почти две трети всех бюджетных поступлений страны. Трубецкой был «за» и даже выступил с предложением посылки в Черногорию сербских военных инструкторов наряду с русскими с тем, чтобы укрепить военные связи Черногории с Сербией, имея в виду в перспективе их государственное объединение. Военный союз, подкреплённый субсидией, был возобновлён на новых условиях, а предложение Трубецкого в части посылки наших инструкторов также прошло.
В июне 1914 года он получил предложение занять пост посланника в Персии, уехал в отпуск в тульское имение Васильевское и там обдумывал предложение. Оно диктовалось трудной задачей совместить защиту русских интересов в Персии с необходимостью сохранить англо-русское соглашение в отношении этой страны. Через несколько дней ему пришло из своего министерства письмо, в котором уже предлагалось место посланника в Сербии взамен выбывшего по смерти дипломата. Он ответил по телеграфу, что принимает, и на следующий день был вызван в министерство: был получен австрийский ультиматум Сербии. Сазонов задержал его в столице, весь предвоенный, а также военный период до конца ноября 1914 года круг ближайших его сотрудников составляли: товарищ министра А.А. Нератов, глава канцелярии М.Ф. Шиллинг и Г.Н. Трубецкой. Таким образом, судьба распорядилась поставить его в центре русской дипломатии в критический период вступления России в войну, и его мемуары этого времени являются важным источником для изучения её начала.
Германия 18 июля объявила ультиматум России, а на следующий день вступила в войну с нашей страной. В один из последних дней того месяца Сазонов вызвал князя и сообщил, что в Совете министров обсуждался вопрос о желательности обращения к полякам с воззванием, в котором открывались бы некоторые перспективы: существовало опасение поддержки ими Германии. Трубецкой записал себе главные мотивы этого обращения: объединение польских земель, свобода веры, языка, школы и самоуправления. Всем им нашлось место в итоговом документе, который вышел из-под его пера 29 июля. После нескольких обсуждений у Государя и в Совете министров он увидел свет 2 августа как воззвание Верховного Главнокомандующего Великого князя Николая Николаевича и был перед тем одобрен Государем.
Член Государственного Совета от Минской губернии Э. Войнилович вспоминал впоследствии:
«Впечатление, вызванное манифестом, было ошеломляющим: никто уже давно так не обращался, даже думать подобным образом запрещалось. Все понимали, что такое обращение не могло быть принято без высшей санкции. Становилось очевидным, что решались жизненно важные вопросы».
На деле, хотя администрация в лице министра внутренних дел Н.А. Маклакова игнорировала воззвание, оно одно поддерживало настроение и бодрость поляков, и с этой точки зрения оказалось чрезвычайно полезным, когда русскую армию постигли неудачи. Даже его действие проявилось и ранее: английский военный атташе А. Нокс, будучи при штабах армии генерала А.В. Самсонова, свидетельствует в своём дневнике, что польское население, при нашем наступлении по германской территории, оставалось на местах, а немцы уходили вслед своим войскам. И добавляет, что после воззвания "поляки относятся к нам как нельзя лучше". Хочется отметить и факт того, что 19 июля 1915 года на возобновлённых заседаниях Думы в годовщину начала войны премьер И.Л. Горемыкин заверил депутатов, что будущее Польши окончательно и бесповоротно предопределено этим документом. Совету министров был дан именной указ о подготовке проекта о предоставлении Польше по окончании войны национальной, культурной и хозяйственной автономии в рамках империи.
Несмотря на свои славянские чувства, Трубецкой был недоволен переименованием столицы в Петроград, что случилось в самом конце августа. А в связи с обновлением МИД 7 октября Трубецкой становится советником Второго политического отдела, заменившего Отдел Ближнего Востока. В середине ноября перед отъездом в Сербию князь был принят Николаем II. Как непривычно сейчас звучит, но тогда мало кто ожидал длительного срока у начавшейся войны, это видно уже из того, что на прощальной аудиенции этого нового посланника Государь сказал ему: «Отпускаю Вас ненадолго; к Пасхе я Вас вызову, так как Вы уже нужны при выработке условий мира».
Трубецкой вступил в управление миссией, которая месте с правительством ранее отступила в город Ниш, 25 ноября 1914 года, в период побед сербской армии над австро-венгерскими войсками. Встречавший его на станции 1-й секретарь миссии В.Н. Штрандтман отмечал много позднее, что князь по всем отзывам является человеком «осторожным и приятным в общении», а в другом месте добавлял, что «в его лице королевское правительство получает беспристрастного, умного и высоко лояльного русского дипломатического представителя, который всегда будет чуток ко всякому справедливому делу, какой бы области наших взаимоотношений оно ни касалось».
Трубецкой прибыл на Балканы в связи с проблемой, которая к тому времени так и не была решена союзными дипломатами - это привлечение на свою сторону Болгарии для вступления в войну на стороне Антанты. Для этого требовалась уступка Сербией территории Македонии, и понятно было, что она осуществима только после окончания войны и получения компенсаций за счёт Австро-Венгрии. Вот для поиска подхода к неуступчивым сербам МИД и прислал Трубецкого. Но этой, оказавшейся неразрешимой задаче, прибытие князя принесло ещё одно осложнение: в сербском руководстве его ошибочно считали болгарофилом. Переговоры союзников с официальными лицами Болгарии и Сербии только немного приблизили их к привлечению Софии на свою сторону, а Трубецкой в мнении сербов так и остался сторонником коварных болгар, которые в конце концов даже стали на сторону Центральных держав, выступив на следующий год против Сербии.
В этом молодом государстве удивительно малоразвиты были общественные организации. Там не было ничего подобного нашему земству с его духом самоотверженного общественного служения, совсем не было сестёр милосердия. Когда Трубецкой приехал в Ниш, то в этом 23000-м городе одно время находилось 147000 человек. Это раненые, беженцы, а также пленные. За первыми был, хоть и плохо организованный, но уход; хуже дело было с заразными больными. Пришедшая же зима усилила распространение тифа.
«Обо всём этом я написал [официально – Авт.] в Петербург, а также в Москву моей жене, которая вскоре собиралась приехать ко мне в Ниш вместе со старшим сыном в то время 12 л. мальчиком. С дороги я ей послал проект воззвания о помощи сербам. Жена моя напечатала его, а также поместила в газетах небольшое письмо, в котором сообщала, что собирается в Сербию и принимает пожертвования. Успех обращения превзошёл все ожидания».
Одно из этих писем было опубликовано и в популярном журнале «Нива», оно попало в №1 за 1915 г.:
«Из письма русского посла в Сербии. Княгиня Трубецкая прислала М.В. Челнокову, новому городскому голове г. Москвы, выдержки из письма своего мужа Г.Н. Трубецкого, нашего посланника в Белграде. «Сербы – пишет Г.Н. Трубецкой – побеждают по всей линии. Это удивительный народ. Нельзя перед ними не преклоняться. Ниш наполнен беженцами. Здесь обычно 25.000 населения, теперь – более ста. В Зайгарах, где работает русский госпиталь, доктор сказал мне, что рядом, в сербском госпитале на 650 раненых один доктор, и от переутомления обнаруживает признаки ненормальности. Громадное количество раненых толпится на станциях, ожидая эвакуации в давно переполненные госпитали. Беженцы полуодеты и полуобуты. Все сербы работают и по мере возможности помогают несчастным. Всё же ощущается острый недостаток в средствах. В Нише творится нечто неописуемое. Вместе с тем это такой терпеливый и всё сносящий народ… Я видел пленных австрийцев-солдат с радостными лицами. 2.000 пленных прошли по Нишу со славянскими песнями. Австрия неминуемо развалится с такими солдатами». Княгиня Трубецкая просит М.В. Челнокова содействовать посылке санитарного отряда в Сербию».
Нужно сказать, что ещё до этого Мария Константиновна имела опыт организации помощи раненым: у себя в имении Васильевское она устроила лазарет для легкораненых солдат, которых набиралось до 50 человек (потом прибавился приют для детей, которые в беженстве потеряли родителей). За короткий срок после своего обращения княгиня Трубецкая собрала 14 987 рублей 76 копеек. Кроме того, ею была получена часть сборов от Сербских дней, которые прошли 11–12 января 1915 года в Москве. Московская городская дума передала 50 тысяч рублей. Все эти пожертвования позволили в короткий срок сформировать санитарный отряд на две сотни кроватей, это 35 человек персонала: с 4-мя врачами, а также сёстрами и санитарами. Отряд был прекрасно оборудован, у него даже имелся рентгеновский кабинет.
Его прибытие в Ниш состоялось 25 января 1915 года, в разгар эпидемии тифа в стране. Он получил название «Московского», им руководил хирург С.И. Сиротин. Сербское правительство предоставило для лазарета, который в случае необходимости мог принять до 250 раненых, большое здание сербской королевской гимназии. Несмотря на принятые меры, только в Нише, по данным Трубецкого, за первые четыре месяца эпидемии умерло 35 тыс. чел., причем из них больше трети приходится на пленных, которые, по словам дипломата, пользовались полной свободой. Практически сразу из состава Московского госпиталя был выделен эпидемиологический отряд Надежды Марцинкевич. Сербское правительство предложило для госпиталя пять бараков за городом. Один был приспособлен под амбулаторию, аптеку и кухню, два больших барака – для стационара по 50 коек в каждом, два маленьких – для медицинского и обслуживающего персонала. Во всей Сербии было 445 врачей – включая стариков и недоучившихся лекарей - многие из которых заболевали и умирали при исполнении своего долга. «Без помощи извне Сербия очутится в критическом положении», — сообщал русский посланник 26 января в МИД.
Координирующую роль в распределении помощи российской общественности оказывал наш МИД через созданный Трубецким, примерно в начале февраля, Комитет помощи Сербии и Черногории при российской миссии. Его возглавила княгиня Трубецкая. В комитет вошли епископ Нишский Досифей, супруга сербского премьера Джюрджина Пашич, секретарь миссии В.Н. Штрандтман, советник миссии Б.П. Пелехин, хозяйственной частью ведал подполковник Новиков, медицинской частью приват-доцент С.К. Софотеров. Для планирования и распределения расходов в Русско-Азиатском банке в Петрограде был открыт счет Комитета, на который поступали средства на его деятельность. Часть средств, по просьбе Трубецкого, хранилась в Сербской королевской миссии в Петрограде. Комитет имел целью объединить и ввести стройную планомерность в деятельность всех русских санитарных и благотворительных учреждений, работающих в настоящее время в пределах Сербии, а также оказать посильную помощь черногорцам. По мере накопления средств и ознакомления с положением вещей на местах, работа Комитета развертывалась все шире. Надо сказать, что, судя по воспоминаниям сербского королевича Георгия, основная помощь пришла от англичан и французов, но мы развернули свою гуманитарную деятельность первыми.
«Почти одновременно с образованием этого Комитета чрез который из России чрез Дунайскую флотилию под управлением адмирала [М.М.] Весёлкина стали поступать санитарные материалы, бельё, медикаменты не только вагонами, а целыми пароходами (я получил в октябре 1915 г. вторую партию медицинского материала в количестве 15 вагонов), в Нише образовался Международный санитарный отдел, и стали прибывать иностранные санитарные организации, русский госпиталь на 400 заразных больных под управлением пр[иват]-доц[ента] Н.[С.] Спасского, отряд русских врачей, затем отряды французский, английский и американский».
Русские медики пытались координировать усилия на этом гуманитарном фронте, для чего на объединенные совещания приглашались главные врачи всех медицинских учреждений, представители сербских властей. Г.Н. Трубецкой предложил и добился назначения приват-доцента С.К. Софотерова начальником санитарной организации г. Ниша и консультантом всех русских отрядов в Сербии. Больных было очень много, мест в больницах не хватало. Тогда было решено открыть бесплатный амбулаторный прием. Г.Н. Трубецкой свидетельствует о том, что такой способ медицинской помощи был внове для Сербии. Ежедневно приходили люди из окрестных деревень за советом и лекарством. Только Н.В. Марцинкевич принимала ежедневно до 100 человек.
Один из ведущих врачей амбулатория Русского общества Красного Креста, доктор А. А. Солонский, воспроизводя по памяти картины того времени, писал: «Вблизи амбулатории создался целый беженский лагерь на территории трамвайного парка. Здесь беженцы помещались как могли: одни под крышей трамвайных сараев, другие в палатках, а некоторые просто под открытым небом. Тут можно было найти офицеров, генералов, простых солдат, врачей, бывших судей, инженеров; женщины, дети, подростки, потерявшие своих родителей, — все было перемешано. По темпу жизни и обстановке это помещение получило название «Дома чудес». В амбулатории лечились, получали свидетельства и пособия. Склад Красного Креста выдавал продукты питания и бесплатные чаи».
Не ограничиваясь лечением больных, Комитет счел своим долгом содействовать широкой и решительной борьбе с эпидемией. Г.Н. Трубецкой поручил С.К. Софотерову разработать план мероприятий для улучшения санитарного состояния Ниша и его окрестностей (приблизительно 60 км.), который был представлен 8 февраля 1915г. для обсуждения правительству Сербии. Было решено разделить город на четыре участка, поручив каждый надзору особого врача с помощником. Каждый из них обладал соответствующими полномочиями и был усилен бригадой дезинфекторов с дезинфекционными аппаратами.
По соглашению с сербским правительством в Нише был создан особый городской Совет из пяти лиц, куда вошли представители военных и гражданских властей, епископ Нишский Досифей, председатель городской общины и приват-доцент С.К. Софотеров. Совет был наделен обширными полномочиями и в его функции входил надзор за проведением санитарных мероприятий в рамках намеченного плана. Этот Совет находился в тесной связи с Комитетом при миссии, ведающим всеми русскими учреждениями. На санитарную организацию города российский посланник предполагал выделить 20 тысяч рублей.
Российскому медицинскому персоналу приходилось работать в тяжёлых условиях. Поэтому Трубецкой по совету Софотерова 16 февраля обратился в ГУ РОКК с просьбой застраховать персонал Московского санитарного отряда и членов другого небольшого отряда, доставленного в начале войны супругой покойного посланника А.П. Гартвиг. 26 марта ГУ РОКК проинформировал Отдел Ближнего Востока МИДа, что для служащих этих отрядов установлено обеспечение на случай смерти в размере 20-тикратного месячного содержания. Затем эти условия были распространены на все отряды российского Красного Креста, а также и на личный состав лазаретов Славянского благотворительного общества.
«Для материальной помощи населению средства стекались из России со всех сторон, посылали решительно все, кто что мог: одежду, белье, даже детские игрушки, книги, врачебные инструменты, — стекались в Комитет в огромном количестве. Был устроен специальный склад, вмещавший к концу года более 50 вагонов разного имущества. Особенно богато был обставлен медико-санитарный отдел, и русская центральная аптека широко раздавала населению все медикаменты, которые врачи прописывали. На долю санитарной организации Ниша, во главе которой я имел честь быть почти год, выпала почетная роль быть первым инициатором по проведению в сербскую жизнь чисто русского принципа санитарной организации, именно принципа медицинской помощи населению земско-участкового.
Дело так хорошо привилось, так отвечало местным потребностям и самому складу народной жизни, что приходится только жалеть, почему этот принцип совершенно игнорируется в настоящее время. В городе с 4 участками врачебной помощи врач не только лечил и дезинфицировал, но и выдавал карточки на бесплатный обед и ужин всем нуждающимся. Как только в базарный день устанавливалась та или другая болезнь у приехавших в город крестьян, специально разъездной врач отправлялся в село и на месте боролся с источником заразы, оставляя после себя или фельдшера, или сестру. Вокруг Ниша было таким образом объехано нашими врачами 125 сел по радиусу до 80 километров. О деятельности врачей, приезжавших в села с медикаментами и всем необходимым для ухода за больными, слух расходился далеко по селам, и нам не нужно было разыскивать прячущихся больных, как то имело место в соседних районах. Наш метод скоро был даже принят американцами, а англичане скопировали наш способ выдачи бесплатных обедов».
Наряду с прямыми методами борьбы с инфекционными заболеваниями Комитет придавал огромное значение усилению питания беднейшего населения для повышения его иммунитета. Нишское городское управление приняло активное участие в этом деле и составило списки наиболее нуждающихся, а также выдавало особые карточки на право получения обедов. В четырех районах города были открыты столовые, в которых в этот период было подано 283 000 обедов. Около вокзала было оборудовано специальное помещение, где всякий приходящий мог получить горячий чай. Трубецкой подчеркивает, что кормление населения сослужило немалую службу в деле прекращения эпидемии, так как среди беженцев было большое количество людей, которые несколько месяцев не имели горячей пищи.
Г.Н. Трубецкой в своих воспоминаниях говорит о том, что приток пожертвований деньгами и вещами из России был настолько велик, что Комитету удалось открыть в Белграде такие же столовые, как в Нише, на средства, пожертвованные Петроградским городским комитетом по оказанию помощи Сербии. В итоге в Белграде было выдано свыше 230 000 обедов. Кроме того, был послан вагон вещей и деньги (около 6000 рублей) российским консулам в Скопье и Битоли, которые смогли оказать серьезную помощь различным сербским организациям.
К концу мая, когда приехал эпидемиологический отряд Александринской общины РОКК, эпидемия начала стихать. В июне Григорию Николаевичу, находившемуся тогда в отпуске, через императорский МИД было передано, что эпидемия в Нише, благодаря санитарной организации, почти прекратилась. Трубецкой в своих мемуарах не мог не отметить, что
«Вся эта громадная работа, совершенная русскими людьми, могла быть осуществлена только благодаря необыкновенной отзывчивости нашего Красного Креста и различных общественных учреждений, городов, земств, союзов, от которых мы получали обильные пожертвования. Кроме того, нашлись и подходящие люди для осуществления этих задач».
Большую помощь в организации сербской части транзитного маршрута русских грузов в Салоники для нужд союзников оказывали посланник Г.Н. Трубецкой, военный атташе полковник В.А. Артамонов и агент Российского Дунайского пароходного общества в Прахово.
Союзные переговоры в начале 1915 года привели к планам занятия Стамбула силами Антанты. Трубецкой выражал своё мнение министру иностранных дел 26 февраля 1915 г. так:
«Проливы для нас не только средство, но и конечная цель, коею осмысливается вся нынешняя война и приносимые ей жертвы. Для меня борьба с Германией и Австрией и союз с Францией и Англией только средства для достижения этой народной цели. С этой точки зрения не может быть безразлично, мы или наши союзники завладеем Проливами... Завладение же Проливами без нас было бы прямо пагубно, и в этом случае Константинополь стал бы в будущем могилою нынешнего нашего союза».
В 30 марта Трубецкой получил телеграмму от Сазонова - с пометкой Государя «Согласен» - в которой он был назван будущим Верховным комиссаром города со стороны России. В это же время англо-французский флот предпринял обстрел османских фортов: так началась Дарданелльская операция. Князь поставил условием принятия поста комиссара свою предварительную короткую поездку в Петроград в связи с участием в этом грандиозном деле, которое тогда же в телеграмме назвал личной «заветной мечтой». Туда он отправился в самом начале мая. Его совместный с коллегой А.М. Петряевым проект управления Константинополем был передан Государю и получил его пометку, что он разделяет положения предложенного документа. Для согласования будущих действий с военными Трубецкой предпринял поездку в Ставку и заручился поддержкой главнокомандующего Великого князя Николая Николаевича, который для управления района крепостей на проливах наметил генерала от кавалерии А.В. Каульбарса. По возвращению в Сербию князь оказался встревоженным будущим своей страны, вот что передаёт более позднее письмо Штрандтмана:
«Помнится мне, как во время одной прогулки летом в окрестностях Ниша, Князь, после своего возвращения из Петербурга, говорил мне о нарастающих настроениях в России и о вероятности внутренней русской катастрофы до окончания войны. На его лице я мог гораздо яснее читать его мысли, чем, воспринимая их из произносимых слов. Никогда, ни до, ни после, я его не видел в таком глубоком отчаянии по поводу хода событий в России. А между тем то, что он мне говорил, были в то время только предположения и предчувствия, впрочем, основанные на реальных данных».
Вместе с Трубецким оказался встревоженным нашим внутренним положением его давний друг П.Б. Струве. В 3 июля по настоянию Трубецкого он написал его министру Сазонову, главноуправляющему землеустройством и земледелием А.В. Кривошеину и министру торговли и промышленности В.Н. Шаховскому. В письмах Струве наметил программу неотложных экономических реформ. Среди предлагаемых шагов перечислялись упрощение правил, которые регламентировали создание частных предприятий; участие правительства в оборонном производстве; создание условий для оперативного перемещения трудовых ресурсов; организация системы социальной защиты; допуск к земским и городским выборам групп, лишённых избирательных прав из-за высокого имущественного ценза. В июле 1915 г. он писал о своей уверенности в том, что если тыл России будет мобилизован, то перелом в ходе войны станет делом ближайших месяцев. Но голоса Трубецкого и Струве оказались одинокими в общественной среде. И всё случилось иначе и в русском тылу, и на проливах, и в стране представительства.
Крайне неприятно действовало на пропагандистскую деятельность России направление в российской печати, с лета 1915 г. все больше становившееся оппозиционным по отношению к властям. Трубецкой в августе 1915 г. выражал возмущение материалами русской прессы по внутриполитическим делам, даже в «Новом времени», которые прямо печатались в Германии и широко распространялись на нейтральные страны. «Вместо того, чтобы поддержать хотя бы нравственный авторитет России, работают на руку нашим врагам, вынося наружу личные счеты и затемняя образ единой, перед врагом Родины», — сокрушался известный деятель «Великой России». «Если нарушится вера в единение власти и народа в России, мы ничего не в состоянии будем противопоставить усилиям наших врагов в нейтральных государствах, и наше положение на Балканах было бы бесповоротно проиграно».
6 октября 1915 года началось наступление германских и австро-венгерских войск, 14 октября к ним присоединились две армии Болгарии, после чего положение Сербии стало критическим. Московский госпиталь покинул Ниш 12 октября, вскоре после получения приказа об эвакуации от начальника санитарной части. Медицинское имущество вывезти не успели. В краткой заметке от 14 декабря 1915 года в «Московских ведомостях» содержалась информация, что часть отряда княгини Трубецкой, 13 человек, возвратилась в Россию из Ниша. Путь их лежал через Албанию, Италию, Францию и Англию. В той же заметке говорилось, что отряд вынес все невзгоды военного времени, самоотверженно исполняя свои обязанности. А две сестры милосердия – М. В. Горяйнова и Л. Е. Гальцева – добровольно остались в Нише, не пожелав оставлять своих больных. И не все врачи и сёстры остались живы. А госпиталь Александринской общины РОКК, получивший при развёртывании название «11 резервная больница», под руководством приват-доцента Спасского частью персонала остался 8 октября сначала в прифронтовой полосе для приёма раненых сербов, а затем продолжил свою миссию с 23 октября и на занятой болгарами территории Ниша, который, к слову, начал обстреливаться уже сербами. Персонал большей частью стал поддерживаться болгарским Красным Крестом, меньшей частью – оккупационными силами болгар. В середине января все больные были эвакуированы, а персонал переведён в Болгарию и там незаконно задерживался до 19 октября 1916 г.
Князь Трубецкой и далее, в 1916 году продолжал опекать Александринскую больницу и миссию доктора Спасского, оставшуюся в Нише. Но когда он писал в феврале этого года в МИД, он еще не знал, что болгары задержали членов русской миссии. После долгих переговоров и личного заступничества князя Трубецкого, удалось добиться освобождения задержанных, и они переехали из Болгарии в Стокгольм, а затем возвратились на Родину. Во все время своей деятельности князь Трубецкой не забывал и о другой дружественной державе - Черногории, а МИД России оказывал ей посильную помощь.
Русская миссия присоединилась к покидавшей Сербию армии и правительству. Общий путь лежал через Черногорию на юг. Российский посланник Трубецкой 26 октября, констатируя медленное отступление сербов на болгарском фронте, передавал в Петроград мольбы сербского правительства о помощи. При этом он выразил свою точку зрения, на удивление схожую с мнением французского премьер-министра Бриана и сербского - Пашича, что «русская высадка могла бы иметь огромное моральное значение, если бы она была произведена скоро, ибо уже начались политические преследования противников войны в Болгарии». Как видим, все трое, да и не только они, все еще находились в плену иллюзии, что болгарские солдаты не будут сражаться против русских. Примечательно, что в тот же день Радославов направил циркуляр болгарским миссиям за рубежом с указанием разоблачать выдумку о якобы выступлениях в Болгарии противников войны со славянами.
Но сербы не могли ждать, пока русская военно-пропагандистская бюрократическая машина наберет обороты – для них это был вопрос жизни и смерти. Они сами оперативно составили на русском языке прокламацию, предназначенную для болгар. Уже 19 октября, т.е. на шестой день сербско-болгарской войны, один ее экземпляр случайно попался на глаза Трубецкому. Воззвание начиналось словами: «Долой предателя Болгарии и его продажных слуг, низких и коварных. Он опозорил Болгарию навсегда и забросал грязью ее народ». Заканчивалась прокламация так: «Если скоро не опомнитесь, народ ваш поплатится жизнью за то, что не сумел казнить вовремя Фердинанда и слуг его». Трубецкой тотчас обратил внимание сербского МИДа на неуместность, не запрашивая Россию, выпускать русские прокламации, как бы от нее исходящие. Он попросил немедленно приостановить их распространение до получения указаний из Петрограда. Сазонов же неделю спустя ответил, что считает нежелательным приостанавливать распространение прокламаций.
В конце ноября 1915 года во время продолжавшегося отступления руководство страны собралось в албанском Скутари, где был смещён высший генералитет сербской армии. Там же прошел знаменитый её парад, который потрясенный французский журналист А. Барби назвал «дефиле живых трупов».
29 декабря 1915 г. Секретная телеграмма министру иностранных дел С.Д. Сазонову посланника при Сербском дворе Трубецкого:
«Вызвав сегодня, 29 декабря, посланников, Пашич заявил, что взятие Ловчена и Негуша открывает австрийцам дорогу на Скутари. Он настаивает на немедленной посылке в Дураццо, и особенно в Медую, возможно большего количества транспортов, дабы спасти сербскую армию, ибо австрийцы могут через несколько дней быть в Скутари. Сербская армия, лишенная боевых припасов, неспособна оказать сопротивление движению австрийцев, к коим, вероятно, присоединятся албанцы и болгары. Пашич заявил, что, пока значительная часть войск, от 20 000 до 30 000 не будет посажена на суда, правительство не может уехать. Мои коллеги и я единодушно оцениваем положение как крайне критическое, и мы считаем необходимым самым энергичным образом настаивать на безотлагательном принятии мер к немедленной отправке морем сербской армии».
На документе пометы Николая II: 1) «Нужно продолжать всячески подталкивать союзников помочь сербам». Царская Ставка. 4 января 1916 г. Транспорты были выделены, и сербская армия вместе с руководством страны избежала разгрома и пленения. Это было достигнуто отплытием от материкового берега и эвакуацией на остров Корфу.
Трубецкой вспоминал:
«И тут нам предстала вся необычность нашего путешествия. Мы покидали берега Албании, оставляя за собой далеко Сербию. Тут были министры, генералы, командовавшие армиями, представители держав. Это было начало исхода целого народа, который не переставал верить в свою звезду, которая вернет в обетованную землю. Я чувствовал себя свидетелем великой исторической драмы, одного из самых трагических ее эпизодов».
Оттуда восстановленная и не признавшая капитуляции сербская армия была переправлена на Салоникский фронт. Трубецкой же – оставив возглавлять миссию поверенного в делах Б.П. Пелехина - вместе с правительством, которое отправлялось в союзные страны, 2 марта 1916 года на французском эсминце отплыл в Италию. Оттуда поезд доставил его в Париж.
Там в своей гостинице он встретил генерала Я.Г. Жилинского, который был представителем Государя при Французской главной квартире. Князь донёс до знакомого мнение, что сдвиг на балканском театре военных действий может быть дан вступлением в войну Румынии против Болгарии с одновременным наступлением союзников от Салоник. Его собеседник и посол А.П. Извольский разделили эти взгляды и выступили с ними на конференции союзников. К сожалению, нашим представителям удалось отстоять только минимум этой программы.
Путь домой лежал морем с остановкой в Лондоне, также на судне до Стокгольма и уже поездом до Петрограда; 26 марта Трубецкой прибыл в столицу. В министерстве он получил отпуск, и на том его служебная деятельность в 1916 г. закончилась, увенчавшись чином действительного статского советника. Звание поддерживали ордена: Св. Владимира 4 ст., Св. Станислава 3 ст., болгарского «За гражданские заслуги» 3 ст., черногорского Князя Даниила I 4 cт., сербского ордена Таковского креста 3 ст.; именная медаль в память 300-летия Царствования Дома Романовых.
На отдыхе, в имении он впервые взялся за мемуары, в печати получившие название «Русская дипломатия 1914-1917 гг. и война на Балканах» и которые были завершены 25 января 1917 г. Заканчивал он их уже дома, в Москве, где проживал по адресу: Трубниковский переулок, д.19, кв.4. Они не отнимали у него всего времени; настоящее требовало своего: так, выражая крайнюю озабоченность сложившимся положением, он писал 5 октября 1916 г. из Москвы в Кисловодск бывшему министру иностранных дел С.Д. Сазонову: «Одно несомненно — это общее недовольство, которое настолько велико, что стирает границы партий и дошло до острого напряжения <…> Всё это, а главное — обостряющаяся продовольственная неурядица сгущает грозовые тучи. Избави Боже нас от потрясений». Трубецкой старался держать руку на пульсе событий, бывая в столице. Так он писал 17 ноября 1916 г. своему тестю графу К.А. Хрептович-Бутеневу:
«В Петрограде я завтракал с Струве, Н.Н. Львовым и В.А. Маклаковым. Они были в очень приподнятом настроении и в то же время поразили меня скромностью своих желаний. Во время войны они хотели вовсе не министерства общественного или думского, а просто несомненно честных людей. В качестве желательного министра внутренних дел они называли А.Д. Самарина, потому что знают, что он не продаст Россию ни немцам, ни Распутину. Мне показалась даже трогательной такая скромность и патриотизм. Может быть, не все так думают, но в том то и беда, что власть не умеет и не хочет искать поддержки у лучших людей».
В письме коллеге А.М. Петряеву, написанном 14 января 1917 г., из содержания понятно, что он говорит о себе: « Единственно, что я могу пока делать, - это откровенно высказывать свои мнения, не считаясь с тем, как и кто на это посмотрит и что из этого для меня лично произойдёт». Эти слова сочетались с просьбами передать его письма новому министру Н.Н. Покровскому, положить их в пакет с докладом МИДа Государю и послать копии попавшему под отставку С.Д. Сазонову.
И при министре Б.В. Штюрмере, и при сменившем его Н.Н. Покровском, и во Временном правительстве, за князем оставался пост посланника в Сербии. В январе 1917 года, по просьбе последнего министра иностранных дел царского правительства, он составил две записки в виде писем на его имя, в коих излагал некоторые общие соображения о наших целях и задачах в войне. Там он в частности отмечал, что неудача экспедиции в 1915 г. объединённого флота в Дарданеллах была выгодна России, поскольку давала нам возможность отказаться от кондоминимума в Стамбуле и единолично управлять проливами. Историкам стало известно о записке уже в свою очередь министра, адресованной на Высочайшее имя, в которой Покровский настаивал на овладении проливами «ко времени заключения мира». Он отозвался в своих мемуарах о Трубецком как о «выдающемся знатоке ближневосточных дел» и что «это был прямо талант». Эта трубецковская тема - овладение Проливами - звучала и на совещании по данному вопросу у Военного министра в апреле 1917 года, на котором обсуждалась возможность захвата Стамбула и проливов. Кн. Трубецкой был помощником Милюкова, в бытность того министром иностранных дел. С марта 1917 года Трубецкой также обосновался в Могилёве: он получил ещё и назначение временно исполняющего обязанности директора дипломатической канцелярии Верховного главнокомандующего. Обеспокоенный дезорганизацией армии он вместе со Струве 17 апреля посетил Г.Е. Львова. В ходе беседы они убеждали главу правительства принять самые энергичные меры по восстановлению порядка на фронте. Через месяц 16 июня они изложили свою позицию в ставке Верховного главнокомандующего. Разумеется, подобные усилия не приносили результатов. Они обнаружили, однако, главный предмет волнений политиков и обусловили безоговорочную поддержку ими в будущем белых армий. Около 10 августа Трубецкой выступал на частном совещании – в присутствии П.Н. Милюкова, М.В. Родзянко, Н.В. Савича и др. - ища поддержки у влиятельных политиков, а через них – у масс. В его речи звучала необходимость переворота, установления в России режима военной диктатуры, неизбежность столкновения Ставки с правительством.
И это столкновение произошло. Оно вошло в историю как выступление генерала Л.Г. Корнилова. Сначала явилось недоразумение, которое принёс 26 августа вернувшийся от него визитёр, бывший обер-прокурор Святейшего синода В.Н. Львов, явившийся к А.Ф. Керенскому и от себя заявивший, что Корнилов требует диктаторских полномочий. Военный министр же воспользовался этим, чтобы сместить популярного генерала, в котором он видел своего политического соперника. Корнилов восстал только будучи обвинённым в мятеже. Когда разыгрывавшаяся драма была только недоразумением, Трубецкой пытался предупредить назревавший конфликт, послав 27 августа телеграмму своему министру М.И. Терещенко. После того, как разрыв между Керенским и Корниловым произошёл, снова с ведома последнего он послал ещё одну, считая примирение всё же возможным. Шельмование Корнилова не давало покоя Трубецкому: в газете В.Л. Бурцева «Общее дело» в №8 за 4 октября на всю 3-ю страницу напечатана его «Записка по «делу Корнилова».
А ещё ранее князь стал членом Всероссийского поместного собора в качестве делегата от действующей армии. Перед его открытием 14 августа состоялась церковная служба в Успенском соборе Московского Кремля:
«Служил митр<ополит> Владимир с двумя новыми митрополитами - Петроградским и Тифлисским, которые не могли еще достать себе белых клобуков<…> В алтаре стояли Добронравов и Артоболевский. В самом соборе кн. Григорий Трубецкой в военной форме, Е.Н. Трубецкой, Г.А. Рачинский, прот<оиерей> С. Четвериков. У царского места стоял Родзянко».
Из письма князя Г.Н. Трубецкого тестю графу К.А. Хрептович-Бутеневу 15 августа 1917 г.:
«<…> Накануне вечером я был в Большом театре на Государственном совещании. Там так ярко проступала вся безвкусица нынешнего «демократического» режима. Сцена с подмостками и декорацией из Пиковой Дамы; Керенский, актёрствующий вождя России; трибуна, обитая малиновым плюшем; <…>
<…> А там в Успенском соборе благообразие, подлинная народная красота высокого народного подъёма, стена, пронизанная молитвою настоящих русских людей, в течение столетий; всё, что есть у нас самого дорогого и святого, всё, что составляет живую душу настоящей России. Дивное пение, стройное, торжественное богослужение <…>».
На заседании собора 17 августа он огласил приветственную телеграмму главнокомандующего Корнилова. А через месяц, 22 сентября держал речь в защиту восстановления института патриаршества.
В сентябре 1917 г. на своей квартире он устроил частное совещание по поводу достойного выхода из войны, чтобы отвести угрозу государственной катастрофы. В этом заседании от МИДа были министр М.И. Терещенко, его товарищ А.А. Нератов и барон Б.Э. Нольде, министры А.И. Коновалов и С.Н. Третьяков, бывший глава Думы М.В. Родзянко и её бывший член Н.В. Савич, близкие МИДу М.А. Стахович и П.Б. Струве, а также В.Д. Набоков. Одним словом члены Временного правительства: настоящие и бывшие. Большинство резко возражало. Но было решено периодически обмениваться мнениями, однако, больше встреч не произошло.
Первого октября он направил своему министру секретное письмо, в котором выражал настоятельное мнение, что ввиду угрозы для России государственной и народной катастрофы, нужно определиться, с какими интересами выступить перед союзниками с предложением заключения мира в войне для намечавшейся конференции. В это самое время Терещенко и союзники уделяли внимание предложению Австро-Венгрии о сепаратном мире, само же ведомство было поглощено подготовкой к переезду в Москву. Первое вполне могло войти в повестку дня конференции союзников России, которая и была намечена на этот октябрь. От нашей страны министр Терещенко сформировал состав делегации, в которую вошли Петряев, Татищев, Трубецкой и ещё двое как секретари (на том форуме, но только в ноябре, нашими представителями оказались дипломаты посольства во Франции). Трубецкой успел немного поучаствовать в «Лиге русской культуры», в которую он вступил по заявлению 17 октября и в которой главенствующую роль играл П.Б. Струве.
Последнее служебное назначение князя во Временном правительстве вышло в том же октябре 1917 года: он должен был отправиться послом в Англию. Но поехать туда ему не довелось. После захвата власти партией Ленина часть служащих МИДа встала на путь саботажа их распоряжений. К слову, старший сын Тубецкого, Константин, вместе с двоюродными братьями и товарищами примкнули к юнкерам и пропадал в уличных перестрелках, борясь против большевиков. Сам же Трубецкой в свою очередь пошёл по той же линии: в ноябре он уже был в рядах «Правого центра» - антибольшевистской подпольной организации. Её возглавлял А.В. Кривошеин - бывший царский главноуправляющий землеустройством и земледелием. Тогда же удалось установить связь с генералом М.В. Алексеевым, бывшим начальником штаба Верховного главнокомандующего, который в Новочеркасске начал формировать соединение, получившее впоследствии название Добровольческой армии. Ноябрь и декабрь прошли в безуспешных попытках центра договориться с союзниками о финансовой помощи. Для этого Трубецкому пришлось по этому делу дважды ездить из Москвы в Петроград: сначала одному, потом с Кривошеиным и бывшим товарищем министра внутренних дел Временного правительства, председателем Совета общественных деятелей Д.М. Щепкиным. Дипломаты считали большевиков способными на что угодно, и английский посланник Дж. Бьюкенен отказывался кого бы то ни было принимать или даже встретиться в нейтральном месте. Удалось договориться с английским военным агентом майором Киз. Кривошеину он обещал принципиально крупную материальную поддержку. Впоследствии Трубецкой писал:
«В московских финансовых кругах все попытки наши достать крупные суммы ни к чему не привели. Банки и капиталы были терроризированы. Веры в начинавшееся дело было немного, и большинство, несмотря на удары судьбы, все еще держались взгляда: зачем буду давать я, если, может быть, другой даст за меня? Всего-навсего, в Москве собрали несколько сот тысяч рублей. Часть этих денег была истрачена на содержание военной организации в самой Москве, а другая часть послана была генералу Алексееву».
Нужны были не только деньги, но и люди; и не только бойцы, но и организаторы, политики и специалисты. Один из командированных первыми сделал самое необходимое: добыл средства для «Алексеевской организации». Это сделал А.Г. Хрущов, бывший товарищ министра финансов во Временном правительстве. Ему удалось предписать местному казначейству, выдать Донскому атаману 30 миллионов рублей с тем, чтобы половина этой суммы пошла на казачьи нужды, а другая половина — в распоряжение генерала Алексеева для армии.
Параллельно этой деятельности в октябре на Поместном соборе вместе с братом Е.Н. Трубецким князь высказался за процедуру выборов Патриарха посредством жребия, которая и оказалась принятой. Там же, на Соборе, он принял участие в работе отдела о правовом положении Церкви в государстве. А на пленарном заседании 24 ноября он предложил послать на Украину делегацию в связи самостийным движением по созыву местного церковного собора. Главой делегации стал митрополит Тифлисский Платон (Рождественский), знавший украинский язык. В её состав вошли профессор С.А. Котляревский, Г.Н. Трубецкой и, по некоторым сведениям, два украинца из числа участников собора. Целями посланцев были: 1) отзыв из Киева архиепископа Алексия (Дородницына) и 2) «проведение широких переговоров и обеспечение каноничности созываемого Собора». Что было и сделано (отзыв Дородницына заменило заочное лишение его сана).
Возвратившись в Москву, в начале декабря на соборе Трубецкой принял участие в работе Отдела о внутренней и внешней миссии, программа работ которого предусматривала анализ проблемы почитания Имени Божьего, связанной с движением имяславцев. Для рассмотрения этого вопроса выделился особый подотдел, председателем которого стал епископ Полтавский Феофан. В его состав вошли В. И. Зеленцов (секретарь), архимандрит Гурий (Егоров), архимандрит Александр, князь Е.Н. Трубецкой, С.Н. Булгаков, Г.Н. Трубецкой и др. Собор, как известно, должен был прекратить свое существование из-за революционных событий; вследствие этого и работа подкомиссии ограничилась распорядительными заседаниями и предварительным сбором материалов. На выборах в члены Высшего церковного совета, состоявшихся в заседании собора 8 декабря 1917 г., среди заместителей членов, от мирян был избран Трубецкой.
Вернувшиеся с Дона в Москву посланцы « Правого центра» дополнили новыми подробностями общую картину и вновь подтвердили просьбу о присылке денег и людей. Было решено ехать П.Б. Струве и Г.Н. Трубецкому. Последний смог нанять целый вагон Международного спального общества. В нём разместились Струве со взрослым сыном Глебом, Трубецкой с женой и сыном Петрушей, а также вольноопределяющийся В.В. Львов, сын бывшего обер-прокурора Святейшего синода. Выезд состоялся 26 декабря и, минуя большевистские заставы, через три дня все благополучно достигли Новочеркасска. Там они узнали, что на Рождество было объявлено о вступлении генерала Корнилова в должность командующего армией, названной «Добровольческой». С первых же дней их пребывания там обнаружилось, что между двумя лидерами нарождающегося белого движения продолжает существовать острый антагонизм. Генерал А.С.Лукомский, бывший начальник штаба в бытность последнего Верховным главнокомандующим, вспоминал:
«П.Б. Струве, П.Н. Милюков, князь Г.Н. Трубецкой, М.М. Федоров и А.И. Деникин несколько раз выступали в роли миротворцев и налаживали отношения между генералами Корниловым и Алексеевым».
В конце декабря оформился Донской гражданский совет. Он был инициирован М.М. Федоровым, по определению которого в «круг ведения Совета входили все вопросы, связанные с обеспечением армии всем ей необходимым, начиная с денежных средств, внешних сношений, связь с Россией, казачеством и вопросы гражданского управления, которые практически должны были возникать по мере продвижения Добровольческой армии вперед». Совет мыслился как политическое совещание при генерале Алексееве, председателе, и первоначально состоял из следующих лиц: Л.Г. Корнилов, А.М. Каледин, А.С. Белецкий, П.Н. Милюков, М. М. Федоров. Вскоре Трубецкой также вошёл в его состав. Он, позже совместно с заменившим Белецкого Струве, помогал Алексееву контактировать с союзниками. Переговоры велись с находившейся в Новочеркасске французской миссией, прибывшей с Румынского фронта; с сотрудниками английских и американских представительств. Беседы с иностранными дипломатами сводились к разъяснению германского происхождения большевизма и требованию материальной поддержки Добровольческой армии. Однако до начала февраля их денег получить не удалось. Лейтмотивом переговоров с французами было требование о разрешении чехословацким военнопленным приезжать на Дон; к сожалению, переговорный процесс оказался безрезультатным. Искра в наэлектризованном поле между Алексеевым и Корниловым пробежала и внутри совета, 9 января: они «дружно» объявили, что покидают его ряды. Нараставший пожар тушили с одной стороны Деникин и Каледин, а с другой Фёдоров, Струве и Трубецкой. Конфликт был разрешён 12 января. Не скрывавший своей досады Корнилов вскорости перевёл свою ставку в Ростов; таким образом, деятельность совета продолжалась всего 2-3 недели.
Препятствовало формированию армии и настроение Дона, которое создало крайне тяжелую обстановку для офицеров: даже Корнилов был вынужден ходить в штатском. Атмосферу станиц иллюстрирует свидетельство бывшего депутата российского парламента Н.Н. Львова:
«В Кавказской поселилось несколько московских семей, рассчитывавших найти себе безопасный приют в богатой кубанской станице. Среди них была семья Гагариных и Трубецких. Между казаками о приезжих стали ходить разные слухи. Одни говорили, что они царского рода; старики конвойцы отдавали честь детям Трубецких и собирались охранять их. Другие кричали, что они буржуи. Слово это повсеместно было распространено в самих глухих захолустьях; смысла его никто не понимал, и тем яростнее была ненависть».
Алексеев предложил князю встать во главе Политического отдела, но тот его отклонил, видя, что генерал всё руководство сосредоточил в своих руках. Он поступил иначе: принял руководство его отделением, которое проводило агитацию за Добровольческую армию и пропаганду её целей, работая рука об руку со своим бывшим сотрудником по министерству В.Н. Муравьёвым и Н.С. Арсеньевым, молодым приват-доцентом Московского университета.
В это время Трубецкие обосновались на окраине города, на Баклановском проспекте, в доме старозаветного казака Сербина. Рядом жила семья его сестры В.Н. Лермонтовой, ближе к центру города – М.Н. Гагариной, была и сестра А.Н. Черткова. В общем кругу готовились к свадьбе его племянников С.М. Осоргина и С.Н. Гагариной. Она состоялась 29 января. Посаженным отцом у невесты был Трубецкой, а у жениха – Струве. Прямо в церковь перед венчанием Трубецкому было передано, что застрелился Каледин. Срочно собранные депутаты круга высказывали полную готовность укрепить власть атамана и провести большую мобилизацию.
«Мы со Струве прямо от них [cо свадьбы] отправились на вокзал, чтобы ехать в Ростов. Нам казалось, что надо ухватиться за минуту реакции, наступившей в казачестве, дать время казакам провести мобилизацию и до тех пор не уводить армию. С нами в вагоне ехал член Донского правительства Г. И. Янов, который решил обратиться к генералам с такою же просьбой. Мы прибыли в Ростов вечером, поехали в штаб Добровольческой Армии, который помещался в громадном особняке Парамонова на Пушкинской, и тотчас настояли перед генералом Алексеевым на созыве совещания из генералов. Тут были Корнилов, Лукомский, Деникин, Романовский; кроме того, подошли генерал А.И. Богаевский (впоследствии атаман), Ростовский градоначальник Зеелер и Милюков».
Было принято решение, что надо успокоить население, взволнованное слухом об уходе добровольцев, и поддержать в Новочеркасске кандидатуру в атаманы генерала А.М. Назарова. Но запала казаков хватило на несколько дней, прибавилась к тому и неготовность Донского штаба к мобилизации, местные же большевики обрабатывали пришедших станичников в 2-3 дня и они расходились по домам. Мобилизация провалилась, части большевиков были уже в семи верстах от Ростова, и Добровольческая армия в ночь на 23 февраля (н.с.) ушла на юг, на Кубань, где местное казачество было более стойко к большевистской пропаганде.
А Струве, Арсеньев и Трубецкой с юношей-сыном Костей, имея фальшивый паспорт, 24 февраля решили пробираться в Москву через Царицын. Они договорились с казаками, которые возвращались домой в хутор Трехъярусный с пустыми санями-дровнями. Это путешествие по областям, охваченным Гражданской войной, стало одним из самых опасных в их жизни и едва не завершилось трагедией во время двух арестов, которым они подверглись на этом пути. До столицы добрались через 11 дней и остановились у сестры О.Н. Трубецкой в Б. Знаменском переулке (возможно, в доме 4). Не удалось сдать внаём квартиру брата жены, А.К. Бутенева, её реквизировали большевики. Трубецкой с большими трудностями вывез кое-что из вещей. Начал принимать участие в заседаниях «Совета общественных деятелей». У друзей в «Правом центре» дела не предвиделось, и он 21 марта уехал отдохнуть к семье ещё одной своей сестры, Е.Н. Осоргиной, в их имение Сергиевское Калужской губернии.
В конце марта совершенно неожиданно приехала его жена. Ей пришлось спешно бежать из Новочеркасска от преследований большевиков: они с его сестрой В.Н. Лермонтовой делали все, что могли, чтобы спасти оставленных в городе в больницах после ухода армии раненых офицеров-добровольцев, покупали для них штатское платье, укрывали их, где могли. Четверо младших детей были оставлены на попечении вдовы О.Б. Орловой-Денисовой. Друзья из «Правого центра» попросили Трубецкого вернуться в Москву, и он 22 мая выехал к ним.
«Под влиянием происшедших событий, я застал в Москве в самом разгаре борьбу двух ориентаций — союзническую и германскую. Наряду с ними существовало третье течение — «политики свободных рук», которое не исключало никаких путей к освобождению России, желало сохранить возможно большую свободу в выборе средств и хотело избегнуть слишком большой зависимости от иностранных влияний».
Теперь организацию возглавлял П.И. Новгородцев, профессор философии Московского университета. Одно из июньских заседаний центра, которое было расширенным и острым по германскому вопросу, началось с речи Трубецкого, о том, что не следует слепо держаться международных договоров. Встреча закончилась тем, что недовольные поддержкой немцами Ленина и союзнически ориентированные друзья – кадеты и умеренные элементы – откололись и вскорости образовали самое действенное антибольшевистское объединение, которое поручило название «Национальный центр».
«Правый Центр» же склонился к попытке осведомиться о том, возможно ли рассчитывать на содействие немцев изгнанию большевиков и воссозданию единой неделимой России. От этого щекотливого поручения Трубецкой уклонился: он взял на себя объяснения действий центра французскому консулу, чтобы устранить противодействие союзников установлению контактов с немцами. Однако усилия оказались напрасными. Диалог же с немцами был налажен, они охотно говорили о возможном содействии свержению большевиков, но отнюдь не шли на согласие о немедленном восстановлении единой и неделимой России, представляя это дело будущему. Но с убийством 6 июля эсерами посла В. Мирбаха обстановка изменилась. Германское представительство возглавил К. Рицлер, ранее уже контактировавший с центром. Действуя на свой страх и риск, он заложил фундамент для антибольшевистского переворота. Одной из главных его частей было размещение в столице германского войскового батальона, якобы для охраны посольства. «Правый центр», представляемый Трубецким – с несколькими друзьями, которые остались неизвестными – со своей стороны выдвигал 4000 боеспособных офицеров, которым не хватало только оружия. Русские шли на альянс при условиях: «полный пересмотр Брестского договора, восстановление единой неделимой России, невмешательство немцев в наши внутренние дела, — а за это: строжайший нейтралитет России и экономические выгоды, которые подлежат обсуждению». Однако план Рицлера провалился: Ленин категорически отказался от разрешения на ввод германского соединения.
«Было признано необходимым послать членов Центра в Киев, Новочеркасск и в Ставку Добровольческой Армии. Я предложил свои услуги, ибо уже давно собирался пробраться с женой и сыном к остальным детям, о которых до нас дошли вести, что они живут в Персиановке, дачной местности под Новочеркасском».
Перед отъездом Трубецкой просил у Патриарха Тихона благословения вождям Белого движения. Тот деликатно, но твёрдо отказался, считая недопустимым вмешательство Церкви в политику (князь до этого в 1918 году вновь принял участие в работе Поместного собора).
В это время при содействии немцев в Москве было учреждено Украинское генеральное консульство. Через знакомых Трубецкому удалось получить фальшивые удостоверения для себя и жены. Также через них он устроился с семьёй в украинский санитарный поезд, который должен был провезти в Киев инвалидов, и они прибыли туда примерно 1 августа. Их приютила старый друг А.В. Коссяковская, имевшая большую квартиру на ул. Виноградная, 20а, кв.17.
В этой командировке он виделся в том числе и с Милюковым, который под нажимом гетмана был вынужден жить не в столице, а под Киевом; обсудил с ним аналитическую записку для центра о положении дел в отношении Германии и послал её в Москву вместе с письмом последнего. Составил ещё одну, ставшую программой Совета государственного объединения (СГОР) и вошёл в эту организацию. 21 августа он выехал в Новочеркасск (жена уже раньше отправилась к детям, а старший, Костя, в Крым к её родителям). Там бывал на заседаниях Войскового круга, как представитель «Правого центра» взаимодействовал со всеми генералами. Чтобы познакомиться с обстановкой в центре кубанского казачества в конце августа предпринял поездку в Екатеринодар. По её итогам в «Правый центр» ушла ещё одна аналитическая записка наряду с отражающей положение дел на Дону.
«Я вернулся из Екатеринодара в Персиановку за детьми, Николаем и Михаилом и выехал с ними на пароходе из Ростова в Ялту, куда прибыл 16/29 сентября. Моя жена с младшими сыновьями Сережей и Петрушей выехала туда же двумя неделями раньше. В Крыму жили Бутеневы, старики и молодые, и мы решили поселиться вместе с ними».
Семья обосновалась по адресу: Симферопольское шоссе, дача Эшлимана. Там князь поддерживал контакты с Сазоновым и Кривошеиным. Последний рекомендовал его Великому князю Николаю Николаевичу как советника, к которому можно обратиться в случае надобности. Трубецкой принял на себя эту миссию, т.к. в Москве было решено, что с ним необходимо вести диалог. В конце ноября по вызову Сазонова он выехал в Екатеринодар. В то время предполагалось устроить под его председательством совещание по вопросам внешней политики, но многие не приехали и оно не состоялось. Там он стал членом «Национального центра» и участвовал с декабря 1918 г. в его некоторых заседаниях в числе Н.И. Астрова, Павла Д. Долгорукова, Г.А. Мейнгардта, А.А. Нератова, графини С.В. Паниной, М.М. Фёдорова, В.Н. Челищева, А.А. Червен-Водали, Э.П. Шуберского. Одно из заседаний обсуждало проект Основных законов будущей России.
«Сазонов ехал в Париж; решено было, что я поеду вместе с ним ему на помощь. Я выехал неделей раньше его в Ялту, но по дороге заболел испанкой и возвратным тифом и так ослаб, что до половины февраля нечего было и думать о путешествии».
Трубецкой снова отбыл в Екатеринодар, теперь по вызову Нератова, бывшего товарищем министра иностранных дел и в царском, и во Временном правительстве, с тем, чтобы ехать дальше в Париж. При этом он продолжал участвовать в работе «Национального центра», возглавляемого тогда М. М. Фёдоровым. Это было с марта по июль. А в начале апреля, когда красные захватили Крым, туда, на Кубань, были вынуждены бежать те, кому угрожала ЧК. Семья Трубецкого спасалась на пароходе «Посадник», который шёл под командой французского офицера. Он уходил из Ялты в группе последних пароходов:
«Куда нас повезут, мы не знали, оказалось затем, что пока в Севастополь, куда мы и направились. В Севастополе нас на берег не спустили, так как там шла кутерьма, кругом слышались уже выстрелы, настроение было напряжённое, чернь и рабочие подняли голову, чувствуя скорый праздник на их улице. Капитан нам заявил, что необходимо запастись углём, но что матросы и рабочие отказываются грузить, если мы не уйдём в эту ночь (это была 2-я ночь в Севастополе), то мы и совсем не сможем уйти, нас не выпустят, и все пассажиры обоего пола встали на нагрузку [включая и 14-летнего сына Трубецкого – Авт.]и благополучно её закончили, и утром, на рассвете, медленно ушли из Севастополя. Но накануне ухода были подслушаны разговоры матросов о намерении их затопить «Посадник», тогда наша депутация отправилась к английскому командованию с просьбой об охране, которую те и обещали, и, действительно, вскоре после нашего отхода нас нагнал английский миноносец, который и сопровождал нас до Новороссийска, куда нас направили».
«Посадник» пришёл в порт в день Вербного Воскресенья, дополнив пассажирами число беженцев, коих оказалось около 40 тысяч. В городе не оставалось ни одного свободного места. Трубецким, наряду с другими семьями, предложили поселиться в казенном имении «Мысхако» в 7 верстах от Новороссийска. Там сначала разместились в казенной виноградной школе, затем для них нашлась маленькая дачка в две комнаты.
«В Новороссийске наши познакомились со священником, беженцем-законоучителем гимназии в Феодосии, отцом Соколовым. Они пригласили его в Мысхако. Благодаря этому, на Страстной можно было организовать богослужения, а в ночь на Пасху была устроена заутреня, с крестным ходом вокруг казенного училища. Оповестили население, пришло много народа <…> На всех присутствующих, я думаю, эта служба оставила неизгладимое впечатление, никогда так не чувствовалось светлое духовное торжество победы духа над смертью, и с разных сторон слышались голоса, что эта служба напоминала богослужения христиан первых веков».
Поездка в Париж, при новых условиях, была отложена, в ней не представлялось надобности. Трубецкому пришлось делить время между Екатеринодаром и Мысхако. В 1919 г. на белом Юге России началось создание единого управления Русской православной церкви, существование которого планировалось до освобождения Москвы и соединения с Патриархом. Это начинание поддержал Деникин. Из Екатеринодара в Ставрополь выехал специальный поезд с участниками этого почина, в числе коих находился и князь. Он принял живейшее участие в предсоборной комиссии: особенно заботил его там приходской вопрос, отметил также положение на Дону священников-беженцев (которых было около пятисот). По инициативе Трубецкого на соборе было решено разобрать вопрос об отношении большевиков к церкви, он был в инициативной группе, которая подняла проблему о правовом положении Церкви в государстве, а также автором послания собора главам православных восточных Церквей, который был впоследствии утверждён Собором. Князь заседал в на мероприятии, которое получило наименование «Юго-восточный русский церковный собор» и продлилось с 19 по 23 мая. Председателем собора был избран архиепископ Донской и Новочеркасский Митрофаний. Товарищами председателя – протопресвитер Г.И. Шавельский, архиепископ Таврический Дмитрий и князь Г.Н. Трубецкой. Он также был членом Совета Собора, членом второго отдела об устройстве прихода, членом отдела о церковной дисциплине, членом первой комиссии по составлению грамот и воззваний и членом редакционной комиссии. Выступил против права «вето» главы Собора на его решения, хотя именно противоположное предложение оказалось принятым. Трубецкой предложил Собору добиться освобождения находившихся в плену в Галиции митрополита Антония Храповицкого, архиепископа Евлогия Георгиевского и епископа Никодима Короткова. Там же было принято положение о высшем церковном учреждении в регионе, которому было дано название «Временное высшее церковное управление на Юго-востоке России» (ВВЦУ). Это было средство объединения работы разрозненных епархий, которые оказались без высшего руководства над ними.
В первые два месяца лета прошли два события в его жизни: выдержав экзамен на аттестат зрелости, ушёл в армию старший 17-летний сын Константин, он поступил в Конногренадерский полк вместе с кузеном Николаем Лермонтовым. Второе — в конце июля ему предложили организовать Временное управления по делам исповеданий и войти в состав Особого совещания, на котором он впервые присутствовал 26 августа. В основу положения об управлении Трубецкой положил законодательство о царском Министерстве исповеданий. Компетенция начальника управления охватывала полномочия обер-прокурора Синода и министра внутренних дел по делам инославных исповеданий в полном объеме, впредь до коренного пересмотра отношений государства к Церкви. Такое решение вызвало критику в его адрес со стороны руководителей ВВЦУ, которые напоминали последнему, что после Поместного собора 1917-1918 гг. русская православная церковь пользуется правом самоуправления, и государство не может ею руководить. В то же время, по воспоминаниям Трубецкого, само руководство ВВЦУ неоднократно требовало вмешательства светской власти в процесс управления церковными делами. Эти записки носят привременной характер, даже по факту – дневниковый, и составляют вторую опубликованную книгу его воспоминаний, которая недавно вышла вкупе со всеми его мемуарами.
Летом в Ростове-на Дону Трубецкой входил в группу, поддерживающую газету «Великая Россия», которую возглавлял В.В. Шульгин. Впрочем, группа эта, концентрировавшаяся вокруг «Великой России», была весьма аморфной и не имела какой-то четкой организационной структуры. «Киевская жизнь» характеризовала ее следующим образом: «Эта группа не имеет пока никакого официального названия, и состав ее членов очень разнороден. В нее входит и бывший националист В.В. Шульгин, и бывший мирнообновленец князь Г.Н. Трубецкой, и бывший член Госуд[арственной] думы Н.Н. Львов, одно время лидер думской фракции мирнообновленцев, а затем левый октябрист, и, наконец, П.Б. Струве, когда-то ярый с[оциал]-д[емократ], автор первого манифеста российской с[оциал]-д[емократической] рабочей партии, а затем кадет. Эта группа играет чрезвычайно важную роль в направлении деятельности Особого совещания. Хотя она не имеет большинства в Особом совещании (большинство это принадлежит скорее к[онституционным] д[емократам]), но с нею весьма считаются и при разного рода назначениях проходят сплошь и рядом ее кандидаты. В области внешней политики эта группа стоит за соглашение с союзниками, а в области внутренней политики она является сторонницей сильной власти, аграрной реформы по образцу столыпинской и т.д. Большинство ее членов, если не все, по своим убеждениям – монархисты. Будучи противниками созыва Учредительного собрания, большинство ее членов, однако, считают, что вопрос этот должен быть разрешен носителем высшей военной власти, в зависимости от условий политического момента и от международной обстановки».
В Екатеринодаре в ноябре 1918 г. с окончанием Великой войны для разработки вопросов будущего мира был создан Совет по делам внешней политики под председательством начальника управления иностранных дел в Особом Совещании С.Д. Сазонова. В состав Совета также должны были войти А.А. Нератов, М.М. Винавер, П.И. Новгородцев, Г.Н. Трубецкой, Г.А. Казаков.
А ранее в октябре белые армии юга перешли к отступлению, а в декабре, после того как были оставлены Киев и Харьков, оно превратилось в бегство. 30 декабря Особое совещание было упразднено, учреждалось более компактное Правительство при Главнокомандующем, причём личных перемен почти не произошло. Так, Трубецкой оставался на своей должности, подчиняясь правительству, но не входя в его состав. Во время ужасной зимы 1920 года в Новороссийске князь похоронил умершего 23 января единственного оставшегося брата – Е.Н. Трубецкого, которого свёл в могилу сыпной тиф.
«Когда гроб скрылся в могиле, Григорий Николаевич поклонился в землю и перекрестил брата. Ни одного слова не было сказано. Молчание объединило всех поклонившихся усопшему, и оно же надолго сковало им уста. И кругом над городом и заливом стояла тишина, бесприютность, виднелись оледеневшие дороги и космы седого норд-оста, тяжело неотвратимо переваливавшего через Мар[к]хот».
Той тяжелейшей зимой генерал А.И. Деникин своим приказом от 21 января 1920 г. назначил Трубецкого на должность Главноуполномоченного по устройству российских беженцев в Королевстве СХС и выделил необходимые денежные средства. Погрузившись на корабль вместе с семьёй, спасая редчайшей возможностью своих родных и знакомых (там были Писаревы, Толстые, Балашёвы), он смог выйти 7 февраля в Константинополь на этом английском судне «Капуртала», у которого не было отопления. До места назначения тот смог добраться из-за снежной бури только по прошествии 16 суток.
«На несколько дней нас поместили в очень удобных комнатах Русского Посольства. Из Константинополя мы поездом поехали в Белград через Софию (Болгария), где опять останавливались в Русском посольстве на несколько дней. После чего, наконец, мы добрались до Белграда (Сербия) и поселились в гостинице, пока не нашли подходящую квартиру».
Там, в нашей миссии, он одно время ведал и обменом деникинских денег на сербские динары, который был очень ограниченным. Однако план организации помощи соотечественникам был нарушен падением Одессы и прибытием из неё в Королевство больших партий беженцев до приезда Управления главноуполномоченного.
Новороссийск был захвачен красными в марте 1920 года. А Трубецкого мы видим 18 апреля уже в Севастополе. Князь в тот же день написал жене:
« <…> Сегодня я сюда приехал по вызову Врангеля и здесь узнал, что случилось с нашим Костей. Он участвовал в сражении при Перекопе <…> Костя был ранен в ногу, и тем не менее уступил свою лошадь раненому солдату. Дальнейшее не ясно. Считают его погибшим, как Федю Булгакова. Мать последнего ездила на место и Струве получил от нея письмо, что Федя повидимому попал в плен, а Костя был изрублен. Но на чём основаны эти известия пока нельзя установить <…> Со слов ротмистра Попова бывшаго в бою <…> «убит, или пропал, тело не найдено <…>»
Не могу сказать, как мне тоскливо. Я чувствую что из меня что то ушло и я действую как то механически, но неутомимая жизнь требует всё время сует. Сегодня был у Врангеля. Он настаивает на моей поездке в Польшу через Париж во всяком случае я сделаю это через Белград».
Выбор, павший на князя, объясняется тем, что в Польше он был известен, как сторонник законных польских интересов в России. Врангель хотел договориться с поляками, чтобы иметь в их лице союзников в борьбе с большевиками. Спустя почти месяц Трубецкой начал замещать Струве на посту начальника Управления иностранных сношений во время командировки того в Европу для переговоров с союзниками, в которую он отправился между 12 и 14 мая. Биограф Струве, замечательный американский историк Ричард Пайпс отмечает, что тот пригласил на это место «по-видимому, самого близкого политического единомышленника». Штат управления в Севастополе оказался небольшим: заместитель начальника Б.А. Татищев, заведующий хозяйственной частью и персоналом М.И. Догель и ещё семь сотрудников. Изменение принципа руководства ведомством, а также слабость центрального аппарата в Севастополе, где из опытных дипломатов работали лишь князь Трубецкой и Б.А.Татищев, привели к серьезному смещению центра тяжести в управлении дипломатическим корпусом в пользу Парижа. В новых условиях, сообщая А.А. Нератову об одобрении общих принципов задуманной им реорганизации представительства в Константинополе, и. о. начальника Управления иностранных сношений в Севастополе князь Трубецкой прямо советует ему связаться с Парижем, прося лишь уведомить о результатах
Уже 17 мая 1920 г. Трубецкой писал, по поручению Врангеля, официальному представителю французской миссии на Юге России генералу Манжену, что поскольку единственной целью ВСЮР является вооружённая борьба с большевиками, то главнокомандующий готов воспользоваться всякой помощью, а также готов согласовать свои действия с польскими и украинскими силами. С целью эффективного проведения операций Врангель предложил разграничить район действий борющихся армий. Причём Трубецкой особенно подчеркнул, что правитель Юга России «благожелательно расположен ко всем силам, действующим против большевиков, и готов входить с каждой из них в соглашение чисто военного характера, не затрагивая до окончания борьбы никаких щекотливых политических вопросов». Генерал Манжен, как писал Трубецкой, находившемуся в Париже Струве, не удовлетворился этими разъяснениями и продолжал настаивать на постановке вопроса о едином командовании. Считая, что вопрос о едином командовании — дело далёкого будущего, и возражая в принципе против иностранного командования, Врангель полагал, что первоочередной является согласованность в ведении боевых действий с тем, чтобы ВСЮР вышли на территорию, которую поляки «определяли в качестве будущей Украины». Врангель, будучи «расположен признать за Малороссией самую широкую автономию в пределах будущего Российского государства», не мог поступиться принципами.
Трубецкой письменно излагал, что для Крыма представляется всё более и более важным заинтересованность Америки в его делах. Возрождение России не может осуществляться без широкого привлечения иностранного капитала и предприимчивости. В этом отношении он выступал за готовность предоставить всевозможные преимущества американской инициативе, не опасаясь политических последствий, кои могли бы быть сопряжены с привлечением в наши пределы иных государств. Еще в апреле 1920 г. пароходы «Честер-Вальси» и «Сангомон» доставили в Крым американское снаряжение: свыше 40 тыс. ящиков шрапнели, 6 тыс. ящиков взрывчатки, 46 ящиков винтовок с запасными частями к ним. В конце августа военный агент сообщал об отправке пароходом «Фараби» из Нью-Йорка 436 пулеметов Кольта, 2 миллиона 479 тысяч 600 ружейных патронов, 456 кусков стали, 3130 винтовок, инструментов и материалов. В сентябре пароходом «Истерн-Виктор» из Сиэтла отправлено было в Севастополь 2124 кипы подошвенной кожи, 210 тысяч пар брезентовых краг и других товаров общим весом 6623 тонны. Красная Армия, овладев Крымом, захватила 10 новых американских паровозов в еще не собранном виде, а также много снаряжения и обмундирования американского происхождения.
Именно Трубецкой оказался изображён на известной серии фотографий, сделанных 4 августа и запечатлевших для истории участников подписания соглашения между П.Н. Врангелем и атаманами и правительствами Дона, Кубани, Терека и Астрахани. Из дел управления следует отметить юридические коллизии отношений с Польшей и Финляндией. Дело в том, что они хотели иметь своих представителей в Крыму для защиты интересов своих подданных. Был учтён печальный деникинский опыт, и если они не находились на военной службе, то могли немедленно отправляться к себе на родину. Сложнее обстояло дело с балтийскими государствами – Эстонией, Латвией и Литвой. Они не были включены в официальный консульский лист и именовались «представителями латышских (или иных) интересов». Военнообязанные из этих стран, например, могли отправиться домой только в исключительных случаях. Врангель в этих отношениях особенно благоволил полякам: ведь они являлись фактически его союзниками, ведя войну против Красной армии (например, с 7 мая по 10 июня они владели Киевом). Наступление Врангеля в Северной Таврии, начавшееся 6 июня, повлекло за собой резкую обструкцию англичан: это грозило прервать их деликатные торговые переговоры с Москвой, которая таким образом могла нажать на них из-за их помощи Крыму. Врангель послал дипломатическую ноту союзникам, в которой объяснял свои действия. После этого отношения союзников резко меняются: англичане решительно предупреждают его относительно последствий дальнейших военных действий за Перекопом, а французы, напротив, говорят о посильной помощи. В конце концов это вылилось в признании Францией de facto правительства Врангеля, которое состоялось 10-12 августа 1920 года. Этот успех был достигнут дипломатическими усилиями П.Б. Струве. Он вернулся в Крым 27-29 августа и Трубецкой сдал ему должность. Вскорости князь полностью отстранился от дел и в октябре уехал из Крыма. Путь его лежал в Париж через Белград, семья же пока оставалась в сербском Брдо. 1 ноября она перебралась в Вену. Трубецкой присоединился к ней позже в Австрии, он выбрал для неё г. Баден (Baden bei Wien), где уже поселилась его сестра М.Н. Гагарина и была русская церковь. Так они стали жить в этом городе на Мarchetstrasse, 78. Вскоре к ним приехали родители жены. Известие о трагедии исхода из Крыма последней белой армии и гражданского населения застало Трубецкого ранее, в Париже. Он, вместе со всем дипломатическим корпусом Врангеля, был причастен к тому, что многочисленные беженцы оказались обязаны спасением своей жизни не только доблестному нашему флоту, совершавшему эвакуацию под защитой французского флага. Они обязаны ею и уже упоминавшемуся дипломатическому успеху. Кстати будет сказать, что Григорий Николаевич оказался единственным членом всех главных правительств белого Юга России: Донского гражданского совета, Особого совещания при А.И. Деникине и правительства Юга России при П.Н. Врангеле.
В эмиграции на новом месте жительства Трубецкой организовал православный приход. Шагом к нему явилась его встреча с митрополитом Евлогием, управляющим всеми западноевропейскими русскими церквями, на которой он просил архиерея выделить священника для пасхальной службы. Возможно, тогда Григорий Николаевич научился управлять церковным хором – быть регентом. В следующем году он был членом Карловацкого всезаграничного церковного собора, но в заседаниях участия не принимал: он туда не поехал, всё уже шло к расколу.
Явился основателем книгоиздательства «Русь» в Вене для выпуска на русском языке книги П. Жильяра, воспитателя наследника последнего царя, «Император Николай II и его семья». В том же 1921 году его издательство выпустило книгу И.Ф. Наживина «Записки о революции» - автора, который в эмиграции, впоследствии из бытописателя вырос в крупного литератора и публициста. На следующий год для взрослых вышли «Семейная хроника» С.Т. Аксакова, а для детей - книги К.В. Лукашевич «Славная Севастопольская оборона» и «Один из многих и другие рассказы» - популярные ещё с начала века (из советских библиотек её сочинения были изъяты в 1923 г.). В том году этим издательством были переизданы – уже не только для семьи, а для широкого общества - воспоминания его брата, Е.Н. Трубецкого под названием «Из прошлого». В 1922 году Григорий Николаевич написал книгу о судьбе веры и Церкви в это нынешнее время и опубликовал её во французском католическом журнале, проникнутую стремлением к соединению церквей (под названием «Красная Россия и Святая Русь» она увидела своего читателя в 1931 году). Его сын Сергей позже напишет об этом периоде:
«В Бадене собрались многие русские, бывшие купцы Прохоровы (чай), Смирновы (водка), Алексеевы и другие. Изредка мы все ездили в Вену на концерты и в оперу. Папа и Мама очень любили музыку, и думаю, мы все восприняли эту любовь от них».
Дома у себя он принимал своего знаменитого племянника филолога Н.С. Трубецкого, и часто ещё к хозяину по почте приходили письма на имя родственника, пока тот прочно не обосновался в Вене.
Лето 1922 года принесло усиление материальных трудностей для семьи:
«До начала минувшего лета здесь было сравнительно дешево жить на валюту, но теперь положение радикально изменилось. Настолько, что лично очень подумываю отсюда уехать, ибо дороговизна не оправдывает дальнейшего пребывания в Австрии».
Постоянный доход, валюту, которая падала в цене к растущей австрийской кроне, приносило семье поместье тестя в Польше, которое носило название «Щорсы». В его состав, чрезвычайно урезанный поляками после завоевания независимости, входили 250 гектаров пашни и 10 тысяч гектаров леса. Те же материальные лишения отразились и на судьбе соотечественников в Австрии. Семейную картину забот Трубецкого даёт сентябрьское письмо его сестры А.Н. Чертковой, в нём она отмечает, что брат
«…все же тяготится и несколько изводится, тут и тоска по России и вынужденное безделие, которое он старается оправдать уроками с детьми, на которые уходит до 5-ти часов в день и которые его утомляют, особенно уроки с Мишей. В общем, они бы хотели переселиться, но трудно сняться с якоря».
Трубецкой предполагал, что С.Н. Булгаков, уже выслан из Крыма, находится в очень бедственном положении в Константинополе, и Григорий Николаевич хотел устроить его настоятелем в Вену. 1 апреля 1923, должно быть, предполагая, что Булгаков может разделить его обозначившийся в публичных и частных выступлениях дрейф в сторону частичного соглашения с католичеством, он делился планами со Струве: «Я теперь со дня на день поджидаю С.Н. Булгакова по дороге в наши края. Вот бы Вам тут съехаться. <...> С Булгаковым я в переписке по вопросу: издавать или нет церковный журнал». Трубецкой надеялся убедить собеседника в необходимости такого издания: «Вот о чем надеюсь говорить с Булгаковым. По его письмам вижу, что он чувствует себя одиноким». Можно предположить, что путь Булгакова из Константинополя в Прагу вполне пройдёт через Вену. 25 апреля 1923 (возможно, старого стиля) Трубецкой сообщал на пражский адрес Струве: «Жду Булгакова завтра или в пятницу». В Дневнике Булгаков делает запись 5 мая: «Уже третий день здесь в гостях у Гр.Н. Трубецкого, и новая волна впечатлений, сведений, мыслей!». В Праге Булгаков получил место в Русском Юридическом Факультете при Карловом университете — очевидно стараниями близкого к президенту Чехословакии Карелу Крамаржу (он субсидировал факультет), Струве и создателя и главы факультета Новгородцева.
В 1923 году для семьи Трубецкого возникло ещё одно осложнение: функции защиты интересов беженцев были переданы представителю Верховного комиссариата Лиги Наций Л. Реймонду. До этого дипломатическая защита русских лежала ранее на испанском посольстве. Вот урегулирование этих трудностей легло на плечи князя. Вся ситуация усугублялась непозитивным отношением лично Реймонда и вообще австрийских властей к представителю «Делегации по защите интересов русских в Австрии» К.П. Шабельскому. Ещё приходилось отстаивать от посягательств большевиков здание русского посольства, а также два храма и православное кладбище при одном из них. 24 июля Трубецкой получил благодарность от Врангеля за все его усилия в поддержке русских беженцев в Зарубежье. В том же 1923 г. молодой священник о. Димитрий Барсов приехал к ним из Франции, куда попал из России через Сибирь с русскими войсками, посланными на помощь Франции ещё в 1915-1916 году. Его жена и дети были тоже вывезены уже из СССР в прошлом году благодаря помощи четы Трубецких. Этот священнослужитель возглавил приход их маленького храма.
«В нашем доме проводились по вечерам спевки. На эти службы собиралась вся русская баденская колония. Нас было в это время 70-80 русских… Папа [Г.Н.Трубецкой] через кардинала Мерсье в Лувене, Бельгия, устроил прием многих русских студентов в знаменитый Католический Лувенский университет. Также через кардинала Д'Эрбени во Франции он добился приема в Лильский Католический университет некоторых русских студентов…
В самом начале лета иконостас нашей церкви был разобран и перевезён в сарай и бывшую конюшню при нашем доме, где и была устроена заново наша церковь. Службы там продолжались до нашего окончательного отъезда из Австрии».
Они поселились недалеко от столицы Франции в городке Кламар. Место первой выбрала Мария Константиновна, жена Трубецкого:
«...Тут действительно очаровательно, самая настоящая деревня. Вокруг поля - снятый клевер, сжатые хлеба в снопах, лес молодой, с оставленными при рубке дубами, со старыми глубокими колеями, поросшими травой, все так живо остро напоминает русскую деревню, Васильевское. Вечером сидела в саду: звездное небо, тишина, лягушки с пруда, столько прогулок...».
В том, что Трубецкие для воспитания оставшихся четырёх сыновей осенью 1923 г. перебрались именно во Францию, сыграла свою роль и настоятельная просьба Великого князя Николая Николаевича. О ней пишет жена Григория Николаевича в июньском письме из Парижа:
«… главное Н.Н., который вызвал Гришу сюда, настаивает и просит его далеко от него не уезжать, т.к. он ему нужен».
Здесь большую роль сыграла инициатива генерала А.П. Кутепова. Он навестил Николая Николаевича на вилле Антиб на побережье ещё в марте 1923 г. О том, как происходила их встреча нам неизвестно, но некоторое время спустя Великий князь согласился именоваться «лидером» эмиграции. Через два месяца он перебрался в небольшое поместье Шуани в 25 км от Парижа, откуда мог поддерживать непосредственный контакт с эмигрантскими политиками. За связь с русским Зарубежьем стал отвечать Трубецкой, сделавшийся его личным секретарём и советником. Консультировал окружение Великого князя по вопросам церковной и политической жизни. В новые обязанности он погрузился всем своим существом. Также в Париже он начал участвовать в заседаниях «Российского торгово-промышленного и финансового союза». Для установления связи с патриотично настроенными соотечественниками в середине сентября вошёл в состав «Инициативной группы по объединению русских общественных организаций». Приложил старания, чтобы группа теснее вошла во взаимодействие с Великим князем, заявила о своём существовании и намерениях. Также ему с декабря 1923 г. предстояло налаживать работу осведомительного отдела в организации.
Принимал деятельное участие в церковной жизни: выступал с докладами в обществе «Вера и жизнь», участвовал в «Беседах о церкви», в религиозных собеседованиях. В своих статьях и лекционных турне по европейским университетам активно обсуждал тему соединения православной католической церквей. Зимой следующего года князь стал одним из 13 членов-учредителей зарубежного Православного Братства во имя святой Софии-Премудрости Божией. Эта инициатива берёт начало на первом съезде Русского студенческого христианского движения в Пшерове (Чехословакия) в сентябре 1923 года. В его работе активное участие принимали видные религиозные деятели русского Зарубежья: С.Н. Булгаков, В.Ф. Марцинковский, Н.Н. Афанасьев, А.В. Карташёв и другие. По-видимому, именно последний предложил перенести за границу созданное в России Братство святой Софии; это тем более было уместно, что как раз среди участников собрания большая часть уже принадлежала к нему. Мысль эта была принята, решено было пригласить всех русских религиозных мыслителей и писателей, не включили только И.А. Ильина и Л.П. Карсавина.
Настроение Трубецкого можно найти в его письме от 23 декабря:
«И то, что происходит, заставляет отрекаться от личных и национальных соображений, и побуждает искать единение в глубинах веры. "Да будут едино, как и Мы едино" - эта молитва Христа звучит бесконечно близко».
Протоиерей С. Булгаков записал в дневнике:
«Вчера, 26-го [сентября], в день апостола Иоанна Богослова, собравшиеся у меня А.В. Карташев, П.И. Новгородцев, П.Б. Струве, В.В. Зеньковский, С.С. Безобразов и Г.В. Флоровский постановили учредить православное братство имени Божественной Софии и признать это собрание учредительным (при условии утверждения церковной властью), на мою долю выпадает быть главою этого братства».
Членами-учредителями на заседании 31 января 1924 г. явились: о. С. Булгаков (Прага), Н.С. Арсеньев (Кенигсберг), Н.А. Бердяев (Берлин), С.С. Безобразов (Белград), Г.В. Вернадский (Прага), А.В. Ельчанинов (Ницца), В.В. Зеньковский (Прага), А.В. Карташев (Париж), П.И. Новгородцев (Прага), П.Б. Струве (Прага), кн. Г.Н. Трубецкой (Париж), C.Л. Франк (Берлин), Г.В. Флоровский (Прага). Тогда же был принят устав, отредактированный А.В. Карташёвым совместно с Трубецким. Он надеялся, что Братство станет продолжением того духовного переворота, который он связывал с Поместным Собором Православной российской церкви (1917—1918) и Патриархом Тихоном, который в России утверждал Устав Братства святой Софии. Но надежды князя не сбылись. Неудачная попытка расширить это сообщество (1924) за счет деятелей евразийства, а затем и ожесточенная полемика между Струве и Бердяевым в 1925–26 гг. фактически раскололи Братство. Это с одной стороны. С другой - дела в своих руках сосредоточил Булгаков – автор учения о Софии Премудрости Божией. В письме к последнему князь 19 ноября 1925 г. это констатирует и предлагает Братство закрыть.
«Я высказал Н.А. Бердяеву искреннее сожаление по поводу его заявления об уходе из Братства. Братство по существу такое учреждение, в котором не может иметь обычного значения вопрос о большинстве и меньшинстве, и которое требует установления внутреннего единогласия по самым коренным истокам веры и убеждения, что, в свою очередь, вполне согласимо с различием и разнообразием взглядов в области приложения этих начал<…>
Ведь не было случая, чтобы один из братьев, в вопросах церковного и религиозного сознания, ощутил потребность предварительно поделиться и проверить свои взгляды в общей среде. Никто же ведь не накладывает дисциплины подчинения своих взглядов, но если и самая предварительная проверка ни одному из братьев не нужна, то для чего же существует Братство? Еще хуже, когда разногласия между членами Братства выносятся на публичное суждение без малейшей попытки предварительно в своей среде их обсудить.
По всем этим причинам, кратко мною здесь излагаемым, я считаю возможным один из двух выходов: или чистосердечное признание, что все мы без исключения погрешили против идеи Братства, и всячески дорожим формой общения людей, которых связывает православная вера, общность уклада известного поколения, потребность дорожить связующими нитями, когда кругом столько разложения, наконец, взаимное уважение и симпатия. Если на это будет дан положительный ответ, то он обязывает к общению более деятельному и действительному.
Если же констатируем, что честно не в состоянии осуществлять Братство, то лучше честно же его закрыть. Выход отдельных лиц не решает вопроса прямо, но наносит удар идее Братства, и я предпочитаю общее решение».
Такой жёсткой критике Братство ещё не подвергалось. Трубецкой язвой русской религиозности считал Раскол, возможно, поэтому он явится одним из членов-учредителей общества «Икона» (L’Association “l’Icône”), основанного в 1927 году в Париже по инициативе старообрядца В.П. Рябушинского. Однако Братство явилось живым и активным церковно-идеологическим центром русского Зарубежья. Арсеньев, один из членов Братства, оставил такой портрет Трубецкого:
«Огромная доброта, живое пылание духа и чувство культурно-общественной ответственности кн. Григория Николаевича питали духовную энергию многих и сыграли большую роль в жизни Парижской русской эмиграции».
В католическом Кламаре, недалеко от столицы рядом с Трубецкими поселились родители его жены. Они жили в старом доме постройки ещё XVIII века. В 1924 году по инициативе К.А. Хрептович-Бутенева – тестя Г.Н. Трубецкого – общими силами семей они сделали у себя на участке из капитальной беседки в саду православный храм, освящённый в честь Святых Константина и Елены и прозванный тамошними русскими «трубецкой церковью». Настоятелем храма был о. А. Калашников - лидер русской христианской молодёжи в Лютеции.
"В парижском предместье Кламаре, у самой опушки леса, на улице, которая так и называется «Лесной» <…> - некое миниатюрное воскрешение за рубежом русской помещичьей усадьбы. Беседка в саду была оборудована под домовую церковь, в которую сходятся русские обитатели Кламара, а гостеприимный дом его [Г.Н. Трубецкого. – Авт.] был местом, куда стекалось множество представителей русской мысли и русской общественности в Париже, каким-то зарубежным оазисом русской культуры и лучших традиций русского быта».
У себя в Кламаре в 1924 г. князь помог найти жильё переезжавшему из Берлина Н.А. Бердяеву. Приходящие к Трубецкому письма полны вопросов, как получить визу из Совдепии и на переезды из одной страны Европы в другую, а также как отослать посылку помощи в СССР. Из письма Г.Н. Трубецкого, откомментированного его сыном Сергеем:
« <…> В России идут аресты. Сначала арестовали Владимира [Cергеевича] Труб.[ецкого] – брата Мани. Теперь его выпустили, но арестовали Георгия [Михайловича] Осоргина. Ужасно там жить, чем может кончиться, а семья остаётся без средства. Тётю Ольгу [Николаевну Трубецкую] не выпускают, она надеется что к лету поездка окажется более возможной». Папа прибавляет, что не очень хорошо себя чувствует. «Доктор нашёл расширение сердца, велел сидеть дома <…> ».
В начале 1924 года племяннику князя М.М. Осоргину после бесед с митрополитом Евлогием запала мысль послужить делу Божию: найти место для организации второго православного храма в Париже, т.к. единственный на rue Daru не вмещал всех молящихся. Впоследствии он обратился за помощью к Трубецкому, его тестю графу К.А. Хрептович-Бутеневу и С.Д. Сазонову, бывшему главе МИДа.
«Все трое с полным сочувствием отнеслись к задуманному мною делу и оказали мне содействие своими связями и знакомствами среди иностранцев. Так все вышеупомянутые прошения были подписаны нами четырьмя, в качестве прихожан rue Daru».
18 июля на торгах Осоргин приобрёл усадьбу на rue de Crimée, 93. При этом он отмечает, что рискнул выйти за рамки 300 000 франков, предоставленных митрополитом Евлогием. Разница была вскорости покрыта переводом из фонда Д. Мотта – главы Всемирной ассоциации христианских студентов (WCCF). Необходимо отметить, что эти средства были выделены на учреждение Богословского института, по следам инициативы П.Б. Струве в 1922 году, и составили 8 000 долларов (100 000 франков).
«К 14 августа секретарем Епархиального управления Т.А.Аметистовым было выработано "Положение о Комитете по сооружению Сергиевского Подворья в Париже". Первоначальный состав этого комитета был таков: архимандрит Иоанн (Леончуков), протоиерей Георгий Спасский, князь Г.Н. Трубецкой, Г.Г. Кульман (как представитель доктора Мотта), А.В. Карташев, князь Б.А. Васильчиков, граф А.К. Бутенев. Л.Н. Липеровский и я. Комитет этот состоял из трех комиссий: строительной, финансовой и учебно-богословской».
Освящение храма Сергиевского подворья состоялось 1 марта в Прощёное воскресенье, а учебные занятия первых десяти студентов начались после Пасхи — 30 апреля 1925 года. Это дата стала официальным началом работы Богословского института, созданного как средство передачи православного знания другим поколениям и ставшего одним из центров русской культуры.
«Париж все более и более притягивает к себе беженство, Берлин и Балканы пустеют, и в 1925 году это уже «вся Россия», это деловой, рабочий, финансовый, политический, культурный и церковный центр, это зарубежная русская столица. Теперь переполнение еще более, но церковная жизнь сосредоточивается не только на улице Дарю, «Христос Воскресе» раздается и в маленьких церковках в пригородах Парижа, близ заводов, на которых работают беженцы. И их обходят маленькие, но торжественные крестные ходы с мерцающими огоньками. И в самом Париже пасхальная служба совершается в недавно учрежденном Сергиевском подворье, в его величественном, стильном, древнерусском по росписи храме. Против церкви на улице Дарю во время заутрени бойко торгуют предметами разговения русские гастрономические магазины и ресторанчики. Ближайшие улицы de la Neva и Pierre le Grand полны автомобилей и автобусов».
Осенью 1925 года, на съезде РСХД в Аржероне во Франции – где присутствовал и Трубецкой - учредительный комитет был расширен, в состав вошли многие известные деятели русского зарубежья. В это время он был членом приходского совета Сергиевского подворья. Оказавшись под Парижем, он стал признанным главой и покровителем огромного количества родственников.
«В эту пору многие материально стесненные оздоровлением немецкой марки русские переселились в инфляционную Францию. В Кламаре же, до того слывшем парижской «подмосковной» князей Трубецких, кроме Карсавиных, осела, вернее сказать «водворилась», семья Бердяева, и их обиталища стали своего рода очагами русской культуры, центрами притяжения для идеологически разно настроенных «мыслящих» соотечественников. Одни находили духовную пищу в вещаниях Николая Александровича, другие же ориентировались на дом Льва Платоновича, скоро возведенного в достоинство «евразиарха».
Князь в 1924 году явился одним из инициаторов открытия Парижского отделения Русской религиозно-философской академии. Тогда же князь потерял младшую сестру – М.Н. Гагарину, на следующий год умерла в Кламаре его сестра А.Н. Черткова. Может быть, и поэтому он в тот год взялся за написание воспоминаний «Облики прошлого», которые воскресали его семью и охватили детство и молодые годы. Воспоминания о прошлом поддерживали встречи с двоюродным братом, скульптором Паоло Трубецким, который с 1921 по 1932 г. в зимние сезоны жил и работал в Париже.
В том же году начал выходить основанный Н.А. Бердяевым журнал «Путь» (издавался в Париже при Религиозно-философской академии, с августа 1925 по март 1940 г. вышел 61 номер журнала). Он оказался замечательным явлением не только русской, но и общеевропейской культуры ХХ века. Авторы, публиковавшиеся в “Пути” – гордость русской философской и богословской мысли. На обложке первого номера журнала среди ближайших сотрудников россыпь имен: Н.С. Арсеньев, С.Н. Булгаков, Б.К. Зайцев, В.В. Зеньковский, В.Н. Ильин, Л.П. Карсавин, Н.О. Лосский, А.М. Ремизов, П.Н. Савицкий, П.П. Сувчинский, кн. Г.Н. Трубецкой, кн. Н.С. Трубецкой, Г.В. Флоровский, С.Л. Франк и др. На его страницах произошла полемика князя с евразийцами.
Год 1925 ознаменовался выходом ещё одного издания – редактируемой Струве газеты «Возрождение», имевшей патриотическое направление. 15 января 1925 он сообщает жене из Парижа: «Из знакомых видел пока только <...> Трубецких, Бернацких и Буниных, т.к. всех их мне нужно было видеть по делу». Проект газеты являлся составной частью политического плана Великого князя и Кутепова. Струве отмечал:
« Моё согласие взять на себя редакторство «Возрождения» в своё время было не просто единоличным решением с моей стороны, а результатом настоящего политического уговора между мною и А.П. Кутеповым и Г.Н. Трубецким, как лицами, пользовавшимися особым доверием Великого Князя Николая Николаевича, — так же точно и решение мое принять активное участие в организационной работе по созыву и направлению Зарубежного Съезда было плодом такого же уговора между мною и названными лицами».
В начале марта 1926 г. опубликовал обращение к предстоящему Зарубежному съезду «Блюдите культуру», в котором поднял вопрос о необходимости дать эмиграции «живые действенные задачи, доступные для всех и нравственно для всех обязательные, требующие усилий не только в будущем, но и в настоящем, здесь на чужбине. Это поможет сотням тысяч беженцев пережить тягостное время ожидания в сознании, что они не влачат бесполезного существования». Такую задачу Трубецкой видел в сохранении национальной культуры. Борьба за неё была осмыслена князем как «борьба за то, что должно быть всего дороже для человека в его народе – это борьба за народную душу, за народный лик». «И если здесь за рубежом, - писал он, - нам удастся сохранить нашу родную культуру – то мы одержим самую важную победу над большевиками, ибо все их усилия направлены на то, чтобы разрушить народную культуру, убить народную душу».
Российский зарубежный съезд состоялся в апреле 1926 году и ставил своей задачей объединение разрозненных групп и лиц русского Зарубежья. Формулировки заявлений Великого князя перед этим форумом первое время почти исключительно принадлежали Трубецкому. Съезд прошёл в Париже с 4 апреля по 11 апреля, но он достиг только одномоментного объединения непримиримых частей русской диаспоры.
Как уже упоминалось, в июне 1927 году князь стал одним из членов-учредителей общества «Икона» (L’Association “l’Icône”),основанного в Париже по инициативе В.П. Рябушинского. Совместно с товарищами Трубецкой посредством печати обратился к русскому Зарубежью по поводу старинных икон и бережного с ними обращения. Учредительное собрание нового общества состоялось под председательством Трубецкого. Местом пребывания общества стала казенная квартира представителя «Русской торговой палаты» И.В. Шнейдера на rue Tronchet, 27. Своею целью общество, как прописано в уставе, поставило изучение и охрану древней иконы и искусства восточной церкви. С самого начала его открытия определилось три главных направления:
1) изучение икон как памятников национального русского творчества и понимания красоты их;
2) богословское и каноническое изучение икон с точки зрения их церковного и литургического содержания;
3) продолжение искусства иконы для церковных целей и для молитвенных надобностей.
Общество объединило под своей эгидой многих художников-иконописцев, архитекторов, ученых и писателей во Франции, Англии, Чехии, Германии, Бельгии, Швейцарии, Финляндии, оказавшихся за пределами России после захвата власти большевиками. В его бюро вошли: художник И.Я. Билибин, общественный деятель С.К. Маковский, В.П. Рябушинский; в первый состав совета: Г.Н. Трубецкой, художник Д.С. Стеллецкий, член совета «Российского торгово-промышленного и финансового союза» Н.Т. Каштанов. Почетными попечителями были избраны великая княгиня Ксения Александровна и митрополит Евлогий, почетными членами – французские академики Милле и Брейе, русские профессора А.Н. Грабар и Н.Л. Окунев. Вскоре после основания Общества в него вступили Н.И. Исцеленнов, Н.П. Рябушинский, М.Д. Рябушинская, П.П. Муратов, Н.В. Глоба, Н.Л. Лихачев, А.А. Бенуа, Ф.И. Бокач, Н.Н. Шебеко, Л.И. Савич, А.П. Калитинский, А.С. Мерзлюкин, иконописцы Е.С. Львова, В.В. Сергеев, П.А. Федоров, Г.В. Морозов, гр. О.Б. Орлова-Денисова, Ю.Н. Рейтлингер, Т.В. Ельчанинова, о. Григорий Круг, Л.А. Успенский, писатель Б.К. Зайцев. Первая выставка прошла в ноябре 1928 году в Париже в помещении «Российского торгово-промышленного и финансового союза», было представлено около 100 икон. Вторая состоялась с 27 декабря 1929 года по январь 1930 года в «Русской школе живописи Т.Л. Сухотиной» снова в Париже. Деятельность общества широко освещала газета «Возрождение». В отличие от многих российских зарубежных обществ оно функционирует и поныне.
Трубецкой публиковался на страницах зарубежной русской печати, сначала в 1923 году в издаваемом Струве журнале «Русская мысль». Печатное слово князя приходило к читателям и с парижской газетой "Вечернее время" (выходила в 1924 - 1925 гг. под редакцией Б.А. Суворина), но в основном с возглавляемыми Струве, например, газетой «Возрождение» (1925—1927). Ему даже пришлось в конце ноября 1926 г. посредничать совместно с юристом Б.Э. Нольде, адвокатом и общественным деятелем Н.Б. Глазбергом и главой «Торгово-промышленного союза» С.Г. Лианозовым перед издателем газеты «Возрождение» А.О. Гукасовым, противодействуя, вытеснению из газеты редактора, его друга П.Б. Струве. Усилия Трубецкого и посредников не привели к успеху, но их дело не пропало: князь продолжил сотрудничать в еженедельниках своего давнего товарища: «Россия» (1927-1928) и «Россия и славянство» (1928-1934). В последнем летом и осенью 1929 г. он опубликовал ряд фельетонов о гонении на церковь в СССР. Но его участие в газетах Струве являлось много более просто факта публикаций, о чем свидетельствовал этот редактор:
«Те издания, которыя я основал после моего вытеснения из «Возрождения», «Россия» и «Россия и славянство» неизменно пользовались не только сочувствием, но и поддержкой …[Трубецкого]. Она была так существенна, что без нея газета «Россия» вообще не могла бы возникнуть».
С проблемы раскола Церкви за рубежом, вызванного в 1921 г. решением Карловацкого Собора, начинались в печати заметки князя в Зарубежье, он продолжал его волновать и весь заграничный период. К Трубецкому обращался за советом глава Западноевропейской епархии митрополит Евлогий в 1926 году, к нему же в составе группы приглашённых обращался он и летом следующего года по поводу линии отношений с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя Сергием – главой Патриархии в Москве, находящимся под давлением большевистского правительства. В одном из писем Еворгию, 22 октября 1927 г. он твёрдо выступал против подчинения Сергиевской церкви, подпавшей под контроль большевиков.
«Мое убеждение, повторяю, что это единственный выход из тупика, в который мы зашли, — скорейший созыв епархиального собрания и предложение на его рассмотрение основных положений о возможных для нас взаимоотношениях с Рус[ской] Церковью на основе сохранения с ней канонической связи и фактической автономии. Одновременно, предусматривая возможность неприятия этого проекта м[итрополитом] Сергием, — общий выход пастырей и паствы из состава Московской Патриархии и образование самостоятельной Церкви наподобие Американской.
Дорогой Владыко. Каждый час дорог. Не упускайте времени, иначе распад и разложение неотвратимы.
Кончаю это затянувшееся письмо и вновь прошу Ваших святых молитв.
Г. Т.».
Эта проблема продолжалась ещё несколько лет, и митрополия Евлогия 17 февраля 1931 года в резиденции Константинопольского Патриарха в Фанаре была принята в юрисдикцию Константинопольского Патриархата. Ещё для русского Зарубежья и Белград, и Париж были как два полюса, и князь остро переживал все это. Есть серия очень интересных писем к нему по этому поводу от митрополитов Антония, Анастасия, Евлогия и Платона, ответы на них, а также длиннейший его доклад к Великому князю Николаю Николаевичу, письма Струве, Булгакова и других. Написанные Трубецким к жене - это крик его души, переживания за Церковь. Мария Константиновна в одном из писем старается его утешить и пишет:
«... не изводись церковными делами, все это преходяще в сравнении с величием и исключительностью самой церкви, это одно должно служить утешением. К тому же скоро Россия освободится и все смоется. Лечись, не думай и не пиши, все образуется...».
Григорий Николаевич отвечает на одно из таких писем:
« <…> Ты бедная хлопочешь о живых и мёртвых, но и о чужих покойниках. И что дальше! Нельзя закрывать ни живым, ни мёртвым, но я пишу Оло [О.Н. Трубецкой], что наш дом надо окрестить «Машино подворье». Я на одно надеюсь, что Ты открыла на небесах joint account и что по мере того, как убавляется со дня на день наш joint account в Банке, тот прибавляется, и я буду на том свете жить на Твой счёт и Твоими заботами как на этом <…>».
Когда в 1928 г. на съезде VI съезде РСХД, проходившем 10-16 сентября в замке Савез во Франции, Г.П. Федотов предложил сделать выбор в распре между Карловацким Синодом и митрополитом Евлогием, юрисдикцию которого и признать всем движением, то председательствующий В.В. Зеньковский резко выступил против такого предложения. По его мнению, РСХД должно иметь один прямой, всецерковный путь, т.е. соединять, а не разъединять. Выбор одной юрисдикции привел бы к расколу, поскольку местные группы РСХД принадлежали как к разным юрисдикциям, так и к разным автономным Церквам (в Польше, Финляндии, прибалтийских республиках). Получив горячую поддержку Трубецкого, Зеньковский провел на съезде свою резолюцию об общецерковном пути движения. Последний вспоминал, что с осени 1929 года князь вместе с Г.В. Флоровским и о. С.Четвериковым начали устраивать публичные лекции при РСХД о Церкви.
Князь выступал не только против раскола среди русских в православии, но и вёл созидательную работу по сближению с католиками и протестантами, в письме выражая своё убеждение так:
«Я верю, что хотя по грехам нашим порвалось единение между Западной и Восточной Церквами, но между ними сохраняется в глубине онтологическое единство, и по существу остается единая Церковь, ибо двух быть не может, а эта единая Церковь обнимает и Восток и Запад. Вот почему обе Церкви благодатны».
По инициативе русской стороны с января 1926 года в Париже возникли собрания для дискуссий их представителей с французскими католиками и протестантами. Она исходила из кругов Религиозно-философской академии. Среди участников с одной стороны были Н.А. Бердяев, Б.П. Вышеславцев, А.В. Карташев, Г.Н. Трубецкой, с другой - Л. Лабертоньер, М. Жилле, наиболее влиятельный представитель католицизма ХХ в. Ж. Маритэн и др.. Как писал об этих собраниях Г.Н. Трубецкой, собирались «представители разных религиозных течений – католиков, православных и протестантов», при обсуждении ими православной и католической веры и «Символа веры» «обнаружилось гораздо больше расхождения у представителей неотомизма с Laberthonniere, чем между последним и православными». Часть высказанных князем мыслей нашла своё отражение в номерах французских журналов: «La Revue française», «Revue catholique des idées et des faits», «Le Monde slave», «Bulletin catholique international». В Зарубежье возобновилась переписка князя с профессором на кафедре сравнительных литератур, впоследствии ректором Университета Стефана Батория в Вильно М.Э. Здзеховским. Из других имён необходимо отметить его личное знакомство с главой церкви в Бельгии кардиналом Д. Мерсье, стоявшим у истоков экуменизма.Традицию же встреч с интеллектуальным кругом русской диаспоры князь поддерживал в стенах своего дома:
«Особенно же уютна и привлекательна была атмосфера собраний – на темы церковно-философские и общественно-исторические – в радушном и патриархальном доме князя Григория Николаевича Трубецкого… Здесь бывали и парижские «религиозные философы» и богословы: Булгаков, Бердяев, А.В. Карташов, В.В. Зеньковский, Вышеславцев и знаток иконы В.П. Рябушинский, и Н.Н. Львов, и П.Б. Струве и ряд других национально-мыслящих политических деятелей разных оттенков, но объединённых любовью к России, к её духовному лицу, к её народным традициям, равно как и сознанием ответственности перед ней и борьбой против большевизма, от бывших видных дипломатов Императорской России до членов редакции «Современных Записок». И здесь объединяющим центром была – как мы уже раз указывали – личность самого хозяина, кристально-благородная и открытая для всего доброго, горящая благостным радушием и вместе с тем глубоко укоренённая в подлинных духовных глубинах, в мире религиозных и нравственных ценностей».
Подготовка к встрече Рождества 1930 года в этом доме оказалась отодвинута скоропостижной смертью его хозяина. Григорий Николаевич Трубецкой умер 6 января того года. На похоронах почтили его память 400-500 лиц из разных кругов. В вышедшем в том же году сборнике его памяти, задуманном его тестем графом К.А. Хрептович-Бутеневым и вдовой княгиней М.К. Трубецкой, опубликована статья участника РСХД, профессора Богословского института Г.П. Федотова:
«Вся русская колония Парижа, без различия направлений, объединилась вокруг его гроба в безмолвной скорби. Наше Движение потеряло в нём верного друга и покровителя, бывшего членом Совета движения, участником наших съездов, гостем кружков и праздничных собраний молодёжи, согревавшего их исходившими от него лучами ясной и тихой мудрости <…> Стойкий, совестливый, справедливый - он воплощал в себе те добродетели старой России, которые, кажется, уходят из нашей жизни. С ними он умел соединить редкую скромность, тот христианский и национальный дар Трубецких, о которых «внешние», не подозревая его источника, не знали, как сказать: истинный аристократизм, или демократизм. Патриарх русского православного Парижа, князь Григорий всегда любил держаться в тени, избегал общественных выступлений, редко полемизировал, был простым среди простых, среди юношей - не учителем, а другом».
В 1945 православный приход Кламара учредил стипендию имени князя Г.Н. Трубецкого для студентов Богословского института в Париже.
КН. Е.Н. ТРУБЕЦКОЙ: БОГОСЛОВ НА РУБЕЖЕ ВЕКОВ
Недостающие страницы политической биографии
(1904-1920 гг.)
Е.А. Ефремов
«…и в лучшие времена для русской культуры
немного у нас было деятелей такого калибра,
как он, а теперь уже это последние могикане».
С.Н. Булгаков о Е.Н. Трубецком
Февраль 1920 г.
Идея, написать статью об этом исключительном общественном деятеле и богослове, появилась у меня в дни, соседствовавшие с его 150-летним юбилеем – 5 октября 2013 года – и совпавшие с очередной конференцией «Н.В.Устрялов в истории мировой политической мысли» (Калуга), где воздавали дань тому, кто считал князя своим учителем, но, отмечу от себя, никак и не достигшим планки последнего.
Евгений Николаевич Трубецкой родился 23 сентября (5 октября) 1863 года в Москве, в семье принадлежавшей представителю одного из старейших российских дворянских родов, который ведёт своё происхождение от Великого князя литовского Гедимина, правившего в четырнадцатом веке. Его внук, Дмитрий Ольгердович, носил титул князя брянского, стародубского и трубчевского, участвовал в Куликовской битве. Вскоре его потомки стали именоваться Трубецкими. В начале XVI века они перешли на службу к Ивану III.
Отец Трубецкого, Николай Петрович, дослужился до чина тайного советника, был известен как Председатель (1863-1876) Московского отделения Русского музыкального общества, самый действенный его содиректор (1862—1876) и, в этом качестве, главнейший помощник Н.Г. Рубинштейна по учреждению консерватории в Москве, а также один из двух главных меценатов при начале работы Московского отделения. Мать, Софья Алексеевна Лопухина, также принадлежала к старинному дворянскому роду, который сумел возвыситься благодаря браку Евдокии Лопухиной с царём Петром I.
Сын князя, Сергей Евгеньевич, в своих воспоминаниях отмечал:
«Папа в своем замечательном «Из прошлого» дает талантливую характеристику двух «стилей» — трубецковского и лопухинского, сочетавшихся и боровшихся в их семье. Сам Папа был более проникнут либеральным стилем лопухинской семьи, и в нашей собственной семье этот стиль чувствовался сильнее, чем стиль старо-трубецковский<…>
Если убеждения моего отца, как и мои, можно было охарактеризовать двумя словами — «умеренный либерализм», то у Папа ударение безусловно ставилось на «либерализм», у меня же — на «умеренный»<…> У Папа не хватало практического «государственного чутья», но его острый ум и широкое образование позднее открывали ему самому его ошибки, сделанные под влиянием чувства или «идеологии». В общем, политика совсем не была сферой Папа, но он считал своим долгом ею заниматься и бросался в нее с самоотвержением, потому что горел патриотизмом. Папа был полной противоположностью тех отвлеченных философов, которые, как Гегель, спокойно писали философские трактаты под гром Иенских пушек, разрушавших их отечество<...>» .
Но политика заняла своё место в его жизни много после. А пока в семье, богатой своими культурными традициями, жизнь текла своим чередом. Под влиянием матери традиционная вера в Бога пришла вместе с убеждением, что все равны перед ним. Позднее в своих воспоминаниях Трубецкой отметит, что у него это связалось с началом освобождения крестьян, о котором возвестил Манифест 1861 года. Неслучайно он так написал о своём появлении на свет: «Я родился через два года после акта 19 февраля, в 1863 году; у колыбели моей боролись два миpa, и в той среде, где протекало мое детство, все говорило о их встрече». Влияние же отца, у которого отмечалась постоянная сосредоточенность на одном деле, сказалось опосредованно: «<…>эта наклонность - уходить всем существом в одну мысль и в нее вслушиваться внутренним слухом - дала наклонность к отвлечению и нужную для него силу. Тут философия оказалась дочерью музыки». Но это тоже было впереди.
Время домашнего образования закончилось, и он вместе со старшим братом Сергеем в 1874 году поступил в 3-й класс московской частной гимназии Ф.И. Креймана и проучились там два года. С 1877 по 1887 год Трубецкие жили в Калуге, где глава семьи служил вице-губернатором. Прожив немного в большом доме Квасникова, что был расположен в переулке недалеко от Воскресенской улицы, потом Сперанского, они переехали на улицу Загородную и поселились там уже окончательно, где заняли весь дом Кологривова со всеми флигелями и садом . Обыкновенно с мая они переезжали в губернаторскую дачу, в здание постройки ещё екатерининского времени, которое стояло в Загородном саду (теперь это парк им. К.Э. Циолковского, а дача по свидетельству одного мемуариста сгорела; скорее сначала разграблена, а затем сожжена, чтобы скрыть следы ). Постижение же наук для обоих братьев продолжилось в Калужской мужской гимназии (теперь это старое здание КГУ им. К.Э. Циолковского на ул. Ленина, 83). В сообществе калужских краеведов бытует убеждение, основанное на воспоминаниях его брата Евгения, что дух гимназии в Калуге был лучше, чем в Москве, что объяснимо идеализацией им во время написания старой, погибшей России, которая была близка его сердцу. Однако неопубликованные воспоминания младшего брата Григория Николаевича говорят о другом. Об этом же свидетельствует Сергей Николаевич в письме к своему другу и учителю И.И. Кокурину:
«В гимназии баснословная грязь; классная что-то среднее между хлевом и вагоном третьего класса; при всём том темно». В другом письме он пишет: «В нашей гимназии всякий возненавидит древние языки. Наша гимназия – сонное царство: древние языки – это невыносимая пытка… Менее всего спят во время математики и перемен. Вот сладкие плоды изучения древних языков! Мне кажется, если бы не письменные работы, то никто ничего бы не делал». Так писал будущий тонкий филолог и защитник классического образования! Недаром он впоследствии говорил: «Мне всю жизнь приходилось бороться против того, что дала мне гимназия». В этот же период в 1876 году, с началом в России мобилизации для войны с Турцией, он воспринял свою русскую идентичность: «Чтение Высочайшего манифеста об объявлении войны Турции — одно из самых значительных моих переживаний за всю мою жизнь. Мне было тогда всего тринадцать лет, но ощущать Россию всем существом с такой силой, как я ощущал ее тогда, мне пришлось потом всего только один раз в жизни — в 1914 году, в начале великой европейской войны».
В 1881 году по окончании гимназии Сергей и Евгений поступили в Императорский Московский университет. Оба брата ради получения полного образования в области философии, которая для них была всем, начали учёбу именно на юридическом факультете. Их самостоятельная подготовка в этой сфере оказалась настолько высока, что они сразу почувствовали, что философии учиться им не у кого. «В конце концов мои отношения к университету упростились настолько, что я месяцами живал зимою в Калуге, приезжая в Москву или ради экзамена, или же для дел, не имевших прямого отношения к университету. Начиная со второго курса, университет не играл почти никакой роли в моей жизни». Уже в самом начале студенчества сформировалась его личность. Она ещё раз доказала свою самостоятельность, когда Трубецкой остался на юридическом факультете, а не последовал за старшим братом на филологический, где была кафедра чистой философии.
После окончания курса в 1885 году Евгений был оставлен при ней профессором М.М. Ковалевским для приготовления к профессорскому званию (Сергей – также был оставлен и остался), а Евгений, чтобы отбыть воинскую повинность именно в молодости, поступил вольноопределяющимся в Киевский гренадерский полк, который находился в Калуге. Он объяснил своё решение так: «<…>мне хотелось быть самостоятельным по отношение к будущей университетской службе. — Мне рисовалась возможность когда-нибудь по долгу совести быть вынужденным подать в отставку из профессоров. Перспектива — отбывать воинскую повинность после этого в качестве рядового, быть может, в очень почтенном возрасте, мне не улыбалась, и я решился на всякий случай отбыть ее заранее». После сдачи экзаменов он стал подпрапорщиком и уволился в запас в офицерском звании подпоручика.
А уже следующей весной, в апреле 1886 года 22-летним он получил должность приват-доцента и в начале следующего учебного года 16 августа поднялся перед студентами на кафедру, чтобы впервые прочесть им свой курс по предмету «История философии права». Так воплотилась его мечта. Это произошло в стенах Демидовского юридического лицея в Ярославле. Он поступил в штат, выполнив отличные от других высших учебных заведений условия: только защиту небольшой диссертации и успешное прочтение двух пробных лекций. Диссертацией послужила университетская кандидатская работа «О рабстве в древней Греции», выпущенная перед диспутом брошюрой в Ярославле и которая явилась первой печатной работой философа. Учебной нагрузкой тогда явились 2 часа преподавания в неделю, за которые было положено жалование в 1 000 рублей в год.
Профессорская же среда произвела безотрадное впечатление: у одних отношение к службе было откровенно ремесленное и коммерческое, а у других — циничное. Науке и образованию отдавали дань лишь единицы. Вот с этого времени опоры на себя, уважения к своей свободе внутри христианской культуры этот знаток права стал тем, кого называли с середины того века русским европейцем. Но его личность была шире этого понятия. Уместно здесь привести характеристику Трубецкого, данную ему младшим братом Григорием:
«У Жени была какая-то своя особая простота – дар Божий. Он был похож на огромную неотесанную глыбу гранита. Он и в обществе сидел всегда так, как если бы кругом никого не было. Он был немножко первобытным человеком. Никакие впечатления и мысли никогда не были скрыты у него. Один или в обществе, он продолжал жить поглощавшей его мыслью, и на лице его слишком ясно написана бывала скука.., если общество, в котором он находился, не отвечало его интересам. Высокие думы, которыми он жил, накладывали какую-то важность и сосредоточенность на его облик; он был высокого роста, красив, с тонкими благородными чертами лица и прекрасными голубыми глазами…Он всегда и всюду жил своей внутренней жизнью, и в нём органически отсутствовала всякая деланность… Зато, когда ему бывало весело, то он покатывался со смеха, иногда сгибаясь до колен. Где бы он ни сидел, у него почему-то всегда одна штанина подымалась почти до колена; он левой рукой чесал правое ухо, словом, трудно было представить себе более цельного непосредственного человека, с счастливой ясной и чистой душой».
Свой круг князь нашёл дома в Москве. Едва окончив курс университета, он познакомился с только что дебютировавшим философом — Л.М. Лопатиным. Его семья по средам собирала в свой круг ведущих умов старой столицы, в том числе представляемых историком В.О. Ключевским, педагогом Л.И. Поливановым, литераторами, в особенности из журнала «Русская мысль», возглавляемых В.А. Гольцевым и стариком С.А. Юрьевым. Прочитав в понедельник лекцию, Трубецкой отправлялся на всю неделю в Москву ночным почтовым поездом. Именно там, 29 октября 1886 года он познакомился с философом В.С. Соловьёвым, который давно был для него учителем и маяком.
В 1888 году, 11 февраля состоялось бракосочетание князя с дочерью первого московского выборного головы князя А.А. Щербатова Верой Александровной. Церемония прошла в Церкви Рождества Богородицы на Сенях в Большом Кремлёвском дворце. У четы родилось трое детей: Сергей (1890), Александр (1892) и Софья (1900).
В период с 1 ноября 1889 г. по 20 апреля 1890 г. он был принят в действительные члены Психологического общества при Императорском Московском университете при председателе профессора философии Н.Я. Гроте.
В 1892 году в Москве он опубликовали работу «Религиозно-общественный идеал западного христианства в V веке. Миросозерцание блаженного Августина» и там же защитил магистерскую диссертацию по ней. В начале 1892 года получил место приват-доцента в Киевском университете святого Владимира и перемещен на службу в этот университет с 4 июля1892 г. О тех годах вспоминал его коллега, будущий академик, зоолог А.Н. Северцов:
« Много времени у него отнимала профессорская и общественная деятельность. Среди студенчества он пользовался не только большой популярностью как хороший лектор, но и значительным влиянием, которое сказывалось особенно в трудные минуты университетской жизни, в период студенческих забастовок и волнений. Он никогда не подделывался к молодежи, не стеснялся ей говорить правду в глаза, как бы эта правда ни была непопулярна в данную минуту и при данном настроении.
Молодежь это знала и ценила. Знала она и то, что в трудные минуты, когда студентам приходилось плохо, он всегда являлся стойким их защитником. Немало людей, будущность которых была спасена Евгением Николаевичем. Он был хорошим лектором, хотя таланта профессионального оратора в нем не было. Своеобразная, но несколько однообразная жестикуляция и сама манера говорить без пафоса, без ораторских приемов были чужды ораторскому искусству. Но слушая его, чувствовалось нечто большее, слышалось большое внутреннее чувство, даже талант».
И добавляет бывший его студент Д.О. Заславский:
«<…> импонировало студентам. Подкупало их и то, что молодой профессор обращался с ними не как с новобранцами, которых надо вымуштровать в университетской казарме, а как с младшими товарищами. Он с готовностью отвечал на вопросы, весьма любезно беседовал, не уклоняясь от щекотливых тем, в лекциях затрагивал модные вопросы о роли личности в истории, о борьбе классов, историческом материализме и т. д. Им было заведено чтение рефератов по вопросам философии и энциклопедии права; пред тысячной аудиторией шли оживленные прения между студентами-марксистами и сторонниками субъективистской школы. Эти рефераты создавали кн. Е. Трубецкому популярность чрезвычайную. Лекции его, правду сказать, били довольно поверхностны, а либерализм — жидковат и дешев. Но и аудитория была невзыскательна, и за живое слово платила щедро своими симпатиями. Администрация учебная наконец встревожилась. Инспектор и «суды» бродили у дверей аудитории, подслушивали, принюхивались, ничего определенного нащупать не могли, но в наших воробьиных аплодисментах популярному профессору, в задорном огоньке студенческих глаз, в научных как будто непривычных спорах явно ощущали неблагополучие.
Профессорское рядовое ничтожество, по-видимому, тоже переполошилось и шипело, как гнездо потревоженных змей. Проглотить сиятельного профессора не так легко было. Богатство, титул и связи создавали князю Трубецкому некоторое независимое положение. Все же он вдруг оборвал свои лекции и уехал за границу, в научную командировку».
В университете в 1894 г. князь был избран в совет «Исторического Общества Нестора-летописца». В конце XIX века общество организовало платные публичные лекции, в чтении которых участвовали председатель В.Б. Антонович, Н.П. Дашкевич, Е.Н. Трубецкой, Ю.А. Кулаковский и др. (число слушателей на разных курсах составляло 28-385 человек). Например, в 1901 году Историческое Общество Нестора-летописца состояло из 145 членов: 21 почетных и 124 действительных.
В том же 1894 году семья переехала в большую и красивую усадьбу в аристократическом районе города, расположенную по адресу: улица Левашовская, дом 4. Она принадлежала жене Трубецкого. Красиво благоустроенный сад украшали клумбы и аллеи. Туда выходила деревянная веранда, а особняк имел 30 комнат, роскошно украшенных лепниной. Жилище отапливалось голландскими печами (во время приездов в Москву Трубецкой останавливался в доме своего тестя на Большой Никитской, д.54). К 1905 году он имел в собственности два усадьбы на ул. Рейтарской 27 и 29, а также ещё одну на ул. Фундуклеевской, 44. Они вполне использовались как доходные дома.
Его зять М.М. Осоргин оставил такую запись в своих воспоминаниях:
«Сами они жили уже несколько лет там на Подлипках в собственном доме, откуда два шага до Царского сада с открытым видом на Днепр и всю заречную сторону с сосновыми громадными лесами. Это было наше первое посещение Жени после его свадьбы, и у них было уже двое сыновей. Дом их был обдуман и уютно и домовито стариком князем Щербатовым, купившим и отделавшим этот дом, когда Женя был назначен профессором в Киев».
Его старший сын вспоминал впоследствии:
«Ни Папа, ни Мама не любили светской жизни: Папа непомерно страдал от всех пут и обязательств, которые она накладывает, и, как мог, от них уклонялся. Как «философу» ему в свете прощалось многое, за что осудили бы другого. Надеть фрак и ехать куда-нибудь для светского времяпрепровождения было для Папа действительно настоящим страданием. Всего больше он любил заниматься в своем кабинете, слушать серьезную музыку или проводить время в тесном семейном кругу. Однако горячий патриотизм и высокое чувство ответственности постоянно толкали его на путь общественного служения, к которому, по существу, у Папа было мало вкуса, но тут он не щадил ни сил, ни времени».
На профессорскую кафедру князь поднялся после защиты докторской диссертации в 1897 году. Научный труд продолжил взятую тему, он имел название «Религиозно-общественный идеал западного христианства в XI веке. Идея Божеского царства в творениях Григория VII и публицистов — его современников». Об этих трудах свидетельствовал тот же сотрудник:
«Для того чтобы написать эти исторические исследования, была прочитана и продумана громадная научная литература, проштудирован целый ряд источников. Евгений Николаевич специально съездил в Италию, где работал, между прочим, в ватиканской библиотеке. В Риме он знакомился с наиболее видными представителями католической церкви, со знаменитым кардиналом Рамполла [Государственным секретарём Ватикана — высшим административным лицом при Святом Престоле. – Авт.], чтобы в продолжительных беседах с ним уловить то, что трудно получить из книг и источников, самый дух католичества, то, чем живет католическая церковь».
Защищался Трубецкой снова в Москве. Тезисы к защите докторской диссертации были напечатаны в количестве до 500 экз., а сам диспут проходил 17 мая:
«По общему отзыву, это был один из самых оживленных и интересных диспутов, какие только вообще бывают. Оживление происходило оттого, что нападали на весьма важные положения моей книги; я был готов по всем пунктам, т.к. почти все возражения предвидел, защищался с большой энергией и забрасывал моих оппонентов цитатами из источников. Диспут продолжался от 1 ч. до 4 -х в Университете и от 61/2 до 4 -х утра в Б.[ольшом] Московском Трактире, и самая борьба придавала обеим сторонам бодрости и энергии.
По форме диспут был весьма дружественный, по существу же весьма враждебный; нужды нет, что Герье назвал мою диссертацию «блестящей демонстрацией значения идей в истории», а Новгородцев в своем отзыве рассыпался в похвалах ряду «блестящих очерков», касающихся публицистов и воззрений Григория, по отдельным пунктам моей эрудиции и моему, как он выразился, «литературному таланту»: книга, в общем, произвела на них впечатление «оригинального и интересного Прокрустова ложа», как выразился Новгородцев в своем тосте. <...>
Герье на диспуте взял тон старчески-добродушный: он предостерегал молодого человека против «опасных увлечений», но сам впал в увлечение полемическое. Прежде всего он нашел, что я насильственно навязываю веку Григория идеи Августина, будто я даже отождествляю идею «божеского царства» у Августина и Григория, между тем как у Гр.[игория] нет даже ссылок на А.[вгустина], коего папа не знал. Он даже вовсе отрицал у Гр.[игория] существование идеи «божеского царства».<...>
Другие важные возражения Герье и Новгородцева заключались в отрицании теократического характера германского королевства и даже империи; разве только теории публицистов отличаются, по их мнению, несколько теократической окраской, и то только потому, что писатели были все попы. Это возражение, впрочем, вытекало из чрезвычайно узкого определенья теократии, которую Н.[овгородцев] определил как «господство церкви над гражданской областью», на что я ему сказал, что при таком определении теократии не было в Индии, Египте и у иудеев, где церкви отличной от государства вовсе не было.
Кроме того Герье бранил меня за то место в предисловии, где я говорю о влиянии вероисповедных и национальных интересов на историографию: это возражение затрагивает одинаково и Вашу «Личность и знач.[ение]», о чем, впрочем, на диспуте не было речи. Н.[овгородцев] жаловался еще на отсутствие у меня определения теократии, на что я отвечал, что я боялся навязывать действительности определение, которое было бы слишком узким или слишком широким; но ведь из моей книги ясно видно, что под теократией я понимаю "божеское царство" в земном его осуществлении, т.е. как принцип социально-политической организации. Затем Герье признал, что, в общем, я обращаюсь с источниками осторожно.<...>
Герье не хотел писать о моей книге, но я сам его на это вызвал; шутя, он сказал, что не хочет писать, ибо боится сам впасть в односторонность, на что я ему ответил: «вот именно для того Владимир Иванович я и желаю, чтобы Вы написали, тогда я обнаружу Вашу односторонность, которая впрочем, обнаружится сама собой».
После защиты докторской и отдыха с октября 1897 г. в Италии в новый учебный год Трубецкой планировал окунуться в современность с её животрепещущими проблемами:
«Я испытываю сильное тяготение к современности, да кроме того чувствую обязанность начать энергическую кампанию против современных богов, которые господствуют над умами нашего студенчества (в особенности против экономич.[еского] материализма и социализма). Чтобы удалить этих богов со сцены нужна дружная коллективная работа всех людей нашего направления; а до тех пор, пока они не будут удалены со сцены или сильно поколеблены, исторические монографии идеалистич.[еского] направления по отдаленным эпохам истории не будут пользоваться достаточным весом и влиянием, не будут даже находить достаточного количества читателей. Я <...> в себя прийти не могу от той путаницы понятий, которая господствует в головах современных руководителей и учителей - идолов нашей молодежи. Занимая кафедру энцикл.[опедии] и философии права, я вынужден посвятить все мои силы борьбе против этих господ».
В 1903 году семья Трубецких обзавелась имением в деревне Бегичево Калужского уезда, купив эти 917 десятин у сына Льва Толстого, Михаила, и стала проживать каждое лето на своей земле. У них часто гостило семейство его сестры Елизаветы Николаевны, бывшей замужем за Михаилом Михайловичем Осоргиным, в то время возглавлявшим Гродненскую губернию. Позднее он вспоминал:
«Чтобы быть справедливым, надо сказать, что Бегичево имеет свои прелести; там безусловно несимпатичны усадьба и дом. Сад имеет историческое прошлое: это имение некогда принадлежало Смирновой, столь близкой к Гоголю и воспетой Пушкиным. В саду имеются и Пушкинская аллея, и Пушкинский пруд с маленьким островом, на котором, по рассказам, Пушкин неоднократно вдохновлялся. Недостаток этого сада — невозможная сырость<…> Одно еще из неудобств усадьбы — это слишком большая близость к станции железной дороги, особенно шумной благодаря тому, что это конечный железнодорожный пункт, откуда богомольцы двигаются к преподобному Тихону. Эта близость делала то, что появлялись часто типы проходимцев, а так как дом был совсем на отлете от построек экономии, то и было это небезопасно. Но все искупалось красотой окрестностей; стоило выехать какие-нибудь полверсты из усадьбы, как открывались широчайшие горизонты, оживленные извилистым течением реки Суходрева<…> Уклад деревенской жизни Трубецких совершенно был различен нашему: аккуратность и точность распределения времени были доведены до того, что являлись уже каким-то стеснением<…> Они не были избалованы, как мы, частыми приездами родственников и, кроме удовольствия нас видеть, тешились возможностью демонстрировать Бегичево, к которому они все больше и больше привязывались. Правда, что и это демонстрирование совершалось по определенному плану: сначала надо было осмотреть хозяйство, потом обозреть ближайшие поля, где Женя хвалился какими-то новыми опытами по сельскому хозяйству; все это совершалось утром, часто при палящем солнце, и только после трехчасового чая устраивалось дальнее катание. Вечером же обыкновенно бывало или сидение в семейном кренделе, или же какое-нибудь общее чтение. Сам Женя был так всегда захвачен какой-нибудь своей научной работой, что чувствовалось, что ему трудно выходить из колеи, и как он ни рад был нас видеть, все же его тянуло к прерванным по случаю приезда кабинетным занятиям. С течением времени эти приезды в Бегичево и общение с Женей делались все более и более интересны. У нас у обоих как уездных и губернских гласных было больше точек соприкосновения, и, кроме того, Женя придал своему хозяйству характер опыта введения разных улучшений и достигал действительно больших результатов если не для своего кармана, то, по крайней мере, для науки. Он, по натуре увлекающийся человек, совершенно захвачен был этими вопросами, и во время Земских собраний, забывая сущность обсуждаемого доклада, погружался в какой-нибудь спор с агрономами, которые все до единого высоко его ценили и часто посещали Бегичево». Тогда в усадьбах процветал теннис. Играли и в Бегичево, и в Узком у брата Петра, и в Наро-Фоминском у тестя князя Щербатова и везде из старших всегда участвовал Е. Трубецкой.
На рубеже веков в России оживилось освободительное движение, а в 1899 году - с выступлениями финнов в защиту своей конституции и всеобщей студенческой забастовкой - в Россию постучалась революция. В 1906 году Трубецкой оценивал эти волнения в университетах как начало «общего кризиса государства». Он оказался косвенно причастен к ужесточению этого противостояния между студенчеством и властями. События случились в ноябре 1900 года, когда по случаю болезни жены Трубецкой был вынужден отправиться за границу, а студенты отказались посещать лекции его заменившего О.О. Эйхмана. Локальный бойкот быстро перерос в общие студенческие волнения, окончившиеся отдачей в солдаты 183 юношей. Спустя месяц, 14 февраля 1901 года, министр народного просвещения Н.П. Боголепов, подписавший это распоряжение, был смертельно ранен бывшим студентом П.В. Карповичем. Министр стал первой жертвой новой волны террора, в следующие годы унёсшего тысячи жизней.
Продолжалось противостояние и в области идей. В 1901 году в тверской ссылке бывший первый марксист в России П.Б. Струве – так и оставшийся пока социалистом - не оставил своей деятельности, направленной на альянс всех антисамодержавных сил, разделяющих идею политической свободы. Он приступил к выпуску сборника статей, в котором формулировались философские основания либеральной политики. Одновременно с этих позиций там подверглась критике интеллектуальная база марксистов, присвоивших себе роль авангарда освободительного движения в России. Эту линию в сборнике, получившем название «Проблемы идеализма» (1902г.), держал Трубецкой в статье «К характеристике учения Маркса и Энгельса о значении идей в истории». Так заявило о себе новое направление русской мысли.
В Киеве в начале нового века Трубецкой состоял в Совете университета и в январе 1904 года его группа профессоров начала подготовительную работу – в контакте с коллегой из Москвы В.И. Вернадским – к проведению своего всероссийского съезда, который положил бы начало обсуждению вопросов реформ высшей школы. В письме последнему князь излагал дело так:
«<…>1) Вырвать монополию патриотизма у квасных патриотов и очистить патриотизм от кваса; пусть они пишут адресы для Престола, а мы послужим Отечеству и положим вместе с тем начало органу, объединяющему Университеты<…>
Во 2-х, кроме проекта самостоятельного санитарного отряда, к[ото]рый может оказаться и не по карману соединенным ун[иверси]тетам, допускается возможность примкнуть тот отряд или вообще «медицинскую помощь высших учебных заведений» к какому-либо другому, более сильному учреждению, напр[имер], к объединившейся в Москве группе земств или Красному Кресту <...>
Т. к. у нас одних отчислений от содержания наберется за год от 5 до 6 тысяч, а кроме того— множество денег с лекций, то если наш сбор помножить, скажем, на 10, то у соединенных высших уч[ебных] заведений могут оказаться внушительные средства».
Съезд планировалось приурочить к обсуждению вопроса о помощи раненым, начавшейся в январе 1904 г. русско-японской войны. Этот форум рассматривался Трубецким и Вернадским как профессиональный союз, как средство объединения демократических сил для реформирования системы университетского образования и улучшения академической жизни.
Перечисленные выше контакты Трубецкого с общественными деятелями вылились в его членство в «Союзе освобождения». Это движение выступило на авансцену осенью 1904 года, инициировав более сотни собраний в 34 крупных городах, проводимых под видом банкетов, на которых распространялись решения земского съезда, состоявшегося в столице 6-9 ноября. На нём были приняты резолюции о введении в стране конституции и народного представительства. Самый большой банкет прошёл в Киеве и собрал более тысячи участников. На нём держал речь Трубецкой, а также освобожденцы С.Н. Булгаков, Л.А. Куперник, В.В. Водовозов. Последний вспоминал: «Речей было много, все речи были очень определённые и все били в одну точку, которую можно сформулировать: долой самодержавие!». Двенадцать лет спустя князь выскажется об этом времени: «<…>тяжелые предродовые муки России…».
В эту же осень состоялся его дебют в качестве политического публициста. Вот, что вспоминает по этому поводу тогда главный редактор газеты «Право» И.В. Гессен:
«Впервые увидел я кн. Е.Н. Трубецкого, профессора Киевского университета, на редкость обворожительного, с женственно-нежным выражением лица и мягким голосом, с чуть грассирующим произношением и изящными манерами. Он так убедительно и проникновенно говорил, что я попросил его изложить свои мысли на бумаге, и просьбу он выполнил блестяще, его статья в «Праве» «Война и бюрократия» произвела настоящий фурор, везде можно было услышать фразы и выражения, из нее взятые, а некоторые стали крылатыми (в особенности «дортуар в участке» — так он характеризовал установившийся полицейский режим), и редакция стала получать массу писем с выражением благодарности и сочувствия. Если статья не навлекла цензурной кары, то, вероятно, лишь потому, что, чувствуя, какое впечатление она произвела, начальство остановилось перед опасением еще сильнее подчеркнуть значение этого авторитетного выступления и от бессильной злобы пустило сплетню об еврейском воздействии на княжеское перо. А министр народного просвещения отказался утвердить положение о стипендии имени князя, на которую пожертвовал несколько тысяч рублей просвещённый московский богач [Н.А.] Шахов».
Положения этой статьи нашли отклик по итогам банкета-собрания конституционалистов, состоявшегося 1 декабря в Калуге в ресторане Фёдорова (пл. Старый торг, 9), когда были отправлены приветственные телеграммы лидерам общественного мнения Льву Толстому и кн. Евгению Трубецкому. Более чем месячная осада самодержавия с помощью этой массовой кампании конца 1904 года - это начало революции в России, которую принято относить к следующему рубежу. Той же осенью 1904 года у него с братом Сергеем возник проект еженедельной политической газеты с целью консолидации либеральной общественности. Она получила название «Московская неделя», её возглавил С.Н. Трубецкой с помощником А.А. Корниловым. В марте–апреле 1905 года прошли совещания редакции, определившие общую платформу издания: конституционная монархия с двухпалатным народным представительством, дополнительные наделы земли для малоземельных крестьян и т.д. В марте 1905 года власти разрешили газету, и в мае было набрано три номера. В них проводилась мысль о необходимости созыва законодательного органа как залоге внутреннего мира. Но теперь уже цензура не разрешила газету к печати, а против редактора С.Н. Трубецкого было начато судебное дело за критику государственного строя. Издание пришлось закрыть до лучших времен. Активность братьев перешла в русло земских съездов (их связи с этим кругом начались в земском кружке «Беседа», а Евгений Николаевич впервые участвовал в съезде земцев, который состоялся 22–26 апреля 1905 года, князь занял место и в рядах «Союза земцев-конституционалистов).
А тот же «Союз освобождения», одновременно с банкетной кампанией, начал формирование союзов по профессиональному признаку, целью которых была борьба за политическую свободу в стране. Но в университетской среде эта идея возникла ранее. Летом в 1904 года Киеве состоялось собрание освобожденцев - профессоров университета и политехнического института - на которое прибыли представители и других городов. Именно здесь впервые была высказана мысль о создании такого союза. В дневниках В.И. Вернадский отмечал, что в конце 1904 года проходили первые нелегальные собрания «слагавшегося Академического союза». Его удалось создать только в конце марта 1905 года на профессорском съезде под председательством князя (там прошло предложение того же Вернадского). Это объединение привлекло тогда в свои ряды 1550 человек – при наличии около 2,5 тыс. профессоров и преподавателей – и образовало 13 отделений. В университете Святого Владимира в подразделение союза наряду с Трубецким входили профессора А.Н. Северцов и М.М. Тихвинский. Первоначально свою главную функцию союз видел в том, чтобы превратить высшую школу в трибуну государственного реформизма, а научное образование - в средство насаждения своих убеждений и объединения политических единомышленников. Далее этот самый умеренный альянс вошёл в радикальный «Союз союзов» на его первом съезде в начале мая 1905 года. Однако видимость единения была окончательно разрушена Манифестом 17 октября 1905 года: профессора выступили за претворение в жизнь декларированных политических свобод и прекращение противостояния с правительством.
Одновременно с этим на съезде, собранном «Союзом освобождения» и «Союзом земцев-конституционалистов», произошло учреждение «Конституционно-демократической партии» - первой парламентской партии в России. В её создании принял участие Трубецкой, он был избран в состав ЦК. Уже на следующий день после окончания съезда, 19 октября, С.Ю. Витте выразил своё намерение в числе прочих общественных деятелей пригласить в формируемое им правительство и Трубецкого, предложив ему место министра народного просвещения. Это произошло, видимо, по совету А.Д. Оболенского - тогда правой руки Витте - симпатизировавшего земству поклонника философии Владимира Соловьёва. Но альянс не состоялся: представители общественности по разным причинам выразили свой отказ (понятно, что им неприемлемо было работать с одиозным П.Н. Дурново, занявшим кресло министра внутренних дел). В разговоре с премьером дело обстояло следующим образом. Трубецкой сказал:
«<…> что его затрудняет вопрос о независимости Польши. На удивлённый вопрос Витте последовало также задумчиво и как-то лениво данное объяснение, заключающееся в том, что Евгений Николаевич когда-то в Киеве или в Варшаве высказал по поводу Польши мнение, на котором, может быть, и неуместно теперь настаивать, но которое может поставить его в ложное положение, если он будет министром народного просвещения. Можно догадаться, что вопрос касался учебных заведений, преподавания и прав поляков, но самая суть аргументации Трубецкого осталась у него в голове; он как будто говорил сам с собой, а не с нами».
Вдобавок Трубецкой в открытом письме констатировал, что в таком правительстве он, как член партии, не сможет выполнить свою программу в настоящее смутное время. Новый премьер продолжил контакты с либералами: они были приглашены к обсуждению нового избирательного закона. В их числе на заседания Совета министров 19-20 ноября получил приглашение и Трубецкой. Общественные деятели отстаивали свой проект, основанный на принципах всеобщего избирательного права, однако правительство отклонило эти предложения.
На расширенном заседании ЦК 12–14 ноября 1905 г. был поднят крестьянский вопрос. Князь, который был делегатом говорил, что кадетской партии нужна новая аграрная программа, ибо некоторым принятая на первом съезде «показалась слишком умеренной». Кадеты к тому же больше симпатизировали левым, даже крайним из них. Нежелание их руководства провести границу с этой стороны, даже осудить террор радикалов, послужило уходу в январе 1906 года Трубецкого из рядов «Партии народной свободы», получившей это название в том же месяце. Тогда же, в январе, по предложению князя был учреждён «Клуб независимых». При нём было решено издавать журнал, служащий консолидации центристских сил либералов. Так в феврале 1906 года родился «Московский еженедельник». Средства на его печать, помимо редактора-издателя, давали А.С. Вишняков, В.П. Рябушинский, С.И. Четвериков, А.И. Коновалов – известные предприниматели, а также Ю.А. Новосильцев и М.К. Морозова. В редколлегию вошли П.Б. Струве, В.А. Маклаков, Н.Н. Львов и другие. Первый номер «Московского еженедельника» вышел в Москве 7 марта 1906 года — как раз в разгар избирательной кампании в I Государственную думу. В начальных номерах журнала проводилась мысль, что для правительства согласие с Думой — единственный способ предупредить кровавую революцию.
Постоянно упоминаемые в истории аграрные беспорядки пришли и в имение Трубецкого. Выступление сельскохозяйственных рабочих оказалось в Бегичево небольшим эпизодом, а по России тогда пылали целые усадьбы! Выразить свой голос через народное представительство – вот путь, по которому можно направить энергию протеста, и князь Трубецкой ещё до ухода из своей партии баллотировался от неё в депутаты Государственной Думы. Однако, как вспоминал В.П. Обнинский, на собрании выборщиков 15 марта:
«В вечернем заседании намечены были записками князь [С.Д.] Урусов, [Л.Н.] Новосильцев, князь Е.[Н.] Трубецкой, я и несколько «правых» кандидатов. Князь Трубецкой, которому я никогда не забуду его доброты и снисходительности, человек, хотевший, конечно, быть в первой Думе и имевший лучшие, даже чем Урусов, шансы пройти туда, еще накануне снял свою кандидатуру в мою пользу, хотя я тогда уже открыто расходился с ним во взглядах на задачи Думы и тактику нашей партии».
В Думе – первом народном представительстве в России – Трубецкой бывал на заседаниях фракции кадетов, он спорил и пытался добиться от бывших товарищей поворота от борьбы с правительством к сотрудничеству с ним. Первая Дума просуществовала 72 дня: ни она, ни высшая власть не желали воспринять конституционный порядок. Её роспуск грянул 8 июля. Кадеты собрались в Финляндии, вдали от русской полиции, чтобы обсудить дальнейшие действия против правительства. Трубецкой прибыл туда вместе с представителями парламентской группы мирнообновленцев М.А. Стаховичем и Н.Н. Львовым, чтобы попытаться отговорить бывших товарищей от неверных шагов.
Роспуск Думы вызвал у Трубецкого чувство оскорбления и возмущения. В конце того же месяца князь написал письмо Государю, в котором эти эмоции приглушены патриотической тревогой. Это обращение при содействии Д.Н. Шипова и Ю.Н. Милютина, имеющих контакты с правительством, было доставлено по назначению. Неизвестно, возымело ли оно действие, но подпись князя, называющего себя профессором Императорского Московского университета, даёт возможность датировать начало его преподавания там (предмет «Энциклопедия и история философии права»).
«Надо признать, что Трубецкой, заступивший место Новгородцева, после того как Павел Иванович был избран депутатом в 1-ую Государственную Думу, читал энциклопедию лучше, чем его предшественник. Похожий фигурой своей на старого московского боярина, по-княжески немного картавя и грассируя, Евгений Николаевич свободно импровизировал свои лекции, уснащая их живыми остроумными примерами. Студенты только жаловались: «Начнёт князь читать, так до Рождества его заслушаешься, а после Рождества читает всё скучнее и скучнее, к концу семестра совсем выдохнется, начнёт отменять свои лекции». Энциклопедия права его также немного увлекала, он поглощён был в то время философскими и религиозными проблемами».
Возвращаясь к политической составляющей жизни князя, нужно отметить его сотрудничество с мирнообновленцами, которые начали выстраивать одноимённую партию, продолжилось, и в октябре Трубецкой вступил в это объединение, а затем вошёл и в его ЦК. На то время он имел такой состав: Д.Н. Шипов, граф П.А. Гейден, князь Е.Н. Трубецкой, Н.Н. Львов, И.Н. Ефремов, Н.Д. Байдак, М.А. Стахович, А.С. Вишняков, П.П. Рябушинский, И.Н. Коковцев, Е.М. Дементьев, граф Э.П. Беннигсен, А.А. Ячевский, С.И. Четвериков, В.П. Энгельгардт, князь В.М. Голицын. Князь баллотировался в Калужской губернии, но не смог набрать необходимого числа голосов. Также и «Партия мирного обновления» - объединение настоящих сторонников принятой конституции - при выборах во Вторую Думу потерпела неудачу. А немного ранее революция постучалась и в дверь Православной церкви. Князь уже тогда был признанным, авторитетным специалистом в церковных вопросах, с 1 марта 1906 года Советом министров он был включён в состав особого присутствия перед намечавшимся Поместным Всероссийским церковным собором. Всё это являлось подготовкой реформы этого коренного русского института. Но вместе с откатом правительства вправо остановилась и она. Напротив, живым делом для верующих из образованного слоя стала деятельность «Религиозно-философского общества им. Владимира Соловьёва», после подготовки, начавшее свою работу с ноября 1906 года. Трубецкой на этой площадке выступал с докладами, а со временем вошёл и в Совет общества.
«Сюда входили С.Н. Булгаков, В.Ф. Эрн, Н.А. Бердяев, Е.Н. Трубецкой, В.П. Свентицкий. Движение ставило своей целью духовное обновление общества, видя преодоление социальной несправедливости не в политическом радикализме, а в возврате к первохристианской общине и личном освобождении. С.Н. Булгаков называл это «светским пастырством», «проповедью веры в среде одичавшего в безбожии русского общества»2. Православные философы мечтали о реализации евангельского идеала во всех сферах общественного бытия: в экономике, искусстве, философии, политике, государственном строительстве. Однако на первом этапе ставилась задача христианизации культуры. Стремление вернуться в церковь означало готовность принять ее духовное руководство (пастырство) и таинства. Именно здесь было принципиальное различие «петербургского» и «московского» направлений в движении религиозного ренессанса. Москвичей объединяло стремление, оставаясь в Церкви, сделать Православие более активной силой в социальном и культурном строительстве, дабы с его помощью решить насущные проблемы русского общества. Петербуржцы в целом отрицательно относились к исторической, по их терминологии «казенной», Церкви, проповедуя по существу некую новую религиозность, адогматическую, внецерковную, близкую по духу харизматическому протестантизму русских сектантов, идеям Шопенгауэра, Кьеркегора, Ибсена. В это же время оба направления объединял пафос общественного служения, отрицание буржуазной бездуховности, социального угнетения, традиционной пассивности и индифферентизма в отношении ко злу, что противоречило христианской заповеди активной любви к ближнему. Их объединял присущий тем и другим отказ от материалистических позиций российской интеллигенции, унаследованных от Белинского, Чернышевского, Михайловского. Философские поиски в московском, петербургском и киевском религиозно-философских обществах основывались на убеждении, что полнота истины открывается человеку не как отвлеченно мыслящему субъекту, но как целостной, то есть религиозно-живущей личности. Для русского мыслителя начала века, как и для русского человека вообще, философствовать всегда, значило устраивать жизнь по правде и справедливости, что и придавало всем философским прениям духовно напряженный, экзистенциальный характер».
Введу в свой рассказ М.К. Морозову – вдову промышленника и общественного деятеля М.А. Морозова. Знакомство с нею состоялось на одном из земских съездов (наверное, на том, что был в конце мая 1905 г. и проходил в её особняке), и оно переросло в любовное чувство. «Московский еженедельник» большей частью существовал на средства Морозовой, а редакция располагалась в её доме. У влюблённых было много встреч, а ещё больше разлук. Эпистолярное наследие огромно и находится в фонде рукописей РГБ.
С 1906 г. и до воцарения большевиков Трубецкой посещал «Общество свободной эстетики (вначале Кружок) – литературно-художественное объединение, существовавшее в Москве. Оно состояло из музыкантов, литераторов и людей свободных профессий модернистской ориентации. Сам он помещался в особняке Востряковых на Б. Дмитровке. Председателем его был вначале психиатр Н.Н. Баженов, а затем С.А. Соколов. В 1907 г. наряду с Трубецким там выступали Б.А. Кистяковский, Л.М. Лопатин, С.А. Котляревский, Ю.А. Айхенвальд, Э.К. Метнер и др.
Новый 1907 год принёс избрание князя не в Думу, а в высшую палату российского парламента – Государственный совет. От прошёл туда 8 февраля по итогам выборов от Академии наук и университетов, входил там в «Академическую группу». Эта процедура происходило в стенах Академии наук, профессор был выдвинут от Императорского Московского университета. Приезжая на самые главные заседания палаты по вызову Д.Д. Гримма, Трубецкой, в частности, отстаивал автономию университетов и выступал за реформу Правительствующего Сената в духе Манифеста 17 октября. Князь очень много постарался для польского дела. С осени того же года он бывал на заседаниях очень редко. 11 сентября С.Н. Булгаков писал жене:
«<…> Сегодня у меня был Евгений Трубецкой, который сразу заявил о своём охлаждении и разочаровании в политике, - что он отказывается ставить свою кандидатуру в Думу (sic!) и возвращается к Платону, вечным ценностям, беспартийной проповеди и проч. <…> Ещё большее впечатление произвело на меня полученное им от Струве письмо, в котором тот выражает острое разочарование в теперешней политике и высказывает платоническое желание уехать года на два в деревню, чтобы отдаться идеям, бороться с уличным политиканством, и писать книгу о революции».
В это время бывал он в «Кружке, ищущих христианского просвещения»:
«Собирался он в особняке доктора [А.А.] Корнилова на Нижней Кисловке — между Никитской и Воздвиженской. Участниками его были замечательнейший ученый и глубокий христианский мыслитель Владимир Александрович Кожевников, философы князь Евгений Николаевич Трубецкой и С. Н. Булгаков, Федор Дмитриевич Самарин — старший из братьев Самариных, славянофил, ученый-богослов и председатель кружка; далее, бывший толстовец М. А. Новоселов; П. Б. Мансуров (директор Московского архива м-ва иностранных дел, знаток христианского Востока), граф Д. А. Олсуфьев, Г. А. Рачинский — человек изумительной, утонченной культуры, знаток Канта, японского искусства и западной литературы, архимандрит Феодор (впоследствии епископ и ректор Московской духовной академии), священник [И.И.] Фудель, доктор-бессребреник Трифоновский, старичок с кротким, детским лицом и седой веерообразной бородой, истинно Божий человек; иногда граф К. А. Хрептович-Бутенев, наконец, сам доктор Корнилов — тоже "Божий человек", благотворитель и бессребреник. Это был круг лиц, тесно объединенных своей христианской верой и укорененностью в жизни православной церкви и вместе с тем живших научными, богословскими и религиозно-философскими интересами <...>
Привлекательна была атмосфера этих собраний в светлые зимние вечера в особняке Корнилова. Вдоль стен сидят на стульях гости — больше дамы, молодежь, иногда кое-кто из духовенства. Помню, из молодых, Сережу Мансурова, Ольгу Александровну Михалкову (ныне Глебову) на этих вечерах. Мой брат Юрий и я бывали на них регулярно (я даже под конец, когда уже был кончающим студентом, прочитал доклад о пессимизме и "томлении духа"). Часто бывали на них обе наши тети, далее Анна Димитриевна и София Димитриевна Самарины, Анна Васильевна Мартынова — маленькая, худенькая, с совсем седыми волосами и еще молодым лицом. Посередине зала вокруг стола сидели сами члены кружка — человек 12-15. Вместе с гостями собиралось человек 60-80 <...>».
И вот 24 мая 1908 года последовало его заявление о добровольном сложении с себя звания члена Государственного Совета. Работа в парламенте сменилась долгими земскими делами: с 1908 по 1917 год Трубецкой исполнял обязанности гласного земского собрания Калужской губернии (в 1908 году он также и гласный в своём Калужском уезде, и почётный мировой судья). Если в период проживания в Киеве он жил в Бегичево только летом, то теперь в своём имении он проводил времени больше. Деятельность земства, выбранная князем – это ветеринарное и страховое дело, сельское хозяйство. У себя же в имении он занимался селекцией ржи и вывел весьма урожайный и морозоустойчивый её сорт. Или вот такие будни философа в имении:
«Приехал в деревню и вступил в отправление своих обязанностей: хожу по полям, вижу собственными глазами на них неурожай, ловлю и выгоняю из собственных хлебов моих же лошадей. Возмущаюсь, когда вижу, что мужики проложили колесную дорогу через мою рожь. Словом, чувствую, что мое Бегичево не онемечилось. Кругом родная неурядица. И странное дело, меня это одновременно и бесит и успокаивает; бесит как человека с европейской культурой и вдобавок — помещика, и успокаивает потому, что ужасно много в душе непобежденного, инстинктивного сочувствия к этому хулиганству. Будь я сейчас в Шварцвальде, я наверное сердился бы, что лугов топтать не дозволяется и что надо идти по дорожке под угрозой штрафа<…>».
В Бегичево работала церковно-приходская школа и фельдшерский пункт, содержавшийся совместно земством и на личные средства жены Трубецкого.
«Зима 1907-1908 годов мной отмечена участием в заседаниях московского философско-религиозного общества, завоевавшего много симпатий в Москве: к нему близко примкнули: Бердяев, проф. Е.Н. Трубецкой; действовали: В.Ф. Эрн, Г.А. Рачинский и В.П. Свенцицкий, не исключенный еще; здесь бывали священники: Добронравов, Арсеньев, Востоков и Фудель; являлися: Новоселов, Кожевников, Громогласов, Флоренский, Покровский, П. Астров; естественно: складывалось ядро общества, организовавшее ряд интереснейших заседаний — на протяжении десяти лет. Рачинского выбрали председателем; и заседания были действенным священнодействием для него <…>
Но вот начинаются прения.
Встанет матерый такой князь Е.Н. Трубецкой — благородным медведем, лицо завернув красноватое, чернобородое, с ясно синеющими очами, развив полномерно свое доброумие, трудно удяся тяжеловатыми фразами, трудными смыслом, но полными смыслом; стоит над столом, раскаблучившись, взаверть покачиваясь — не выкрутыжистым, благороднейшим стражем России, расставив облаписто руки локтями, отбрасывая локтями назад их без такта; глаза же — сиятельны; строгим достоинством».
В 1908-1918 гг. часто посещал дом А.Р. Ледницкого. С 1908-1909 гг. Трубецкой вместе с товарищами в Совете университета отстаивал перед своим министерством подписантов Выборгского воззвания 1906 г. Им после нескольких месяцев заключения грозило увольнение из университета. Тогда половину преподавателей удалось отстоять, и они остались на своих служебных местах. Но министерство, например, отказывается восстанавливать П.И. Новгородцева в звании профессора. Семинарские занятия у Трубецкого велись на высоком уровне и их охотно посещали не только первокурсники, но и студенты старших курсов, из числа которых выделилась группа ближайших учеников Трубецкого: Л.В. Успенский, С.Ф. Кечекьян, Н.В. Устрялов, Н.Н. Фиолетов и Ю.В. Ключников. В этом кругу была в почете Марбургская философская школа. Князь писал о ней и посылал туда наиболее одаренных учеников совершенствоваться.
Тот 1908 год проходил под знаком чествования Льва Толстого: 28 августа ему исполнялось 80 лет. Юбилей великого писателя и мыслителя, к голосу которого прислушивался весь мир, превратился в крупное общественно-политическое событие. Уже в начале года был образован «Комитет почина», в который вошли многие писатели, общественные деятели, журналисты, редактора газет и журналов: В.Г. Короленко, И.А. Бунин, П.Н. Милюков, С.А. Муромцев, П.Б. Струве, Н.В. Давыдов и Е.Н. Трубецкой. «В Англии есть Шекспир, в Германии — Гете, у нас — Лев Толстой. На нашем обществе лежит обязанность увековечить те духовные богатства, которые дал миру гений Толстого», — таков был лейтмотив выступающих. После отказа Л. Толстого от проведения празднования и прекращения деятельности Комитета почина инициатива чествования почтенного юбиляра перешла к представителям прессы. В своей редакционной заметке «К юбилею Л.Н. Толстого», вызвавшей в печати оживленную полемику, кандидат в товарищи председателя Психологического общества при Императорском Московском университете, князь Е.Н. Трубецкой утверждал, что «Толстому для популярности не хватает <...> политического паспорта», и за «невозможностью применить к нему критерий политической благонадежности» у интеллегенции «не оказалось никакого критерия для суждения о нем».
Осенью 1908 г. прогрессисты составили комиссию для разработки положения о Новочеркасском политехникуме, в которую вошли, помимо депутатов, были включены М.М. Ковалевский, А.С. Посников, Е.Н. Трубецкой и др. Тогда же образовалась «внепартийная группа» профессоров Императорского Московского университета, надеявшаяся установить прочную связь с думским центром. Согласно дневниковой записи заслуженного профессора Л.А. Камаровского, « [А.И.] Гучков отнёсся к этой идее сочувственно, согласился приехать для этого в Москву и выразил желание, чтобы позвали также [В.К.] Анрепа, которому он вполне доверяет в вопросах народного образования». Академическое сообщество пыталось организовать кампании, которые могли бы формировать общественное мнение для воздействие на Думу. Для этого было необходимо согласовать действия их участников. Именно по этой причине Трубецкой считал необходимым приурочить свою речь по университетскому вопросу в Клубе общественных деятелей к моменту его обсуждения в законодательных учреждениях. В противном случае высказывания были бы забыты и не оказали существенного влияния на принятие политических решений. Действительно, осенью 1908 г. в связи с возможностью внесения в Думу Университетского устава Гучков специально ездил в Москву для консультаций со столичной профессурой.
В феврале 1909 г. в столице состоялся громкий процесс по делу одесских профессоров – бывшего ректора Императорского Новороссийского университета И.М. Занчевского и проректора Е.В. Васьковского, обвинявшихся в ненадлежащем исполнении своих прямых должностных обязанностей и отправке в Санкт-Петербург заведомо ложных сведений о реальном положении дел в вверенном им Университете. Все симпатии прогрессивной общественности всецело были на стороне профессоров, да и защищали их лучшие по тем временам ее силы: член Государственной Думы В.А. Маклаков, О.Я. Пергамент, профессор князь Е.Н. Трубецкой. Тем не менее, верх взяла трактовка, что вскрытые в ходе следствия факты наглого хозяйничанья революционных элементов в лихолетье 1905–1907 гг. в Новороссийском университете при прямом попустительстве университетских властей были столь вопиющи, что избежать обвинительного приговора им все же не удалось: Е.В. Васьковский был отрешен от должности, а И.М. Занчевский и вовсе исключен с государственной службы.
В 1910 году по причинам личного характера профессор Трубецкой прекратил издание «Московского еженедельника»: он хотел убедить жену, что не проводит так много времени с Морозовой. Но сердцу не прикажешь: в том же году он принял самое живейшее участие в учреждении книгоиздательства «Путь», инициатива коего принадлежала Морозовой. История не донесла до нас их совместных фотографий, но оставила такое воспоминание о них:
«<...>Там, где столик лектора, замечаем величественную фигуру красивой дамы в длинном платье со шлейфом. Многие подходят к ней, почтительно раскланиваются, целуют руку, она приветливо улыбается. Среди подошедших замечаем массивную фигуру уже пожилого человека с явно выраженными монгольскими чертами лица. Дама — хозяйка этого дома, Маргарита Кирилловна Морозова <...> Она меценатка, субсидирующая издательство «Путь» <...> Склоненный перед нею в поклоне человек — князь Евгений Николаевич Трубецкой <...>».
Издательство не было обычным книжным предприятием. "Путь" - один из узловых культурных и идеологических центров России, объединение меценатов, политиков, философов и писателей, стоявших на позициях русского христианско-либерального национализма. В числе «путейцев» были Н.А. Бердяев, П.А. Флоренский, Вяч.И. Иванов, С.Н. Булгаков и другие властители дум не одного поколения русских интеллектуалов.
Но политическая жизнь Росси тогда шла как на вулкане: консерваторы ненавидели либералов, либералы – консерваторов, а социалисты и тех, и других. Сначала 1910 г. тучи сгущались из шварцевского министерства: готовился новый университетский Устав – под стать изживаемому 1884 г. Затем сменивший его в этой атмосфере Л.А. Кассо - управляющий Министерством народного просвещения в кабинете П.А. Столыпина – начал действия, ограничивающие университетскую автономию – завоевание революции 1905 года.
Е.Н. Трубецкой писал о событиях в Московском университете в частном письме в феврале 1911 г. М.К. Морозовой:
«С тревогой и ужасом слежу за событиями в Санкт-Петербурге и в Москве по итальянским и русским газетам <…> Вообще положение безвыходное: если победят студенты, университет превратится в революционный клуб. Если, что вероятнее, победит правительство, университет превратится во что-то среднее между участком или чайною народа. Я люблю университет, крайне боюсь потому, что отставка с минуты на минуту может стать нравственно обязательною <…> Вообще невесело, потому что университет в данном случае частное проявление зла общего и большого — разрушения культуры дикарями слева и справа».
В центре либерализма, Москве, в знак протеста в феврале 1911 года руководство университета во главе с ректором подало в отставку. К ним присоединился и бывший в отъезде профессор Трубецкой (всего ушёл 21 профессор в числе более 100 преподавателей). Трое профессоров были уволены, и самого князя администрация уволила в конце марта не по его прошению, а за выслугой срока (т.е. 25 лет). Что было незаконно: его Трубецкой не дослужил, он начал преподавать с 16 августа 1886 года.
А в нашей губернии положение тоже безрадостное:
«В Калуге испытал весьма грустные впечатления. Во всем ежеминутные напоминания о том, что у нас все к чорту. — Легкомысленное равнодушие народа, находящегося на краю погибели, к собственной участи! Выбирали от земства члена Государственного Совета. Мой кандидат [М.М.] Осоргин, дельный, знающий и чудный человек, разумеется, провалился, и выбрали полное ничтожество [Н.И.] Булычева, который будет без речей проваливать все начинания Думы. Ужаснее всего то, что почти таким же большинством (на два шара меньше) был выбран его антипод — левый октябрист [Н.Я.] Коншин. Это доказывает, что у собрания — никакого направления и никакой заботы о России. Вся суть только в угождении личностям, особенно, власть имущим».
Так началась для него круглогодичная жизнь в Бегичево, которая дала возможность почти спокойно завершить работу «Миросозерцание В.С. Соловьёва». Скрашивало житьё пребывание в Крыму в посёлке Батилиман, где в 1912-1914 г. Трубецкие построили дачу в особом посёлке: соседями были Милюковы, Вернадские, Петрункевичи; из художественной элиты выделю Чириковых и Билибиных; всего к 1912 г. набралось около 26 человек, и их численность продолжала увеличиваться. В Москву Трубецкой приезжал лишь для проведения занятий в философском семинарии в Народном университете А.Л. Шанявского (это раз в две недели, на полученной кафедре истории права), по работе тамошнего Попечительского совета (всё до 1916 года) да на некоторые заседания Религиозно-философского и Психологического обществ. Труды в Народном университете А.Л. Шанявского со временем разрослись: сначала он вёл занятия в качестве руководителя семинария «Философия Владимира Соловьева», который вскоре расширил свои рамки и превратился в семинарий по русской философии. Занятия у него собирали в среднем до 40 человек, причем большинство из них были учащиеся различных высших учебных заведений.
«Я и сейчас вижу, как в середине сидит председатель [заседания Религиозно-философского общества имени Вл. Соловьева] Г. А. Рачинский, рядом с ним докладчик Вячеслав Иванович Иванов. Полевей — такая грузная мощная фигура Евгения Николаевича Трубецкого. А направо — Сергей Дурылин сидел и Владимир Эрн. Иванов читал блестяще. У него такой необычный язык, самостоятельный совершенно, язык такой мистический, но очень понятный и очень такой интимный. Мне, во всяком случае, это страшно понравилось. И я сразу почувствовал, что все они действительно тут живут теми же идеями, которыми я пробавлялся в своем Новочеркасске на Михайловской улице.
Я и сейчас слышу одну из реплик Евгения Трубецкого: «Дорогой Вячеслав Иванович, вот Вы — поэт. Вы проповедуете поэтическое познавание мира. А мне как же быть? А я не поэт. Да».
На это Иванов ему отвечает: «Дорогой князь! Вы больше поэт, чем настоящие поэты...»
Князь являлся и членом «Общества славянской культуры». Печатался в журнале «Русская мысль» - самом живом ежемесячнике в России, который в этот период редактировал П.Б. Струве. В это время его политическая деятельность нашла продолжение в «Партии прогрессистов» (член её ЦК с 1912 по 1914 год). Однако, работе в ней он уделял мало времени. Так, в период выборов в IV Думу он подписывал документы партии только для «фирмы».
Для участия в местной общественной жизни с января 1914 года на семейном совете Трубецкие решили, что их старший сын должен стать уездным деятелем и выступать как депутат дворянства Калужского уезда (это были последние выборы в истории высшего сословия страны).
Начавшаяся мировая война сразу же задела в либеральном профессоре и философе-метафизике национальное чувство:
«Душа моя сейчас не в этом — вся на войне. Каждый день хожу пешком на станцию Пятовскую, куда к 4 часам приезжают печатные телеграммы из Калуги. Там вижу то проезжающих запасных, то раненых. На станции всегда толпа, интересующаяся теми и другими. Отношения к пленным очень характерны. Мой кучер, взятый в солдаты и стоящий в Калуге, говорил мне: "Австрийцы — те добродушные, а вот немцы те такие сурьезные, — не дай Бог", и от раненых я слышал: "Австрийцы — те ничего, а вот немцы — те сукины сыны"; а сам я у вагона вел разговор с прусаками, к которому жадно прислушивалась ничего не понимающая толпа. Их караульный говорил: "Господа, немцы папирос хочут". А публика делала замечания: "Иш глаза недобрые, азиатом смотрит, да уж какие жестокие". Я объяснил, что жестокость — больше от ихнего начальства, на что послышалось: "Да, это так точно, солдат — тот свою службу сполняет". А на мое замечание, что до начальства ихнего мы доберемся, раздался жирный и сочувственный смех. Все-таки смесь добродушия и любопытства, какая бывает у клетки диких зверей <…>».
С началом Великой войны его сыновья ушли защищать страну: младший Александр перешёл из студентов в юнкеры, потом стал офицером лейб-гвардии Конно-гренадерского полка, а старший Сергей, который по состоянию здоровья не был годным к воинской службе, был принят помощником уполномоченного в санитарном поезде. Сам же князь по возрасту не годился в действующую армию, он служил Отечеству в профессиональном качестве: в ноябре – декабре 1914 года вместе со своим недавним студентом И.А. Ильиным совершил поездку по крупным городам (Саратов, Воронеж, Курск, Харьков), где выступил с благотворительными лекциями «Война и культура», «Война и мировая задача России» и другими. Средства от этих акций пошли «Всероссийскому союзу городов», а также в помощь разорённому войной населению Царства Польского. В этот же период весь чистый сбор от издания работы князя «Смысл войны» был передан издательством «Путь» в пользу «Всероссийского земского союза» на нужды увечных воинов. Настроение того времени живо передано в письмах кн. Е.Н. Трубецкого, адресованных своему постоянному корреспонденту М.К. Морозовой из провинции осенью 1914 г.: «Тут никто о внутренней политике не думает. Царит беспримесный национальный подъем... До внутренней политики очередь дойдет, и всему свое время», - писал он из Саратова. В Воронеже, по его же словам, «впечатление куда сильнее и ярче, чем в Саратове». Трубецкой ликовал: «Все верят в победу и никто не верит правительству; и тем не менее все счеты с ним безусловно отложены. Все внутренние вопросы совершенно оставлены в стороне, чего многие даже сами пугаются. Но по-моему – напрасно! Это признак здоровья! Всему своя очередь. Вернется армия из окопов; и тогда мы доберемся до наших внутренних немцев (то есть до правительства). А пока заниматься ими нам – некогда». Однако военные неудачи России, постоянная тревога за жизнь обоих сыновей заставили Трубецкого думать о более активном участии в жизни России:
«Вообще хорошо ли, что я всё «читаю лекции» о том, как другие жертвуют собой. А сам-то я что же делаю и чем жертвую? Пустяками, делаю приятное себе, потому что наслаждаюсь творчеством и передачей этого творчества другим. А другие идут на Голгофу. Вот что нужно, вот что высшее в жизни, без чего творчество бессмысленно<…>».
К декабрю «Всероссийский союз городов» создал специальный комитет «Война и культура» во главе с князем Трубецким. Комитет продолжил организацию в провинции лекций о смысле войны Милюкова, Трубецкого, Струве, Булгакова и др. Было и иное в жизни князя. В самом начале весны он получил приглашение от Е.Д. Кусковой для подписи под коллективным письмом в редакцию газеты «Русские ведомости», составленном Горьким, Сологубом, Леонидом Андреевым и двумя комитетами. Оно оканчивалось пожеланием за «прекращение гонений на евреев и полное уравнение их в правах с нами». Князь отказался: «Я могу подписать эту бумагу, если будет прибавлено, что для «них» должно сохранить черту оседлости за 50 верст от пограничной полосы». Всё это, конечно, сказывалось войной.
Летом 1915 года он, после долгих колебаний, согласился подвергнуть свою кандидатуру баллотировке и 13 сентября был избран членом Государственного совета от Калужского земского собрания.
«<…>в политике нет полной правды, а есть только полуправды и полулжи; от этих полулжей мне тошно. И когда ты говоришь, что не веришь в политику, ты говоришь то же самое. И ты была бы совершенно права, если бы в данную минуту не было таких полулжей и даже чистых лжей, которые угрожают России<…>
Я долго проверял свою совесть и решил подчиниться на выборах только явной необходимости. Приехав в Калугу, стал интриговать против самого себя за Осоргина; шепнул даже крайне правым, что если они переложат ему записок и шаров, то только этим они могут устранить мою кандидатуру. Это была сущая правда, и правые этим соблазнились, так как Осоргин правее меня и для них приемлемее. Делал и умышленные "бестактности", которые могли привести к избранию третьего кандидата — Коншина.
И все напрасно: записок я получил почти вдвое против Осоргина (у него не оказалось вовсе шансов) и больше всех. Перед тем, чтобы выразить согласие баллотироваться, я громко заявил, что иду только на время опасности и по миновании ее сложу полномочия. Не помогло и это: выбрали большинством 34 против 18, т.е. подавляющим большинством! Признаюсь, что у меня защемило в сердце и было больно!»
В октябре активно выступал на заседаниях думского «Прогрессивного блока» (П. Струве объявил его последней надеждой страны), примыкал к его левой группе. 9 февраля следующего года занял своё место в зале заседаний совета. По-прежнему он поддерживал «Прогрессивный блок», 16 октября 1916 г. он писал Морозовой, что оппозиция намерена была в первую очередь заняться продовольственным вопросом. С 4 ноября 1916 года являлся там членом Комиссии по делам народного просвещения. Активная позиция в нашем краю привела его в том же году в Калужский уездный земский комитет по призрению семей воинов, призванных в действующую армию. Его возглавлял председатель Калужской уездной земской управы М.Н. фон Ренне, членами комитета являлись бывший тульский губернатор и нынешний губернский земский гласный М.М. Осоргин, предводитель дворянства Калужского уезда Н.Н. Яновский и другие (в конце февраля 1917 года газета «Голос Ка луги» сообщила, что Е.Н. Трубецкой «внёс в кассу губернской земской управы 1000 рублей с тем, чтобы это пожертвование было обращено на создание фонда по призрению инвалидов текущей войны»). В эти годы характерно обращение Трубецкого к изучению русской иконы, выходят в свет три очерка: «Умозрение в красках» (1916), «Два мира в древнерусской иконописи» (1916), «Россия в её иконе» (1917). И традиционно он участвовал в общественной жизни, так 10 февраля в зале синодального училища состоялось публичное собрание Московского религиозно-философского общества им. В.С. Соловьева. Князь Трубецкой сделал доклад на тему «Мировая бессмыслица и мировой смысл». Зал синодального училища был переполнен.
Как бы ни писали нынешние историки, что Февральская революция была вызвана неудачами в войне – это преувеличение (и оно связано с юбилеем её начала). После поражений 1915 года пришли победы. Ошибочно связывать Февральскую революцию с усталостью от войны. Верно нечто прямо противоположное. Русским хотелось вести войну более эффективно, но они чувствовали, что существующее правительство неспособно на это, что политические структуры нуждаются в коренной ломке. Грянувшая революция – это бунт петроградского гарнизона, поддержавшего выступление низов, возмущённых зимними перебоями в снабжении Петрограда. Когда этот мятеж ещё было можно подавить, и судьба России висела на волоске, обращает на себя внимание выступление выборных членов Государственного совета в период перерыва его работы – и среди них Трубецкого - призывавших правительство пойти навстречу предложениям думского «Прогрессивного блока» и предотвратить катастрофу России. Из телеграммы этой группы 28 февраля, написанной Е.Н. Трубецким и А.И. Гучковым:
«Мы почитаем последним и единственным средством решительное изменение Вашим Императорским Величеством направления внутренней политики, согласно неоднократно выраженным желаниям народного представительства, сословий и общественных организаций, немедленный созыв законодательных палат, отставку нынешнего совета министров и поручение лицу, заслуживающему всенародного доверия, представить Вам, Государь список нового кабинета, способного управлять страной, в полном согласии с народным представительством. Каждый час дорог. Дальнейшие отсрочки и колебания грозят неисчислимыми бедами».
Отношение к свершившейся революции показывает его письмо к М.К. Морозовой, которое примерно датируется 6 марта:
«<…> Привезу тебе "Речь" от 5-го марта с моей статьей. Быть может, ты прочтешь ее раньше. Имей тогда в виду, что в день первого выхода газет нужно было написать в праздничном тоне только хорошее. О тревогах и опасениях пока молчу, но скажу тебе по совести, что они — глубоко мучительны. Есть хорошее, но есть и ад. Который ад лучше: республика чертей или самодержавие сатаны — решить трудно. Отвратительно и то и другое. Дай Бог, чтобы "республикой чертей" российская демократия не стала. Дай Бог, чтобы у нас утвердилось что-нибудь сносное, чтобы мы не захлебнулись в междоусобии и не стали добычей немцев. Но в республиканский рай могут верить только малолетние, а мне 53 года. <…>».
Видимо князь Е.Н.Трубецкой находился в первые дни в Думе, т.к. вспоминал об отряде, который разыскивал в Мариинском дворце бывшего министра внутренних дел Протопопова. Давний товарищ С.Н. Булгаков позднее вспоминал о его политической позиции в то переломное время: «<…> князь Ε.Η. Трубецкой плыл в широком русле кадетского либерализма и, кроме того, относился лично к Государю с застарелым раздражением (еще по делу Лопухина)». Интеллигенция искала своё место в новой реальности. Вечером 5 марта московские литераторы собрались в Художественном театре. Председательствовал В.И. Немирович-Данченко. Разговор коснулся уже аннулированной резолюции «Общества деятелей периодической печати». Большевик В.А. Фриче весьма подробно объяснил, что ничего тут страшного нет, что резолюцию, им предложенную, неправильно поняли, и когда кн. Е.Н. Трубецкой крайне резко высказался о невозможности допуска таких выходок, ничего вразумительного возразить не мог.
11 марта они снова собрались в Художественном театре для обсуждения переживаемого момента. Председательствовал кн. Е.Н. Трубецкой. Были: Ю.К. Балтрушайтис, А.Н. Белый, Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, В.Я. Брюсов, И.А. Бунин, В.Л. Львов-Рогачевский, И.А. Новиков, А.С. Серафимович, гр. А.Н. Толстой, И.С. Шмелёв, А.И. Южин-Сумбатов и многие другие. Были заслушаны резолюции, предложенные Бердяевым, Трубецким, Львовым, Буниным. Но они вызвали такие разногласия, что их принятие было перенесено на другое заседание.
На нём 14 марта под председательством В.И. Немировича-Данченко в фойе Художественного театра снова собрались писатели, чтобы ещё раз обсудить переживаемый момент. Н.А. Бердяев, В.Я. Брюсов, М.А. Волошин, М.О. Гершензон, кн. Е.Н. Трубецкой и В.А. Фриче прочли свои проекты обращений к обществу, которые затем подверглись обсуждению. И на этот раз ни одна из предложенных резолюций не была одобрена, а потому собрание решило поручить комиссии, в состав которой вошли авторы этих обращений, выработать такой текст, который бы всех удовлетворил. Единственное, на чём они сошлись, чтобы в основу было положено указание на необходимость довести войну до победного конца, так как это требуют честь и достоинство России.
После Февральской революции князь прибыл в Калугу. 15 марта на совещании губернских и уездных комиссаров и представителей уездных исполкомов он, как очевидец, рассказывал новой власти о произошедших событиях в Петрограде, о том, что «задача Временного правительства заключается в том, чтобы довести страну до Учредительного собрания». Предлагал заменить существующие волостные суды институтом мировых выборных судей, которые, «как показал опыт их существования в России, судят нелицеприятно». Через день это предложение приобрело законную силу. Он возглавил культурно-просветительскую комиссию губернского земства (вместе с С.Т. Шацким и Ф.М. Шахмагоновым), разъясняя особенности нового строя и значение Учредительного собрания для выбора дальнейшего пути развития России.
Действенность Временного правительства под руководством князя Львова продолжала внушать Трубецкому опасения; однако, в революции он находил всенародный характер в высшем значении этого слова. С этими взглядами он выступал в марте в милюковской газете «Речь» и в конце этого месяца на VII съезде «Партии народной свободы», куда незадолго до форума вернулся.
«Вернулся к нам и другой мыслитель, сбежавший из партии во время Первой Думы, кн. Евгений Трубецкой. У этих двух [имеется ввиду А.В. Карташев] было родственное вдохновение. Их религиозный пафос, озарявший все, что они говорили и делали, вносил новые ноты в нашу идеологию. Так велико было потрясение, так невозможно было переживать все происходящее только с узко материальной, политической меркой, что появление в нашей среде двух православных христиан было своего рода началом если не возрождения, то хотя бы пробуждения духа. Трубецкой как-то опоздал на заседание ЦК. Когда вошел, быстро оглядел нас светлыми, яркими глазами и сказал:— Извините, пулеметы задержали.— Какие пулеметы?— Не знаю. Я вышел из гостиницы „Франция” — он жил там на Морской, около арки, — слышу, стреляют направо, на Дворцовой Площади, стреляют также где-то налево. Я посмотрел вверх на небо и понял. Ведь это там ангелы с демонами воюют, а у нас только отражение их войны.
Трубецкой был стройный, высокий. Он стоял над нами точно вестник, посланный нам что-то объяснить. И красивое лицо светилось. Все сидевшие кругом стола повернулись к нему. Я быстро обежала глазами знакомые лица. Милюков, может быть, еще два-три человека вежливо усмехнулись. Остальные слушали его с печальным вниманием, точно хотели найти в его словах ответ на все недоумения, клубившиеся в душе».
Вернулся он и в университет. 14 марта Министерство народного просвещения, которое возглавил бывший ректор Московского университета А.А. Мануйлов, предложило оставить свои должности профессорам юридического факультета, назначенным бывшим министром Л.А. Кассо на места преподавателей, ушедших в отставку в феврале 1911 г. в знак протеста против действий того правительства. В конце апреля 1917 г. на юридический факультет возвратились и многие преподаватели, которые тогда были вынуждены покинуть его: П.И. Новгородцев, В.М. Хвостов и другие. Но юридический факультет уже не мог вернуться к своему прежнему состоянию. Наступала новая эпоха в его истории — самая что ни на есть революционная.
В том же апреле 1917 года началась подготовка к Всероссийскому Поместному Собору Православной российской церкви. Этапом к тому явился Съезд духовенства и мирян, который прошёл в Москве с 1 по 12 июня. На него прибыли 1200 человек со всей России. Собравшиеся должны были определить основные направления работы собора. Товарищем председателя делегаты избрали Трубецкого. 2 июня князь выступил с речью, в которой призвал возродить старый строй церкви. Перечисляя причины кризиса в стране, князь назвал в числе наиважнейших «житейский материализм», «духовную немощь», забвение нравственного долга, «упадок русского патриотизма, затмение национального инстинкта, отсутствие национального подъёма».
23 июля в Москве открылся IX съезд «Партии народной свободы». Выступая там, Трубецкой выразил всецелую поддержку генералу Л.Г. Корнилову, его политике в деле организации обороны страны в войне и пожелал съезду сделать то же самое. Тогда же князь с энтузиазмом откликнулся на решение правительства собрать Всероссийское государственное совещание. «Созыв собрания, представляющее собою не класс, не партию, а Россию как общественное и народное целое, представляется действительно необходимым», - писал он. В преддверии этого форума с 8 по 10 августа в Москве состоялось Совещание общественных деятелей, созванное по инициативе П.П. Рябушинского, С.Н. Третьякова, В.А. Маклакова и других. Среди них были также Е.Н. Трубецкой и Н.А. Бердяев. «В патриотическом подъёме и организованном патриотическом действии будет найден выход из бедственного положения», - писали они в обращении к обществу. На совещание прибыли около 400 человек. Организационным комитетом открытие было поручено Трубецкому. Во вступительной речи он обозначил мероприятие как «собрание людей государственной мысли и глубоко беспартийное». При формировании руководства ему довелось быть избраным товарищем председателя совещания (им стал М.В. Родзянко).
«Вчера в Москве открылось «малое совещание общественных деятелей», созванное кадетами, финансистами и опальными генералами для выработки внушительного заявления стране на государственном большом совещании общественных деятелей, имеющем быть на этих днях в Москве, в Большом театре. Участвуют Родзянко, Алексеев, Брусилов, Юденич, Милюков, Маклаков, Рябушинский, Е.Н. Трубецкой, Шингарев, Шульгин, Бубликов, Ледницкий, Грузинов, И.А. Иьин, Каледин и много других популярных общественных деятелей-буржуев. Заседания происходят закрыто, даже от печати запечатаны, но все-таки уже известно, что будет выработана такая резолюция, которая «товарищам», да пожалуй и самому Керенскому, будет не по носу. Определенно уже выяснилось, что присутствие в министерстве Чернова признается всеми для государства зловредным. Особенный успех имели речи Трубецкого и Ильина. Последнему достались необыкновенно бурные аплодисменты».
Атмосферу в стране середины лета передаёт письмо, написанное Трубецким в начале июля 1917 года (это после попытки большевиков захватить власть):
«<…> Здесь в Бегичеве настроение мужиков будто становится нервнее. Сегодня пришли две деревни безо всякой надобности вследствие слуха, будто ко мне должны приехать какие-то делегаты "решать земельный вопрос". Разговоры при этом — самые мирные, но я боюсь, не предвестник ли это? В одной деревне уже поговаривают, что надо "снять у князя австрийцев". Мужики же, бывшие сегодня, сердились на "ленинскую провокацию" и волновались, что надо арестовать Ленина.
Благодаря этому все мои отъезды из Бегичева осложняются. Боюсь оставлять моих одних и буду настаивать, чтобы во время моих отъездов они отправлялись гостить к Осоргиным. В нашем уезде уже много земель захвачено, а в одном временно захвачен дом под собрание. К этому с благословением относятся эсэры, и я сильно сомневаюсь, что они "все устроят гораздо лучше меня". Может быть, и лучше без меня, но едва ли лучше без кадет. Армию они, во всяком случае, устроили плохо: "удар в спину" в Петрограде не имел бы места, если бы они не расшатали до последней степени порядка <…>».
Из-за соображений безопасности в сентябре оставлено имение, семья перебралась в Москву, считая при этом, что переезд временный, хотя и на очень долгий срок. После их отъезда вся собственность досталась крестьянам, выжившим Трубецких с их земли, хотя в 1918 г. Трубецкой актом передал усадьбу земельному отделу, в его бывшем имении была открыта одна из первых коммун в губернии. В 1919 г. создан совхоз. Судьба библиотеки Трубецких в 2000 томов осталась неизвестна.
17 сентября состоялось учредительное собрание московского отдела инициированной П.Б. Струве «Лиги русской культуры», в котором приняли участие в качестве учредителей М.К. Морозова, Н.А. Бердяев, Б.П. Вышеславцев, Н.С. Арсеньев, Е.Н. Трубецкой, С.Н. Булгаков, Г.А. Рачинский и другие. Трое последних вошли в руководящий совет лиги. По свидетельству инициатора новая организация заняла место «особого внепартийного объединения, преследующего национально-культурные цели».
Но главным событием для Трубецкого стало участие во Всероссийском Поместном Соборе, который открылся в 15 августа и продолжался до сентября следующего года. Его участник вспоминал:
«Выборы на Собор состоялись повсеместно в половине августа. При этом от Государственного Совета выбраны были профессор, князь Е.Н. Трубецкой, граф Д.А. Олсуфьев и Вл.И. Гурко<...>
<…>Из членов законодательных учреждений запомнился мне профессор философии права Московского университета князь Е.Н. Трубецкой, в каждом горячо сказанном слове которого всегда звучала глубокая вера, патриотизм и искренность убеждения».
При выборах шести делегатов в президиум - в числе двоих от мирян - жребий пал на Родзянко и Трубецкого. Им с братом Григорием принадлежит принятая там процедура избрания Патриарха. 16 августа в Соборной Палате началась деловая жизнь Собора. Было сформировано 20 отделов (или секций), которым предстояло на основании материалов пред-соборного присутствия подготовить к обсуждению на пленарных собраниях Собора наинужнейшие вопросы церковной жизни: правовое положение Церкви в государстве; высшая церковная власть и епархиальное управление; благоустроение приходов и монастырей, Устав, богослужение и проповедь; внешняя и внутренняя миссия; духовное просвещение и издательское дело... — таков неполный круг вопросов, которые предстояло разрешить. Трубецкой принимал участие отделе «Правовое положение Церкви в государстве», готовившем проект об отношении Церкви к государству. Там принимали участие видные силы — от С.Н. Булгакова, которому принадлежит Декларация по этому вопросу, до самого молодого члена Собора, секретаря этого отдела Н.Н. Фиолетова. Задача была не из легких, как нелегкой была и вся деятельность Собора, открывшегося в предгрозовые дни второй революции и совершившего важнейший свой акт — избрание патриарха — под гром пушек октябрьского переворота.
Это было поистине знаменательно: в дни, когда рождалась новая Россия, с самого начала во всеуслышание провозгласившая свободу от всякой религии, Церковь, заменившая Соборным постановлением синодальную форму церковной власти властью патриарха, тем самым становилась в независимое отношение к государству, получала возможность управляться по собственным законам («канонам»), не озираясь всякий раз на «власть предержащую», как это было при царизме. В русском народе определились две противоборствующие силы: светское начало, питающееся революционными традициями, искони порвавшими не только с Церковью, но и с религиозным мировоззрением вообще, и духовное начало, которое всегда было живо в Церкви, вопреки всем неблагоприятным для его процветания обстоятельствам ее существования в условиях полицейского государства. В дни тяжелых испытаний русского народа — бедствий войны внешней и внутренней (гражданской), всеобщей разрухи, голода, холода и сопутствующих им болезней (тифов, холеры, испанки), это духовное начало в русском народном и общественном сознании ожило, выбилось наружу и дало то бесчисленное количество исповедников и мучеников, которыми полны первые три революционных десятилетия. Оказалось, что Церковь совсем не в «параличе», но жива и действенна и, как встарь, стоит на крови мучеников, и знаменем ее был Патриарх, также впоследствии мученик.
Второе совещание общественных деятелей проходило 12 — 14 октября 1917 года в Москве по созыву постоянно работающего Совета общественных деятелей. Совещание было открыто председателем Совета общественных деятелей М. В. Родзянко. Товарищами председателя совещания были избраны князья Е.Н. Трубецкой и П. Д. Долгоруков. Были заслушаны доклады на следующие темы:
— укрепление государственной власти в России;
— борьба с большевизмом;
— состояние в армии;
— проблема войны и мира.
После обсуждения заслушанных докладов участники Совещания приняли резолюцию со следующими требованиями к Временному правительству:
— установить всероссийскую твердую власть, которой бы безусловно подчинились все местные власти;
— немедленно установить военное положение в местностях, «охваченных анархией» и силою оружия восстановить порядок, нарушаемый буйством черни;
— покончить с незаконными самочинными организациями, потворствующими произволу;
— в армии восстановить власть начальников и ликвидировать солдатские комитеты, восстановить деятельность Союза офицеров армии и флота;
— возвратить в армию всех несправедливо уволенных генералов и офицеров;
— исключить всякую мысль об измене общему делу союзников и о сепаратном мире и довести войну до победного конца;
— исключить возможность реорганизации экономического строя страны на началах социалистических;
— пресекать самовольные захваты и присвоения;
— оказывать деятельную поддержку частной предприимчивости, основанной на капитале и знании, и широким социальным реформам, отвечающим справедливым интересам трудящегося класса;
Было принято решение о поддержке на выборах в Учредительное собрание политических партий и групп, стоящих на государственных позициях, о создании в Учредительном собрании блока с Трудовой народно-социалистической партией и с группой «Единство» и иными делегатами-центристами, для органической работы по устройству государства на началах свободы, социальной справедливости и государственного единства.
«<…>князь Евгений Трубецкой, который как-то посемейному, по-домашнему, с большою теплотой утешал собравшихся и говорил, что все обернется к лучшему. Не то же ли было в Смутное время? Ведь кто осаждал Троицкую лавру? Из осаждавших только 1/3 была поляков, а остальные 2/3 была «сволочь», вроде теперешних большевиков. «Это по-княжески», — заметил [Ю. В.] Готье. Острота князя была встречена дружными аплодисментами. «А обратите внимание, — продолжал он, — среди нас кто: все умственные и культурные силы, архипастыри церкви, краса и гордость русской земли — генералы Брусилов и Рузский - Главнокомандующий армиями Северного фронта». При этом вся зала встала, и раздался гром аплодисментов, долго не смолкавший. Говорил еще — и очень тягуче и слишком кабинетно — Кизеветтер. После этого я ушел. Несколько раз упоминалось имя Корнилова, и каждый раз при этом раздавался взрыв аплодисментов».
На Поместном соборе же делегаты избрали князя в Высший церковный совет. Последнее происходило уже в начале декабря после октябрьского переворота. Отношение же к нему князя можно почерпнуть из мемуаров Андрея Белого, которые были написаны в СССР и напечатаны в 1934 году:
«Для него переворот был удар: ничего в нём не понял; встретились мы в доме, где было много людей, сочувствовавших революции; вечер кончился бурным весельем; я на старости лет пустился в пляс; и тут мои глаза нащупали Трубецкого: стоял он в дверях с ужасом выпучившись на танцующих: по его представленью, - танцующих над трупом России; нас овеивала надежда: конец бессмысленной бойни <…>».
С захватом власти большевиками русским людям настала пора сопротивление и этому злу. Политическая ситуация в стране выдвинула на первый план иные вопросы, отличные от планируемых, и прежде всего отношение к акциям новой власти, затрагивавшим положение и деятельность Православной Церкви. Внимание членов Собора было привлечено к событиям в Петрограде, где 13—21 января 1918 года, по приказу народного комиссара общественного призрения Александры Коллонтай, красные матросы пытались «реквизировать» помещения Александро-Невской лавры, в ходе чего был убит протоиерей Пётр Скипетров; события вызвали грандиозный крестный ход и «всенародное моление» за гонимую Церковь. Позицию соборного большинства выразил Е.Н. Трубецкой. Он указал на то, что закрытие лавры (речь шла об Александро-Невской лавре) и изъятие ее имущества «есть не частное враждебное Церкви выступление, а проведение в жизнь целого плана полного уничтожения самой возможности существования Церкви», а поэтому настал момент, когда Церковь должна воздействовать не увещеваниями только, потому что увещевания слишком слабы, а воздействовать мечом духовным — анафемствованием лиц, совершающих явно враждебные Церкви действия, и всех их пособников. 19 января, в свой день рождения, Патриарх Тихон, издал Воззвание, анафематствовавшее «безумцев», которые не назывались конкретно и ясно, но характеризовались следующим образом: «<…> гонения воздвигли на истину Христову явные и тайные враги сей истины и стремятся к тому, чтобы погубить дело Христово и вместо любви христианской всюду сеять семена злобы, ненависти и братоубийственной брани». Воззвание обращалось к верным: «Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение», послание призывало к защите Церкви.
Публикация декрета об отделении Церкви от государства от 23 января 1918 года побудила инициативную группу членов Собора обратиться с предложением о чрезвычайных мерах для защиты патриаршего строя в Российской Церкви: незамедлительном назначении Патриархом Местоблюстителя Патриаршего Престола. С обращением от этой группы, подписанным 36-ю лицами, выступил на соборном заседании 25 января Трубецкой. Согласие Собора с этим положением было высказано сразу же. Он также явился автором «Постановления Священного Собора по поводу декрета об отделении Церкви от государства», принятому в тот же день. Трубецкой прикладывал усилия не только на духовном фронте, но и на политическом. В феврале 1918 года вновь – но уже нелегально – начал собираться бездействовавший с октября «Совет общественных деятелей», в который входили М.В. Родзянко, генералы М.В. Алексеев, А.А. Брусилов, Н.Н. Юденич и А.М. Каледин, предприниматели П.П. Рябушинский и С.Н. Третьяков, политики и философы П.Н. Милюков, В.А. Маклаков, Н.Н. Щепкин, П.Б. Струве, Н.А. Бердяев, В.В. Шульгин, П.И. Новгородцев, Н.И. Астров, Е.Н. и Г.Н. Трубецкие, и другие. Совет занимался разработкой проектов по различным вопросам строительства будущего государственного устройства России. Братья Трубецкие вступили и в подпольную организацию «Правый центр», которая образовалась в ноябре 1917 года. Сначала её возглавлял А.В. Кривошеин, бывший царский главноуправляющий землеустройством и земледелием, а к марту 1918 года ею руководил П.И. Новгородцев, профессор философии Московского университета. Члены этого объединения начали в апреле переговоры с посольством Германии, стараясь убедить Берлин прекратить поддержку ленинского режима (к слову, оба сына Трубецкого также действовали в антибольшевистском подполье). От имени центра Трубецкой вёл переговоры с представителями Антанты о координации усилий по свержению большевиков. По линии доставки информации белым князь соприкасался с «Азбукой», созданной в Киеве В.В. Шульгиным для вербовки офицеров в Добровольческую армию, держал связь с французским генеральным консулом в Москве Гренаром.
Он с семьёй жил у родственников, в доме семьи сестры жены, С.А. Петрово-Соловово, на Новинском бульваре, д. 11, в двухэтажном особняке. Князь в феврале 1918 г. пригласил по согласованию с хозяевами на жительство известного анархиста П.А. Кропоткина с женою, недавно возвратившихся в Россию после 40-летнего изгнания. Они занимали в доме гостиную, дом был уже «уплотнен». В этой атмосфере он закончил философскую работу «Смысл жизни», которую можно назвать главной. История сохранила сведения и о борьбе Трубецкого против большевизации высшей школы. Это относится к 8-14 июля 1918 г., когда в Московском университете было проведено Всероссийское совещание по реформе высшей школы (в нём участвовало около 400 человек) и на нем выступили руководители советского образования А.В. Луначарский, П.К. Штернберг, М.А. Рейснер. Трубецкой решительно
возражал главному докладчику, Рейснеру, у которого когда-то был научным руководителем в Киевском университете. Старые профессора воспротивились попыткам сделать высшую школу средством идеологической обработки молодежи. Принятая 10 июля резолюция гласила, что в университетах должна царить атмосфера полной свободы преподавания наук и проведения взглядов и идей всякого направления. Само совещание создало комиссию для выработки нового проекта «Положения о Российских университетах» для согласования с вузовскими коллективами.
Непосредственная угроза ареста вынуждала его покинуть Москву и Е.Н. Трубецкой в августе написал последнее письмо М.К. Морозовой в Михайловское:
«Дорогой друг
Теперь вынужденное решение принято, и я — накануне отъезда; изыскиваются для него только способы, но самое решение уже принято. — Я взял отпуск у патриарха и больше ни на соборе, ни в церковном совете не буду.
Когда я уеду, не знаю. Это может случиться в зависимости от того, когда представится случай, — через два, три дня, через неделю или две, не знаю, но, во всяком случае, как только можно будет, ибо, повторяю, обстоятельства вынуждают. Увидимся ли мы с Вами, дорогой, бесценный друг, перед отъездом, увидимся ли вообще и когда, вот вопрос, который я с ужасом себе ставлю: времена такие, что не знаешь, будешь ли еще жив завтра. Ломаю себе голову, как сделать, чтобы увидеться. — Это трудно. Приехать в Михайловское я не могу, т. к. должен быть настолько близко, чтобы мой Сережа, хлопочущий о моем отъезде, мог ежеминутно меня найти, переговорить о необходимом и чтобы можно было в любую секунду собраться — выехать. Завтра, Вторник, я еще буду в Москве (хотя домой не захожу, и писать туда мне бесполезно). Но послезавтра в Среду думаю быть в И......ве и остаться там впредь до окончательного отъезда. Но этим не исключается возможность приехать в Москву без ночевки — повидать Вас. Поэтому мы условимся так.
Раз Вы мне писали, что будете 1 Сентября, то, буде я к этому времени еще буду близко (в И.), я приеду нарочно для Вас утром и около десяти часов буду у Вас (увижу сегодня Дуню и, если она мне укажет какой-нибудь другой срок Вашего приезда, сделаю изменение в Post scriptum). Есть еще и другой способ Вам видеть меня, когда приедете. Почту и телеграф надо исключить, т. к. эти способы там не действуют и письма доставляются с оказиями, неаккуратно из Москвы. Можно только послать ко мне кого-либо — Василия или мужичка из Михайловского. Имение И.... находится или в 20 мин. ходьбы от платформы 17я верста (Переделкино тож или Лукино) по Киево-Воронежской, или в 40 мин. ходьбы от полустанка 20я верста Брестской дороги. Буду тотчас, как только укажете.
Посылаю Вам книгу, которая соединена с бесконечно дорогою памятью о Вас — друге и поверенном всех моих любимых и сокровенных дум. — Больше чем где-либо я в ней вылился, и поэтому больше других она и Вам должна меня напоминать. Хотелось бы сказать до свидания, но на всякий случай — прощайте, дорогой друг и бесценный. Да сохранит Вас Бог и да поможет в бесконечно трудных предстоящих испытаниях. Да соблюдет он Вас, Мику, Марусю и да пошлет он Вам свое благословение и благодатную помощь. — Ах дорогой друг, как тяжел этот скачок в неизвестность, как тяжело это в лучшем случае долгое расставание с Вами. Да будет над Вами ангел Божий. А я крепко, крепко, с бесконечной любовью мысленно прижимаю Вас к сердцу.
Видел Дуню и, получив подтверждение, что Вы будете 1го, запечатываю письмо».
24 сентября 1918 года, опасаясь близкого ареста, он выехал из старой столицы в Киев. Там вошёл в состав Совета государственного объединения России (СГОР), а затем и в его Бюро. Политики и общественные деятели, составлявшие Совет, стояли на антисоветских, монархических позициях и своей задачей видели работу по восстановлению «Великой, Единой и Неделимой России». В него входили глава октябрист барон В.В. Меллер-Закомельский, а также А.В. Кривошеин (впоследствии сменивший председателя), П.Н. Милюков, Ф.И. Родичев и др.
В начале декабря того же года покинул осаждённый войсками Петлюры Киев и в конце этого месяца перебрался в Одессу, куда уже переместилось руководство СГОР. В группе членов был командирован в Екатеринодар к Деникину с попыткой договориться о форме управления Юго-Западным краем с большей автономией от Добрармии. Попытка оказалась неудачной.
«26 (13) марта, ср.«Одесский листок» № 80 сообщает об учреждении в Одессе религиозно-философского об-ва, собрания которого будут происходить по четвергам в д. 40 по ул. Жуковского. Среди членов — Г.Э. Бострем, X.Н. Бялик, А.М. Дерибас, А. Кипен, Н. К. Лысенков, С.О. Лозино-Лозинский, А.И. Покровский, Е.Н. Трубецкой, Б.Э. Форш. Анонсируются доклады С.В. Тухолка, МВ [М.А. Волошин] (« О жестокости»), А.К. Горностаева».
В том же марте 1919 года Е.Н. Трубецкой переехал к родным в Екатеринодар перед взятием в начале апреля Одессы красными. Нам начал писать в газету «Великая Россия». В 1919 г. на белом Юге России участвовал в создании единого управления Русской православной церкви, существование которого планировалось до освобождения Москвы и соединения с Патриархом. Заседал в созванном «Юго-восточном русском церковном соборе», который работал с 19 по 23 мая 1919 года в Ставрополе. Там было принято положение о высшем церковном учреждении в регионе, которому было дано название «Временное высшее церковное управление на Юго-востоке России» (ВВЦУ). Это было средство объединения работы разрозненных епархий, которые оказались без высшего руководства над ними. На белом Юге князь принял участие в работе Освага – органе информации и пропаганды на территории, подконтрольной Добровольческой армии. Это название сохранилось в обиходе несмотря на то, что 26 января 1919 г. вместо Осведомительного бюро был организован Отдел пропаганды Особого совещания при Главнокомандующем Вооруженными Силами на Юге России генерале А. И. Деникине. Главной задачей Отдела пропаганды являлось распространение по всей территории России и за границей «правдивых сведений как о большевизме, так и о борьбе, которая велась против него на Юге». С начала марта управляющим Освага становится профессор К.Н. Соколов, его помощниками — полковник Б.А. Энгельгардт, бывший комендант Таврического дворца, и профессор Э.Д. Гримм, историк, бывший ректор Петроградского университета. Литературной частью заведовал полковник Житков, его помощником был писатель Е.Н. Чириков. Сотрудниками Освага также были известные писатели Ф.Д. Крюков, И.Ф. Наживин, И.Д. Сургучев, Б.А. Лазарев, Любовь Столица, Евгений Венский, художники И.Я. Билибин и Е.Е. Лансере. В этот период учреждение превратилось в политико-идеологический центр белого движения, совместно с которым параллельно действовали и агитационно-пропагандистские органы при штабах Добровольческой армии и Вооруженных Сил на Юге России.
Летом и осенью он написал воспоминания о своём детстве и молодости, а также о том, что ему пришлось пережить, покинув Москву (часть написанного не сохранилось). Жил в Кисловодске, Новочеркасске, Ростове; выступал в этих городах с публичными лекциями. Попав вместе с отступавшей армией в Новороссийск, заболел здесь сыпным тифом и умер 23 января 1920 года. «А на улицах всё гробы. Иногда с музыкой. Редко с помпой. Чаще бегом, рысью, на тех же дрогах люди. За Трубецким шло 20 человек <…>» - записала в дневник видный общественный деятель, член кадетской партии А.В. Тыркова-Вильямс.
Могила Трубецкого снесена большевиками, его работы ими не издавались, топонима «Бегичево» не существует. Семья смогла выжить в Гражданскую войну и участвовала в деле сохранения национальной культуры в русском Зарубежье. А на месте предполагаемой могилы в 1991 г. силами местных и столичных активистов было воссоздано условное место захоронения князя Е.Н. Трубецкого. А осенью того же года на могиле богослова был установлен камень, заложенный в основание будущего мемориального памятника-часовни, на котором была выбита надпись: «Здесь будет установлена часовня в память Е.Н. Трубецкого и всех в российской смуте убиенных». В 1993 г. на предположительном месте погребения мыслителя по образцу фамильного креста с кладбища семьи Трубецких в США с точным соблюдением его размеров встал гранитный крест.
О предстоящем браке
гражданина Российской Федерации Г.М. Романова и
гражданки Итальянской Республики Р.В. Беттерини
20 января 2021 года на сайте так называемого «Российского Императорского Дома» появилась новость о предстоящем браке так называемого «Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича и Великого Князя Георгия Михайловича» с «Госпожой Викторией Романовной Беттарини». В связи с этим предстоящим событием необходимо внести ясность по поводу статуса будущих супругов и их отношения к Императорскому Дому Романовых.
Принадлежность к Императорскому Дому среди членов рода Романовых определяется Учреждением о Императорской Фамилии Свода Основных Государственных Законов Российской Империи. В соответствии со ст. 188 Свода, «лицо Императорской Фамилии, вступившее в брачный союз с лицом, не имеющим соответственного достоинства, то есть, не принадлежащим ни к какому царствующему или владетельному дому, не может сообщить ни оному, ни потомству, от брака сего произойти могущему, прав, принадлежащих Членам Императорской Фамилии». Иными словами, принадлежность к Императорскому Дому определялась равнородным происхождением, т.е. рождением в браке с представителем монаршей династии. Потомки от неравнородных (морганатических) браков членами Императорского Дома быть не могли.
Дедом Георгия Михайловича Романова по матери был Князь Крови Императорской Владимир Кириллович (1917–1992), сын Великого Князя Кирилла Владимировича (1876–1938), внука Александра II, и Великой Княгини Виктории Фёдоровны (1876–1936), дочери герцога Альфреда Саксен-Кобург-Готского, для которой это был уже второй брак (с первым супругом Великим герцогом Гессенским и Рейнским Эрнстом-Людвигом был оформлен развод). Князь Владимир Кириллович именовал себя «Великим князем», хотя по Законам Российской Империи права на это не имел. Согласно законодательству, титул Великого князя мог принадлежать только сыновьям и внукам Императоров (ст. 146), Владимир же Кириллович являлся правнуком Александра II. Однако он стал титуловаться Великим князем на основании того, что его отец в 1924 г. в эмиграции провозгласил себя Императором Всероссийским. Тем не менее, в соответствии с законодательством Российской Империи, последним Великим Князем был Андрей Владимирович, умерший в 1956 г., а последней Великой княгиней сестра Николая II Ольга Александровна, умершая в 1960 г.
В 1946 г. Князь Владимир Кириллович, считавший себя Главою Императорского Дома, своим Актом признал Царское достоинство князей Багратион-Мухранских и право членов этой семьи «именоваться Князьями Грузинскими и титуловаться Царскими Высочествами». При этом «главой семьи» стал князь Георгий Александрович Багратион-Мухранский, на дочери которого, Леониде Георгиевне, Владимир Кириллович и женился в 1948 г. Итак, сначала за родом был признан «Царский статус», а затем был заключён брак, оказавшийся таким образом как бы «равнородным».
На самом деле деяние Князя Владимира Кирилловича было абсолютно произвольным. Род князей Багратион-Мухранских, хоть и оказался в какой-то момент старшей по генеалогическому старшинству ветвью династии Багратионов, никогда не считался в Грузии царским. Это был род владетелей княжества Мухрани в землях Картли, род удельных князей. Потомки же царской династии Грузии (Картли-Кахетинского царства) в Российской империи титуловались светлейшими князьями Грузинскими, и именно они при гипотетическом восстановлении Грузинского престола должны были бы считаться прямыми его наследниками (этот род существует в Грузии и сейчас).
Род князей Багратион-Мухранских был признан в княжеском достоинстве Российской империи в 1825–1826 гг. Они были подданными российских монархов и по своему статусу ничем не отличались от княжеских родов потомства Рюрика, Гедимина, хана Кучума, Едигея и других владетелей Средневековья. В иерархии титулов рода Багратионов они занимали более низкое место, нежели такие потомки Грузинских царей как светлейшие князья Грузинские или светлейшие князья Багратион-Имеретинские. Брак с представителями рода князей Багратион-Мухранских для членов Императорского Дома был однозначно морганатическим, что и подтвердило в 1911 г. замужество Княжны Крови Императорской Татианы Константиновны с князем Константином Александровичем Багратион-Мухранским. Таким образом, брак Князя Владимира Кирилловича и Леониды Георгиевны Багратион-Мухранской, в соответствии с Законами Империи, был также морганатическим. Ни Леонида Георгиевна, ни потомство от этого брака не имели никаких прав на принадлежность к Императорской Фамилии. Тем не менее, Леонида Георгиевна самозванно стала титуловаться Великой княгиней.
Абсурдность признания за Багратион-Мухранскими царского статуса заключалась также и в том, что Царём Грузинским был сам Император Всероссийский. Титул Царя Грузинского был включён в Императорский титул российского монарха во второй половине XIX века (сами грузинские царства были ликвидированы в первой половине XIX в.). Следовательно, прежде чем признавать царский статус кого-либо из потомков Багратионов Владимир Кириллович должен был отказаться от притязаний на наследование титула «Царь Грузинский» и признать выход Грузинского царства из состава Российской империи.
Ещё более забавным является тот факт, что обладателем царского статуса Грузии стал князь Георгий Александрович Багратион-Мухранский (отец Леониды Георгиевны), который до революции был рядовым уездным предводителем дворянства (таковых в Российской Империи было одновременно несколько сотен человек), женатым на дочери линейного контролёра Владикавказской железной дороги Елене Сигизмундовне Злотницкой. Эти лица и сделались по мановению руки Владимира Кирилловича Грузинской «царской семьёй».
Брак Леониды Георгиевны с Владимиром Кирилловичем не был для неё первым. 6 ноября 1934 г. она вышла замуж за гражданина США финансиста Самнера Мура Кирби (1895–1945), а уже 26 января 1935 г. родила дочь Хелену Луизу Кирби. Для самого Кирби брак с Леонидой Георгиевной был третьим. В ноябре 1937 г. Леонида Георгиевна развелась с мужем, который позднее погиб во время Второй мировой войны.
От морганатического брака с Леонидой Георгиевной Кирби (урожд. княжной Багратион-Мухранской) Князь Владимир Кириллович имел дочь – Марию Владимировну, родившуюся 23 декабря 1953 г. Она не могла считаться членом Императорского Дома, но её также самозванно стали именовать Великой княгиней, титулом, на который она не имела ни малейшего права. Более того, в 1969 г. Владимир Кириллович объявил свою дочь будущей «Главой Императорского Дома Романовых». Это вызвало категорический протест настоящих членов Императорской Фамилии – Князей Всеволода Иоанновича, Романа Петровича и Андрея Александровича, представлявших три ветви Российского Императорского Дома.
В 1976 г. Мария Владимировна Романова вышла замуж за принца Прусского Франца-Вильгельма (правнука кайзера Вильгельма II), который до официального заключения брака перешёл в православие с именем «Михаил Павлович» (ему был также пожалован Великокняжеский титул). Этот брак закончился разводом в 1985 г., после чего «Михаил Павлович» вернулся в лютеранство. В 2019 г. он женился вторично на Надии Нур.
От брака с принцем Прусским Мария Владимировна 13 марта 1981 г. родила сына Георгия, который, таким образом, является принцем Прусским. Этот прусский принц титулуется «Великим князем» Георгием Михайловичем, «Государем», «Цесаревичем», т.е. теми титулами, на которые он имеет ещё меньшие права, чем его мать. Поскольку и Мария Владимировна и, тем более, её сын, как потомки от морганатического брака не могут являться членами Императорского Дома, объявление ими самих себя таковыми является чистой воды самозванством.
На самом деле Императорский Дом Романовых прекратил своё существование – в мужском представительстве в 1992 г. со смертью Князя Владимира Кирилловича и в женском в 2007 г. со смертью Княгини Крови Императорской Екатерины Иоанновны.
О неправомерных и абсурдных притязаниях Марии Владимировны и её сына на Российский престол заявляли неоднократно как потомки рода Романовых, так и наиболее авторитетные представители родовой русской аристократии – граф П.П. Шереметев, кн. Н.Д. Лобанов-Ростовский, кн. А.А. Трубецкой и гр. С.А. Капнист (в 2015 г.).
Более того, и Мария Владимировна, и Георгий Михайлович Прусский получили паспорта граждан Российской Федерации (на фамилию «Романовы»), тем самым, став подданными республиканского государства. Тем не менее, гражданка России М.В. Романова от своего имени награждает орденами Российской империи (идентичными государственным наградам Российской Федерации) и возводит в дворянство.
Одним из таких пожалований было награждение итальянского дипломата Роберто Беттарини орденом Святой Анны I степени, благодаря чему ему было пожаловано потомственное дворянство Российской империи. Награждение произошло незадолго до объявленной помолвки Г.М. Романова с дочерью Р. Беттарини. Таким образом традиция Владимира Кирилловича обрела второе рождение – сначала жалуется статус, а потом заключается якобы «благородный» брак. Более того Мария Владимировна своим «Актом» пожаловала после бракосочетания Р. Беттарини титул «Светлейшей княгини» и «династическую фамилию «Романова»».
Итальянская фамилия Беттарини никакого отношения к дворянству никогда не имела. Её родословная едва прослеживается с начала XIX века. Тем не менее, сейчас семья граждан Романовых в очередной раз вводит в заблуждение, говоря о якобы «потомственной дворянке» госпоже Ребекке Беттарини. Эта госпожа не так давно приняла православие, превратившись из Ребекки Робертовны в Викторию Романовну (поименованную в честь бабушки М.В. Романовой Великой княгини Виктории Фёдоровны). Однако даже фальшивое «потомственное дворянство» не может сделать госпожу Беттарини ровней монаршим династиям.
Таким образом, брак гражданина России Г.М. Романова не может иметь ни малейшего отношения ни к Российскому Императорскому Дому, ни даже к роду Романовых. Удивительно, что некоторые официальные церковные и гражданские власти современной России до сих пор поддерживают эту самозванную авантюру несколько десятков лет..
Для наглядности приведём ещё раз родословную этой семьи с подлинными титулами её представителей:
Великий князь Кирилл Владимирович + Великая княгиня Виктория Фёдоровна (разведённая Великая герцогиня Гессенская и Рейнская)
Князь Владимир Кириллович + Леонида Георгиевна, разведённая миссис Кирби (урожд. княжна Багратион-Мухранская)
Гражданка Мария Владимировна Романова + Франц-Вильгельм, принц Прусский (разведены)
Гражданин Георгий Михайлович Романов, принц Прусский + (будущий брак) Виктория Романовна (Ребекка) Беттарини
Всероссийский Монархический Центр
Имперский Наградной Совет
Петро-Павловское Имперское Общество
Мемориальный Музей Российской Императорской Фамилии
Имперское Общество ревнителей памяти Императора Павла Первого
РОО Православная Миссия по возрождению духовных ценностей Русского народа
Воспоминания моего отца о службе в Л.Г. Конногренадерском полку
У мня долго хранились эти короткие воспоминания моего отца о периоде первой мировой
войны. Прочесть их было просто невозможно из-за очень плохого почерка моего отца и из-за
того, что часть текста была написано карандашом и конечно частично стерлась, а другая часть
была копией c копировальной бумаги (papier carbone) которая тоже стерлась. Наконец я нашел
профессионального специалиста, который много времени провел чтобы буквально разобраться
в каждом слове текста. Для осуществления этой работы ему пришлось обращаться к нескольким
экспертам и много искать в интернете. Он описывает эту работу в приложении к рассказу моего
отца. Добавлю для читателей, что, если у кого есть такие неразборчивые воспоминания, я готов
подсказать как обратиться к этому специалисту.
Получился этот документ. Мой отец больше всего рассказывает о полковой жизни и меньше о
пережитых военных действиях, как например использование немцами вредных газов, против
которых не было защитных масок. Он тоже не рассказывает о жизни в окопах. И наконец он не
описывает страшные моменты в начале революции, когда солдаты начали жестоко
расправляться с офицерами. Он пишет о «недоверии» объявленным солдатским судом, но не
пишет, что на его глазах некоторые офицеры были варварски подняты на штыки, как например
полковник Эгерштром. Об этом он иногда говорил устно, но явно не любил об этом писать.
Вернувшись в Москву после этих событий, мой отец принял участие в контрреволюционной
организации, которая пыталась противостоять большевицким силам. Например, он командовал
группой кадетов и юнкеров которой было поручена защита главного почтамта Москвы. Затем он
принял участие в одной из попыток спасения царской семьи. Он в эмиграции публиковал рассказ
об этой попытке. Затем он смог перебраться на юг России и воевать в армии Деникина и Врангеля
до 1920 го года, когда начался исход добровольческой армии и новая жизнь в эмиграции. К
сожалению, он не написал о своем участии в гражданской войне. Мне только удалось по разным
свидетельствам узнать о некоторых эпизодах его участия в этой войне.
Мне в молодости посчастливилось присутствовать на полковых праздниках, которые офицеры
ЛГ Конногренадерского полка ежегодно отмечали до конца своей жизни. Я лично видел, как
исполнялся традиционный церемониал с песнями, который описан в воспоминаниях отца, и
даже помню мотивы некоторых песен.
А.А Трубецкой
От наборщика и редактора. Принципы набора и редактирования текста А. Трубецкого в целом
не отличаются от общепринятых. Пунктуация приведена к современным нормам; сокращения,
свойственные авторам, писавшим авторучкой (ген., полк., л.-гв.) не учтены и подобные слова,
как правило, написаны полностью. (Это же относится к сокращениям: Н.К.У. пишу, как
Николаевское кавалерийское училище). В некоторых случаях, когда по смыслу требовалось
вставить тире или двоеточие, а также (в очень редких случаях) скобки, редактор их вставлял.
Характерные особенности текста («консерва» в женском роде), разумеется, везде сохранялись.
В тех случаях, когда не хватало соединительных или подчинительных союзов, они добавлялись
в квадратных скобках. То же относится к приставкам, если они требовались по смыслу, и, не
исключено, что к чему-то ещё. Но редактор этим пользовался не весьма часто. Иногда
приходилось исправлять неправильно написанный падеж или наклонение или спряжение глагола,
но эти случаи совсем уж единичны.
1
Слова «император», «его высочество», «великий князь» и т.д. написаны при публикации с
маленькой буквы, но: «полк Его Высочества» как имя собственное – разумеется, с большой
буквы.
В некоторых случаях не удавалось определить, в единственном или во множественном числе
были написаны те или иные глаголы (автор мемуаров довольно часто заканчивал многие слова
просто закорючками, в которых трудно признать определённые буквы) – тогда редактору
приходилось поступать волюнтаристски и сообразовываться с контекстом.
Многие топографические названия остались непрояснёнными, даже с помощью Интернета,
хотя редактор забивал в поиск самые разные варианты написания этих названий. В этих случаях
после сомнительного названия ставился знак вопроса в скобках, вот так: (?).
Несколько десятков слов остались нерасшифрованными, на их месте поставлено «нрзб» или
«2нрзб» (что означает: 2 слова неразборчивы). Но надо заметить, что нерасшифрованность
эта нисколько не влияет на вразумительность повествования.
Перед именами армейских чинов, когда это было возможно, вставлены инициалы (в квадратных
скобках).
Подзаголовки даны редактором.
Вычеркнутые автором предложения и абзацы отмечены так: Вычеркнутые автором абзацы.
Анатолий Копейкин, Париж, январь 2021
Александр Трубецкой
(1892–1968)
Мои воспоминания о службе
В лейб-гвардии Конно-Гренадерском полку
Когда началась война 1914 года, я ещё не подлежал мобилизации, так как по окончании курса
юридического факультета я имел отсрочку для сдачи государственных экзаменов, каковые
2
собирался держать весною 1915 года. Но с начала войны, когда вся Россия с подъёмом на неё шла,
меня неудержимо потянуло на войну. Сначала я думал просто пойти вольноопределяющимся в
любой кавалерийский полк. Но один знакомый генерал убедил и меня, и моих двоюродных братьев
Осоргиных поступить на ускоренные курсы Николаевского кавалерийского училища, говоря, что в
солдатах недостатка нет, а нужны России офицеры. Приём был 1 октября 1915 года на 4-месячный
курс. Боялся я, что за этот срок и война успеет кончиться, но подчинился совету и определился в
Н.К.У. вместе с обоими Осоргиными – Сергеем и Георгием.
Не буду описывать здесь пребывания в школе и службы юнкером. Поначалу много было трудного
и тяжёлого – по окончании университета попасть на положение юнкера и подвергаться цуку
(неуставные отношения. – Прим. публ.) «корнетов школы». Но я с благодарностью теперь
вспоминаю славную школу, за 4 месяца сделавшую меня военным и давшую мне должную
выправку. Этой выправке много способствовали и самые цуки, без которых за столь короткий срок
одно лишь строевое учение не могло бы успешно нас выправить.
1 февраля 1915 года состоялось наше производство в прапорщики. Уже в стенах школы Георгий
Осоргин и я приняли решение выйти в лейб-гвардии Конно-Гренадерский полк, в котором
доблестно служили и погибли наш дядя генерал Лопухин, командир полка, и его сын корнет
Лопухин.
Как должно, мы представились в полку, были приняты и произведены в прапорщики в форме полка.
Со мною и Георгием Осоргиным (перечисляю по старшинству) вышли в полк из школы Виланд II,
Телесницкий в форме полка; Ган и Носович с прикомандированием в форме 6-го уланского
Волынского и 5-го уланского Литовского полков. Из Тверского кавалерийского училища одного
выпуска с нами был Кузьмин в форме 12-го уланского Белгородского полка.
Нашими «корнетами», произведёнными за 2 месяца до нас, были из школы: Виланд I, Палтов и
Волоцкий в форме 13-го драгунского Военного ордена полка. Из Пажеского корпуса того же выпуска
были Шрейдер, Соломирский и Ватаци.
Через два или три дня по производстве наш выпуск удостоился чести представиться в Царском Селе
шефу полка наследнику-цесаревичу Алексею Николаевичу. С наследником вышли к нам государь и
императрица Александра Фёдоровна и удостоили каждого из нас несколькими милостивыми
словами. От наследника мы получили по нательному образку свят. Алексия и от государыни
молитву-благословение.
По производству в офицеры наше стремление воевать далеко не сразу получило удовлетворение.
Мы получили назначение в гвардейский запасной полк, стоявший в Кречевицах Новгородской
губернии. При нём формировали маршевые эскадроны и команды молодых солдат всех
гвардейских кавалерийских полков.
Наш маршевый эскадрон стоял в штабе – Трубичине, и туда наш выпуск был сначала назначен. Но
уже через несколько дней Осоргин, Ган, Носович, Кузьмин и я были переведены в Муравьёвские
казармы к молодым солдатам. Виланд и Телесницкий остались в штабе Трубичина. В Муравьёвских
казармах эскадроном молодых солдат командовал посланный туда из полка корнет Глинский с
унтер-офицерами от всех 6-ти эскадронов, которые и обучали молодых солдат. Там же был и корнет
Дымман, (?) выпуск 1-го окт. 1914 г., ещё не побывавший в полку, и весь выпуск к дек. 1915 г.:
прапорщики Шрейдер, Соломирский, Ватаци, Виланд I, Полтов и Волоцкий.
Досадно нам было не ехать в полк на войну, а попасть надолго в тыловую мирную обстановку
казарменной службы. Впоследствии, однако, я понял и оценил мудрое назначение нас именно в
Муравьёвские казармы для обучения молодых солдат и попутно для собственного дообучения.
3
Кончив 4-месячные курсы Николаевского кавалерийского училища, мы, конечно, плохо знали
службу, а обучать молодых солдат и вести строевые занятия и подавно не умели. Муравьёвские
казармы были для нас хорошей школой как строевой, так и гарнизонной службы. Были и полевые
занятия.
В просторных казармах бывшего аракчеевского военного поселения размещены были 10
эскадронов 10-ти гвардейских полков, жившие общей полковой жизнью. Мы несли дежурство по
казармам – вроде как дежурство по полку в казарменной обстановке. Строевые занятия и обучение
молодых солдат под командой корнета Глинского вели опытные унтер-офицеры, а мы, присутствуя
на занятиях, сами многому, очень многому научились и приобрели опыт и умение обращения с
солдатами.
Кроме нас, прапорщиков Конно-Гренадерского полка там же были прапорщики почти всех
гвардейских кавалерийских полков, которым мы составили дружную компанию. Корнеты Глинский,
Дымман (?) держали себя с нами весьма официально, и товарищества с ними в «Муравьях» у нас
не было.
В июне молодые солдаты были уже хорошо обучены и как маршевый эскадрон были посланы в
полк. Повёл их Глинский, и с ним поехал Дыманн и весь выпуск 1 декабря, т.е. Трейден, Ватаци,
Соломирский, Виланд I и Палтов.
Наш выпуск остался в «Муравьях». Туда же прибыл выпуск 1 июня: прапорщик Покровский из
Пажеского корпуса, лейтенант Бологовской из Николаевского кавалерийского училища и Юрьев из
Тверского кавалерийского училища. Прибыли в казармы и новые молодые солдаты, за обучение
которых мы принялись, уже в значительной степени сами подготовленные и имея опять-таки
чудный кадр унтер-офицерства из полка. Я как старший принял временное командование.
Через некоторое время в начале июля приехали на смотр Глинский, поручик Геништа и корнет
Росси. Они сразу поставили себя с нами совершенно иначе, чем Глинский, и в них мы увидели не
только начальников, но друзей и товарищей. По службе – начальник и старший, вне службы –
товарищ и друг; такова вообще традиция полка и таковы отношения старших и младших в полку.
В полку, по-видимому, по рапортам Глинского или из других источников, о нас составили мнение
как о распущенных молодых офицерах, и Гениште было поручено нас подтянуть. Но приняв
командование, он увидел, что мы не только дисциплинированы, но и всей душой преданы службе
и работе и обучению молодых солдат – и мечтаем попасть в полк на театр военных действий.
Вечером в день своего приезда Геништа мне сказал, что, устав с дороги, он и Росси хотят выспаться,
и потому чтобы утром мы вели его занятия, как было до их приезда. Занятия начинались в 6 часов
утра, и как всегда, мы все были вовремя на занятиях: каждый из нас обучал свою смену. И вот
Геништа и Росси вышли тотчас после начала занятий и нашли нас всех на местах. Впечатление было
благоприятное. Повторяю: у нас с самого начала уставные самые лучшие дружеские отношения
сохранились, можно сказать, на всю жизнь. Именно с Геништой (нрзб) и с Росси вплоть до его
смерти мы всегда были особенно дружны. Геништа о нас послал самый благоприятный рапорт, и
скоро полки нашей дивизии вызвали – нас всех – на фронт.
На фронт и на фронте
Ехал на фронт целый офицерский эшелон со своими денщиками и лошадьми. Нас было немало, два
выпуска: выпуск 1 февраля и 1 июня 1915 года. Самыми многочисленными были мы, конно-
4
гренадеры: 11 прапорщиков (Трубецкой, Осоргин, Виланд II, Телесницкий, Ган, Носович, Кузьмин –
выпуск 1 февраля) и Петровский, Лютер, Юрьевич и [Николай] Бологовский – выпуск 1 июня.
Старшим, а поначалу и начальником эшелона, был я.
Погрузились мы на ближайшей к «Муравьёвским» казармам станции. Дивизия в это время была на
Юго-Западном фронте близ Буга. Нас, конечно, провожали Геништа и Росси. Приехал меня
провожать на фронт и благословить и мой отец. Был у нас офицерский классный вагон и вагоны для
лошадей, с которыми ехали наши денщики. [М.А.] Бер был холостой, одинокий человек и,
располагая средствами, а главное – душевной добротой, он снабдил всех солдат эскадрона
непромокаемыми накидками.
Погрузились мы 17 июля 1915 года и ехали целую неделю, прибыв на конечную станцию утром 25
июля. Там встретили возвращавшегося из отпуска в полк корнета Олега Писарева, под его командой
выгрузились и отправились через штаб 2-й гвардейской кавалерийской дивизии в полк.
Представились начальнику дивизии генералу Эрдели, который всех нас пригласил в [офицерское]
собрание выпить чаю.
В штабе дивизии были наши офицеры: Скрябин (начальник команды связи) и Жадвойн
(ординарец). До того, как ехать дальше в полк, Скрябин, Жадвойн и Писарев решили нас испытать
и предприняли с нами проездку, проскачку по местности.
Уже ближе к вечеру мы прибыли в полк и представились командиру – генералу [М.Ф.] Дабичу и
были назначены в эскадроны. Я получил назначение в эскадрон Его Высочества, Осоргин – в № 2,
Виланд II и Юрьевич – в № 4, Телесницкий и Бологовский, Ган – в № 5, Носович – в № 3, Кузьмин,
Покровский, Лютер (?)– в № 6.
Эскадроном Его Высочества командовал В.П. Словицкий, старшим офицером был А.А. Брусилов, за
ним следовали Б.В. Геништа (но он, как выше сказано, находился в Муравьёвских казармах. Затем
по старшинству: М.Н. Глинский, С.С. Хитрово и В.Э. Соломирский. Был ещё милейший «старый»
поручик М.А. Бер. Старый!!! Смешно теперь подумать, что ему было лет 35-40, но нам всем он тогда
по молодости нашей казался стариком. Недолго прослужив в полку, он вышел в запас, призван по
мобилизации и, конечно, захотел вернуться в полк воевать, «скакать, рубить, стрелять», как он
говорил. Но он недолго оставался в строю. «Старость» всё же сказалась, он уставал и был назначен
в штаб дивизии, где и оставлен до конца войны. (3-4нрзб)
Представившись всем, я был очень радушно принят. Назначен я был младшим офицером в 4-й (?)
взвод, командиром которого был Хитрово. Из названных офицеров мне уже были знакомы
Глинский и Соломирский – по Муравьёвским казармам. Тут, забегая вперёд, скажу, что с Хитрово
нас связала самая тесная дружба. Годами он был много моложе меня. Производства 1 октября 1914
года, ему было всего 19 лет. На редкость симпатичный, тактичный, скромный, он был кристально
чистый душа-человек и отличный офицер. Наши отношения и дружба с ним продолжились и в
Добровольческой армии на Юге России до его трагической гибели. Он был зарублен красными в
конной атаке.
В.П. Словицкий был далеко не строгим и не слишком требовательным начальником, весёлым и
милым в обращении, и с ним было легко и жить, и служить. Брусилов тоже был простой,
общительный и милый человек. Глинский, который в Муравьёвских казармах не искал с нами
сближения и поставил себя строго официально, увидев, что старшие ко мне и ко всем нам,
приехавшим, относятся по-товарищески, поставил и сам себя так же, и у нас наладились отличные
отношения. Но он недолго оставался в полку и вскоре покинул его окончательно.
5
С Соломирским ещё с Муравьёвских казарм я был хорошим товарищем. (1нрзб) Вскоре согласно
традиции со всеми офицерами эскадрона, как и с командиром, мы были на «ты»; так же и все
офицеры полка довольно скоро перешли с нами на «ты».
Возвращаясь к первому дню, скажу, что, попав в наш эскадрон уже ближе к вечеру, скоро мы все
пошли на ужин в собрание, где собралось большинство офицеров полка. Погода стояла чудная,
столы были расставлены в плодовом саду малороссийской деревни. По случаю ли нашего приезда
или так вообще ужин был очень оживлённым, выпито было немало вина, и вызваны были
песенники. Тут мы, вновь приехавшие, познакомились со всеми и выпили с теми, кто раньше нас
покинули Муравьёвские казармы и прибыли в полк.
По поводу собрания скажу, что кроме обще полкового собрания, где, когда полк был в тылу, могли
собираться офицеры всего полка. В каждом эскадроне было своё собственное маленькое хозяйство
– эскадронное собрание. И кроме денщиков у каждого из господ был ещё солдат, повар,
обслуживавшие это собрание. У нас в эскадроне таковым был Матвеев, мало пригодный к строю,
но отлично справлявшийся с этой обязанностью. Такое эскадронное собрание на войне было
необходимо. Когда полк был на фронте, то, понятно, нельзя было посещать общее собрание, надо
было питаться самим. И даже на отдыхе расположены полки бывали часто раскиданно, и далеко
бывало до штаба полка, при котором было собрание, так что и тогда часто офицеры питались у себя
в своём маленьком собрании.
Наша походная эскадронная кухня довольствовала кроме эскадрона команду штаба полка, а
потому на отдыхе нам всегда отводили расположение поблизости от штаба полка. В силу этого мы
больше других могли посещать общее собрание. Две утренних заварки кофе мы всё же обычно
пили у себя.
Близость штаба полка имела и свои невыгоды. Естественно, что лучшие квартиры отводились для
штаба, командира полка, полковников и собрания, и часто оказывалось, что в нашем расположении
квартиры находились и теснее, и хуже.
Говоря о собрании полковом и эскадронном, надо упомянуть, что удобства снабжения всем
необходимым были большие. За дивизией всегда следовало походное отделение гвардейского
Экономического общества, где можно было получать и вино, и коньяк, и всевозможные продукты.
По части вина мы себе в нём не отказывали; из всех полков дивизии наш полк был на первом месте.
Без хвастовства могу сказать, что полк в строевом и боевом отношении был первым в дивизии (это
признавалось начальником дивизии генералом Эрдели, особенно любившим наш полк), а на
отдыхе мы умели повеселиться.
Да! Повеселиться в полку умели. В тылу на отдыхе будь то по случаю эскадронного праздника
одного из эскадронов (не говоря уже о полковом празднике), или по иному случаю, или даже без
особого повода, а так, придя в настроение, господа [офицеры] в собрании заказывали вино и
гуляли. Были для этого традиционные ритуалы.
Отступление 1915 года
Период, когда мы прибыли в полк, был очень тяжёлый для России. Шло общее отступление. Не
хватало ни снарядов для артиллерии, ни патронов для пулемётов и винтовок, да и самих винтовок
недоставало, и пополнение в пехоту приходило без винтовок и должно было получать
остававшееся от убитых и раненых. Такое положение не могло не сказываться на духе пехотных
6
частей, и деморализация была немалая, а потому, когда было возможно сражаться, пехота не
проявляла в должной степени стойкость.
Кавалерия была в другом положении. Она не несла таких потерь, и её способности были
удовлетворительны. В частности, у нас не было недостатка ни в винтовках, ни в патронах, а наша
конная артиллерия имела снаряды. Для кавалерии период этот был деятельным и интересным.
При отходе войск на новые позиции естественно образовывались прорывы между корпусами.
Задачей кавалерии было и прикрывать отступление, и разведка наступающего противника, и
заполнение прорывов между пехотными частями.
Как я сказал уже, прибыли мы в полк в районе Западного Буга. В ближайшие же дни по приезде в
полк [мы] выступили на позиции и заняли участок на берегу Буга. На нашем участке противник
наступления не вёл, и всё было спокойно. Но наша артиллерия через наши головы обстреляла
противника, и видны были далёкие разрывы шрапнели.
Недолго мы оставались на этих, как и на других вслед за ними, позициях. Слышнее бывал в стороне
артиллерийский гул. Пехота вынуждена была снова отступать, а мы получали приказание сниматься
с позиции и получали новое назначение. Отступление наше шло на север вдоль Буга.
В это время очень скоро по нашему приезду в полку произошла смена командира нашего
эскадрона. В.П. Словицкий получил производство в полковники и сдал эскадрон штабс-ротмистру
Н.В. Попову, бывшему до того полковым адъютантом. Новым адъютантом стал поручик Г.П.
Лайминг. Н.В. Попов оставался командиром эскадрона Его Высочества до конца войны. Он был
более строгим и требовательным командиром, чем В.П. Словицкий, но он был строг и требователен
и к себе самому, заботился о людях и вскоре заслужил общую любовь как младших офицеров
эскадрона, так и солдат. Я его искренно полюбил и могу лишь быть ему благодарным за его
отношение ко мне. Впоследствии в Гражданской войне на Юге России мы вместе служили и одно
время я был под его начальством. Н.В. Попов был начальником учебной команды Сводно-
гвардейского кавалерийского полка, а я был одним из его помощников. После эвакуации Крыма мы
расстались с ним на рейде Константинополя и лишь в 1952 году в Брюсселе дал Бог снова с ним
встретиться – к большой моей и, конечно, общей радости.
Вернусь, однако, к описываемому периоду. Отходили мы к северу, всё время недалеко держась от
Буга в направлении на Брест-Литовск. Постоянно ходил в разъезды, иногда разведывательным
эскадроном. Занимали сторожевое охранение – и снова и снова отходили, получая новые задания.
На наших участках ни разу не было давления противника и боёв.
Мы были в районе Брест-Литовска, когда его эвакуировали. Слышны были взрывы и пальба, видно
было огромное зарево, да и самое пламя от пожара Бреста. Тяжёлое это было зрелище.
От Бреста мы отошли в Пинские леса и болота. Не помню: до или после Бреста у Георгия Осоргина
под Вульковской – Ланской было боевое столкновение в пешем строю, за которое он получил
Владимира 4-й степени с мечами и бантом. Осоргин был со спешенным взводом и сошёлся с
пехотой противника на такое расстояние, что слышал даже команду немецкого офицера: «Feuer!»
[«Огонь!»]. В этом бою приняли участие и лейб-гусары под командой Орлова, который за это как
старший получил Георгиевское оружие (а Осоргин лишь Владимира).
В пинских болотах было и моё боевое крещение. Хороших дорог в этой местности почти не было.
Через болотистые леса проходили редкие дороги, иногда тропы с гатями из деревьев и хвороста.
Наша роль заключалась в наблюдении за этими дорогами и защите их в случае наступления по ним
немецких частей. Крупных боевых операций в таких местах быть не могло.
7
Населению было приказано покидать свои деревни, которые сжигались с нашим отступлением.
Приходилось быть свидетелями душераздирающих сцен, когда крестьяне прощались со своими
родными избами и уходили в полную неизвестность. Спрашивали нас, есть ли там, куда их
отправляли, леса и болота. Они и с последними так свыклись, что тосковали бы без них. А
покидаемые ими деревни Полесья были на редкость непривлекательны, бедны и грязны.
Однажды я получил задачу на сутки. С 1-м взводом и взводным Ивановым я должен был наблюдать
за одним из возможных путей наступления немцев через леса и болота. Была одна такая дорога с
гатями, а кругом на десять вёрст никакого проезда не было через топи. Расположился я на поляне
в остатках покинутой и сожжённой деревни, где бродили брошенный скот и свиньи, и высылал
дозоры для наблюдений за опушкой леса, из которого мог выйти противник.
И действительно, противник вышел и обстрелял мой дозор, ранив в ногу одного kонногренадера.
Раненый всё же мог оставаться на лошади и даже прискакал ко мне. Раненого с конвоиром и
донесением и, посадив взвод [на коней], под обстрелом противника отошёл через леса и гать на
несколько вёрст, до другого удобного для наблюдения места. На следующий день меня сменил
взвод улан, также имевший перестрелку с противником.
[В] другой раз уже близ Огинского канала, где стабилизировался впоследствии фронт, я был послан
с разъездом тоже на сутки наблюдать за перекрестьем двух даже не дорог, а троп через леса.
Условия для наблюдения были самые неудобные. Нигде не было поляны, с которой можно было
бы на расстоянии обнаружить противника. Последний мог по лесу подойти незамеченным
вплотную. Днём, конечно, можно было дальше по тропе выставить дозор, но ночью это было бы
мало действительным.
Всему разъезду (правда, небольшому) приходилось сидеть, держа лошадей в поводу и не смыкая
глаз. Как было тяжело последнее! Сон буквально одолевал. Лишь чувство ответственности
помогало преодолевать его и следить за тем, чтобы и люди не засыпали и не упустили бы из рук
лошадей. Но ни ночью, ни днём никто не появлялся, а через сутки я был сменён.
У Огинского канала мы несли сторожевое охранение и занимали участок фронта. Сначала
противник перешёл было через канал, который по своей узости никакого препятствия не
представлял, но был нами оттеснён за канал. Бывали боевые столкновения и перестрелки. Здесь
фронт стабилизировался – как и вообще вся линия фронта в этот период войны. Отступление
кончилось. Кончилась и деятельная роль кавалерии.
Вспоминается охрана в тылу Огинского канала участка железной дороги на Лунинец. Наш эскадрон
был расположен на станции Генцевичи и нёс эту охрану. Это уже было большое отдохновение после
утомительных переходов, разъездов, сторожевых охранений и жизни осенью часто под открытым
небом. Здесь наш эскадрон жил в сравнительно культурных условиях. И офицеры, и солдаты были
прилично расквартированы, нормально питались, и наряды по охране линии были для людей не
тяжёлые. Мы же, офицеры, поверяли посты, разъезжали на дрезине и бывали частыми гостями у
милых сестёр красно-крестного отряда в Гонцевичах.
Вскоре я получил свой первый отпуск с фронта в Москву. По дороге на станции Гомель поезд
вечером должен был иметь довольно долгую остановку. В одной шинели я вышел в вокзальный
буфет. Ничего, конечно, особенного гомельский вокзал из себя не представлял, но после жизни в
землянках, грязных хатах и т.д., со свечами, в лучшем случае с керосиновыми лампами –
освещённый вокзал мне показался настолько приятным и уютным, что я засиделся, а выйдя на
платформу, увидал красный огонь отходящего поезда – со всеми моими вещами. Без шашки я не
мог даже идти в город в гостиницу. А следующего поезда надо было ждать до утра. Обратился к
коменданту вокзала. Он послал служебную телеграмму на следующую узловую станцию и отвёл
мне удобное отделение в санитарном вагоне, где я отлично выспался.
8
На следующее утро продолжил свой путь и на узловой станции получил в жандармском отделении
все свои вещи. Но благодаря мнимому уюту гомельского вокзала я на пол[овину] суток опоздал с
приездом в Москву – в настоящий семейный уют.
Возвращение из отпуска в полк
По моём возвращении из отпуска в полк последний уже не стоял на [прежней] позиции, но где-то
поблизости, а 24 ноября нас отвели в тыл в Кожан-Городок. Конечно, проводились строевые
занятия. Прибыло пополнение с маршевым эскадроном. В наш эскадрон прибыл новый офицер –
прапорщик Стефанович, произведённый (нрзб) из Николаевского кавалерийского училища. Наш же
выпуск ещё до моего отъезда в отпуск был произведён в корнеты. Теперь я уж был не самым
младшим в нашем эскадроне.
Не помню точно, когда (кажется, ещё в Пинских болотах) прибыл в полк и в наш эскадрон
вольноопределяющийся A.Н. Чебышев. Он тоже жил с нами в офицерской квартире, и все мы его
полюбили и подружились с ним. Он уже успел кончить Александровский лицей и служил
чиновником в Сенате, но был мобилизован и вот вольноопределяющимся прибыл к нам. Недолго,
всего несколько месяцев он прослужил у нас. По протекции его влиятельных родственников
личным указом государя императора Чебышев был откомандирован для возвращения на свою
службу в Сенат. Сам он, по-видимому, тоже ничего против этого не имел, так как в Петрограде у
него была невеста – сестра нашего офицера Бориса Мещерского. Впоследствии после эвакуации из
Крыма в Турции мне пришлось жить по соседству с Чебышевыми на Принцевых островах, и наша
дружба продолжалась как с ним, так и с его очаровательной женой. И за последние годы опять
несколько раз мы хорошо повидались – как в Брюсселе, так и в Париже.
Но я отвлёкся от темы и от нашего стояния в Кожан-Городке. Место было непривлекательное:
жидовское местечко – да и осеннее время тоже мало способствовало [каким-то] иным
развлечениям, [кроме] как загулам. Да, за этот период немало было нами выпито. Гуляли и в
полковом собрании, и по эскадронам.
Осенью следовали один за другим эскадронные праздники, на которые, конечно, собирались все
офицеры полка. Эскадронные праздники начинались с церковной службы, молебна и церковного
парада. Затем конно-гренадеры – соответственно эскадронам – имели праздничный обед,
всяческое угощение, а офицеры собирались или в общее собрание или в расположении
празднующего эскадрона, в зависимости от помещения. Обычно обед затягивался, сидели и до
ужина, и до позднего вечера.
Что касается солдатского угощения, то помню, как в нашем эскадроне был конно-гренадер
Чекрышкин (?) – специалист-колбасник. За неделю до праздника он был освобождён от строевой
службы и всяких нарядов и с помощниками всецело занялся изготовлением всяких снедей в
великом разнообразии и изобилии – как для конно-гренадер, так и для господ.
Офицерские застолья
9
Я уже выше упомянул, что в полку у нас умели хорошо выпить и [по]веселиться. Был традиционный
ритуал и порядок – как и кому подносить чарочку и с какими песнями. Особенностью нашего полка
были застольные песни, исполнявшиеся самими офицерами (чего не было в других полках
дивизии). Кроме того, в собрание в таких случаях вызывался хор песенников и хор трубачей –
последний у нас был лучшим в дивизии. Песни же, исполняемые самими господами, вносили
особенное оживление. Командир полка провозглашал чарочку за государя императора и за шефа
наследника. Затем младшие корнеты под (нрзб) господ подносили чарочку командиру полка.
Подносили чарочку [и] всем полковникам.
[Затем] следовали чарочки по чинам:
Нам без ротмистра не пьётся
И вино не веселит.
Без него нам не поётся,
И бокал пустой стоит.
Все ротмистры вставали и осушали чарочки. Затем – штабс-ротмистры и поручики.
Когда же дело доходило до корнетов, то раздавалась команда: «Корнеты, на линию!» Все корнеты
выстраивались, держа по два полных стакана вина. Старший корнет в строго установленном
порядке подавал команды этой выпивке по разделениям. (?) Если старший или иной корнет
ошибался или действовал неотчётливо, то их старшие исправляли и цукали. По осушении второго
шкалика старший корнет командовал: «Налево! Шагом марш!» – и под общее пение («Люблю,
люблю, любить буду») корнеты, маршируя вокруг стола, расходились по своим местам. Не
забывались и врачи, и ветеринары, и классные чины («Классные чины, здравствуйте, здравствуйте,
здравствуйте!»)
Кончался обед, но не вино, и тут начиналась всякая импровизация в подношении индивидуальных
шкаликов по старшинству, под всё новые и новые песни («В нашем садочке»). Или, к примеру: «А
не выпить, что ли, за здоровье Коли?»; «Был адъютант Саша, а теперь брат Гаша» (?); или просто:
«Петерсен, Петерсен, (?) выпей с нами, душечка»; «Выпей, подбодрись, дорогой Борис!» И т.д., и
т.д. – всего не перечислишь.
И когда уж решительно за всех выпили индивидуально, то на левом фланге стола запевали: «Все ли
мы в добром здоровье?» (дважды). Правый фланг отвечал: «Слава Богу, слава Богу!» Левый фланг:
«Нельзя ли нам с вами выпить?» (дважды). Правый фланг: «Можно, можно, даже должно» (тоже
дважды). Потом то же сначала запевал правый фланг и отвечал левый. Все вставали и осушали
шкалики. (поется на мотив песни «Во поле береза стояла»: справка А А Трубецкого)
Когда в собрании бывали песенники или хор трубачей, то, конечно, не забывали и их. Их тоже поили
вином и за заказанные господами песни давали им деньги. Особенно хор трубачей зарабатывал на
таких загулах немало.
При всех этих изобильных излияниях не было и не могло быть допущено никакой распущенности и
безобразия. Дисциплина строго соблюдалась. Иные, в особенности молодые, иногда тихо
«угасали» и засыпали где-нибудь в соседней комнате. Спали по-хорошему. «Пей, друзья, покуда
пьётся, горе жизни забывай. В Петергофе так ведётся: пей, ума не пропивай!»
Однажды во время такого загула в Кожан-Городке, когда начальник дивизии генерал Эрдели был с
нами и сам основательно загулял, неожиданно приехал вновь назначенный наш командир полка
[П.П.] Гротен и явился тут же к начальнику дивизии. Прежний командир генерал Дабич сам был
большой любитель выпить и посидеть с господами. Новый же командир терпеть не мог вина. «Ах,
10
уж это проклятое винище! И кто это только его выдумал?» Конечно, он бывал на официальных
торжествах и приглашался на все эскадронные праздники, но ограничивался лишь тостом за
Государя и Шефа и выпивал командирскую чарочку – но и только. И по окончании официальной
части он всегда нас покидал.
В строевом отношении он был блестящим командиром и [был] грозен как для командиров
эскадронов, так и для младших офицеров, в частности для дежурных по полку офицеров. Помнится
(это было уже не в Кожан-Городке), мне раз пришлось на церковном параде командовать взводом.
Подходя для рапорта к нему с шашкой «под высь», я растерялся перед строгим командиром и начал
рапортовать, не опустив шашки. Командир перед всем строем скомандовал мне: «Отставить!»
Пришлось вернуться перед строем и начинать сначала. Как мне было стыдно перед моими конно-
гренадерами!
Но полковник (а потом генерал) Гротен, строгий к другим, был строг и к себе. Он полюбил полк, и
полк полюбил его. И теперь в эмиграции мы продолжаем его любить и ценить.
Рождество 1915 года мы встретили в Кожан-Городке. Перед Рождеством полк говел и причащался
в местной церкви у нашего полкового священника отца Виктора Малаховского. Говели по очереди
эскадрон за эскадроном. Исповедь была общая.
1916 год: перевод на линию фронта
В начале января мы покинули Кожан-Городок, и нас перевели на фронт. Мы заняли участок близ
села Лемницы (?) при слиянии Припяти и Простырни. (?) Был изрядный мороз, и замёрзшие реки,
конечно, препятствия не представляли. Но на фронте было тихо. Ходил я как-то в ночную разведку,
и меня обстреляли, но без потерь. Другой раз совместно с партией пехоты ходили мы в надежде
встретиться с разведкой противника и захватить пленных, но никого не встретили.
За этот период вспоминается мне горестный эпизод. Один конно-гренадер нашего эскадрона Булич
попался на краже из перемётной сумы своего товарища. Командир эскадрона, не желая его
отдавать под суд, приказал на вечерней поверке его выпороть перед строем. Это оказалось
большой ошибкой и произвело тяжёлое впечатление на людей.
Вскоре после [э]того, когда я в сторожевой заставе сидел с людьми, взводный меня спросил: «Зачем
командир так опозорил Булича?» Я ответил, что не могу обсуждать этого вопроса, но считаю, что
сам Булич себя опозорил кражей. А через несколько дней Булич исчез – перебежал к немцам.
По этому случаю вспоминается мне рассказ моего отца о времени, когда он в [18]80-х годах отбывал
воинскую повинность вольноопределяющимся. Как-то денщик ротного командира крупно
провинился. Ходил он мрачнее мрачного. Отец его спросил, почему он такой мрачный? Денщик
ответил: «Ротный морды не ковыряет – видно, под суд отдать хочет». На следующий день денщик
повеселел и поделился с отцом радостью: «Наковырял!» Этим было всё кончено и проступок забыт.
Переменились с тех пор времена!
Взводные и вахмистры могли ещё себе позволить «ковырять», но от офицера побои уже были
недопустимы и переживались бы как оскорбление чести.
Отступлю здесь от хронологии и расскажу забавный эпизод по поводу вахмистрского мордобития.
Как-то, уже в 1916 году, предполагался рейд в тыл противника, и по этому случаю были выданы на
руки мясные консервы со строгим запрещением их открывать без приказания. Полковник же Ив.
Ив. Крамарев, сидя в землянке, слышит из соседней землянки характерный звук открываемой
11
консервы и разговор. Один солдат говорит другому: «Ты что же это делаешь? Командир эскадрона
строго наказывал не трогать консервы; опять же и вахмистр грозился морды бить».
По случаю такого же случая съеденной консервы (соблазн был большой) вспоминается по
рассказам Языкова, бывшего тогда вольноопределяющимся, как вахмистр № 5 эскадрона на
вечерней поверке держал речь. Речь эта была на редкость красочна, но столь нецензурна, что
письменно приводить не решаюсь.
1916
С 13 февраля до 10 марта 1916 года полк был переведён на другие позиции в районе Хайна, (?)
Любичи, Кутыни, Новоселье, а в середине марта дивизия [была] переброшена в тыл Северного
фронта в район Режицы под Люцином. До этой переброски полковник В.Н. Николаев со мною были
командированы в этот район в качестве дивизионных квартирьеров, чтобы разграничить
отведённый нам район между полками дивизии. Это была приятная и развлекательная
командировка.
О пребывании в районе Люцина у меня сохранились наилучшие воспоминания. Была весна,
начиналось лето. Мы были в тылу и на отдыхе. Конечно, производились строевые занятия, но и
свободного времени на спорт, проездки верхом, а иногда [и] на загулы было достаточно. В районе
нашего эскадрона – фольварка Батыри (?) – был организован concours hippique. Организовывал
[его] наш командир Н.В. Попов. В concours’е участвовали все желающие молодые офицеры всех
эскадронов. Я скакал на двух лошадях: на казённом коне «Нахал», на котором ездил постоянно, и
на коне Геништы «Кипр». Мой «Нахал» несколько раз закинулся перед препятствиями и был
отставлен от продолжения. Зато на «Кипре» я хорошо прошёл все препятствия и получил 2-й приз
– жетон от полкового общества конного спорта. Первый приз получил Виланд 2-й, третий –
Телесницкий, четвёртый – Гон (все мы четверо – одного выпуска).
За это время мы с Геништой дважды ездили в расположение драгунского полка в фольварке
«Иснавда» к хорошенькой польской помещице. Этот фольварк я облюбовал за своё дивизионное
квартирьерство.
В Люцине был как-то устроен благотворительный вечер, на котором были офицеры всей дивизии и
местное общество, главным образом помещики. Была там и полька из Иснавды.
7 мая весь гвардейский отряд был переброшен в близкий тыл фронта района Молодечно. Там
предполагались крупные бои и прорыв немецкого фронта. Кавалерия готовилась для рейда в тыл
противнику в случае удачного прорыва.
В этом районе мы справляли наш полковой праздник. На праздник приехали старые
конногренадеры, генерал Ватаци и полковник [К.Н.] Скуратов из Александрийского гусарского
полка, в котором был помощником командира полка по строевой части, а фактически большей
частью командовал полком.
Естественно, что в день праздника загуляли основательно – с обеда и до вечера. И вдруг вечером
из штаба дивизии пришло приказание выступить с началом темноты и сделать ночной переход на
другую стоянку. Немедленно загул прекратился, и все мы выступили в строю. Лишь один Алёша
Брусилов сделал переход в бричке, т.к. ему было «нехорошо». Говорили, что кавалерию готовили к
рейду. Всем нам были выданы карты района в тылу у противника, и эти карты мы должны были
изучить так, чтобы знать местность наизусть и без карты.
12
Но прорыв был сделан не в районе Молодечно, а на Южном фронте Брусилова. Туда стали
направлять резервы для развития успеха. И нас перебросили в район Ровно.
Это было под Ровно
В район Ровно нас перебросили, помнится, в начале июля. Там формировалась особая армия, в
которой под командованием генерал-адъютанта [В.М.] Безобразова впервые за войну объединена
была вся гвардия – как пехота, так и кавалерия. Входили в неё и армейские части. Этот район был
освобождён блестящим Брусиловским наступлением от долгой оккупации австрийцами. Красивы и
любопытны были малороссийские деревни, всюду разукрашенные арками и разными
орнаментами из белых стволов берёз. Не жаль было австрийцам русских лесов, и немало они их
истребили для таких украшений; но деревни это, бесспорно, украшало и придавало весёлый вид.
К этому времени первый порыв нашего наступления выдохся и фронт снова стабилизировался. На
выручку австрийцев пришли германские свежие части. С нашей стороны предполагалось подвезти
резервы и, организовав тылы, снова начать наступление и дальше отбросить противника.
Генерал Безобразов отдал приказ по армии перейти в наступление в день св. Владимира 15 июля и
освободить Владимир-Волынский и вообще всю Волынь. Гвардейская пехота после солидной
артиллерийской подготовки пошла в атаку, а кавалерия была собрана в кулак, чтобы в случае
удачного прорыва пройти через брешь в тыл противника или преследовать его.
Бои были неимоверно кровопролитные, немцы оборонялись упорно. Они вынуждены были
отступить за [реку] Стоход, но никакого прорыва фронта произвести не удалось и кавалерию
использовать было невозможно.
Наша пехота понесла неимоверные потери, и результат оказался много меньше ожидаемого.
Перейти через Стоход и освободить Владимир-Волынский не удалось. Фронт стабилизировался по
линии Стохода, и опять началась окопная война, продолжавшаяся больше года – до развала армии
после революции.
Кавалерию тоже пришлось использовать для окопной войны. Стоход представлял из себя весьма
труднопроходимое препятствие: широкая болотистая долина. Кавалерии, значительно уступавшей
пехоте по силе огня, был отведён весьма растянутый, но спокойный участок, на котором трудно
было ожидать серьёзных действий противника. Расстояние до противника было большое и
превышало дальность ружейного и пулемётного огня. Артиллерийские перестрелки бывали, но
редко – за их бесполезностью.
Кавалерийские части сменялись на этих позициях и для отдыха отходили в ближний тыл. Пока было
лето и начало осени, мы отходили на отдых в лес близ деревни Кроватка. Более поздней осенью и
зимой мы отходили несколько дальше, чтобы можно было квартировать по деревням.
В июльских боях, как сказано, гвардейская пехота понесла тяжёлые потери; в частности,
офицерский состав очень пострадал, и офицеров не хватало. Посему гвардейской кавалерии, в
которой офицеров было много, было приказано временно откомандировать в пехотные полки по
несколько офицеров. От нас назначалось шесть офицеров. Многие вызвались желающими, но
командир генерал Гротен рассудил иначе – и был прав. Между всеми младшими офицерами
эскадрона был брошен жребий. Жребий выпал Гениште и Кузьмину ехать в лейб-гвардии
13
Петроградский полк, а Виланду I-му, Осоргину, Бологовскому [далее оставлено место ещё для
одной фамилии, но она осталась невписанной. – Ред.] – в лейб-гвардии Волынский.
Наши офицеры хорошо себя проявили в пехоте и заслужили любовь и уважение как своих
временных однополчан, так и нижних чинов. В пехоте, несмотря на позиционную войну, им
приходилось бывать в боях – [там] позиции противника были гораздо ближе к нашим. Из нашего
полка все, слава Богу, остались целы, но лейб-драгуны потеряли двух молодых офицеров.
Когда пехотные полки получили пополнение и солдатами, и офицерами (в частности вернулись в
строй выздоровевшие от ранений), наши офицеры вернулись в свои полки.
******
Продолжаю свои воспоминания в 1963 году, после многолетнего перерыва. Болезнь, лишившая
меня возможности продолжать работу, даёт мне на то много свободного времени. Но, к
сожалению, ещё более стушевались из памяти многие события, подробности и в особенности
названия местностей, где приходилось бывать и действовать.
Итак, в 1916-м и в начале 1917-го года наш полк находился на Юго-Западном фронте в районе Ровно
и то занимал позиции на берегу реки Стоход, то отводился в тыл на отдых, сменяемый другими
частями.
Не помню точно даты, [когда] наш командир генерал Гротен получил новое назначение в свиту его
императорского величества и должность коменданта дворца (это было осенью 1916 г. – Ред.). Полк
принял бывший лейб-гусар Александр Петрович Гревс. Принял он полк незадолго до революции (с
3 декабря 1916 г. – Ред.).
1917
В начале февраля 1917 года полк пополнился новыми молодыми офицерами. Из Елисаветградского
военного (кавалерийского. – Ред.) училища в чине корнета прибыл Камнев, а из Пажеского корпуса
прапорщики Володя Зубов, Рооп, Чавчавадзе и Навроцкий. Это был выпуск 1 февраля – последний
царского производства. Навроцкий был не родственником, а однофамильцем нашего старшего
полковника Л.М. Навроцкого и его сына, тоже служившего в полку.
Камнев и Рооп были назначены в наш эскадрон Его Высочества. К тому времени К. Стефановича уже
давно не было с нами; он недолго удержался в полку. Камнев был сыном бывшего нашего офицера
[В.Н.] Петерса, но как многие, носившие немецкие фамилии, переменил их на русскую с началом
войны. Рооп, премилый «пижончик» лет 17 или 18, был братом (от другой матери) нашего бывшего
командира полка престарелого (? род. 1865 – Ред.) генерала [В.Х.] Роопа (командовавшего ещё до
генерала [Д.А.] Лопухина) и в это время командовавшего кавалерийской дивизией. После них
вскоре прибыли в полк корнеты из вольноопределяющихся: Матвеев и Языков.
Можно сказать, что в феврале были мои последние дни службы в эскадроне Его Высочества. В
конце месяца я получил командировку для топографических работ по исправлению карты
местности. Во всём западном крае России, где нам приходилось воевать, мы имели великолепные,
недавно составленные топографические карты. На них параллелями (оговорка автора: следует
читать «горизонталями. – Ред.) были наглядно изображены и рельеф местности, и все мельчайшие
14
не только дороги, но и тропы, каждый лесок и роща вплоть до отдельных строений и даже деревьев
в поле.
Карты эти были двухвёрстки, то есть две версты в дюйме. Но карты эти не были составлены для всей
России, а лишь для Западного края как возможного театра войны. При нашем отступлении мы
дошли почти до предела этих карт. Далее на восток имелись сильно устаревшие карты-трёхвёрстки.
Они и вообще были менее подробны и менее наглядны; рельеф местности обозначался штрихами
– система устаревшая. Главное то, что они составлены были очень давно, и с тех пор много было на
местности перемен.
Для обозначения этих перемен на картах и командировались офицеры. Каждому давался свой
участок. По окончании работы надлежало возвращение в свои части. Память мне изменяет, я
совершенно не помню название местности, где мне пришлось работать. Отправился я туда в конце
февраля верхом с денщиком и вестовым. Перед самым моим отъездом вернулся из отпуска из
Петрограда Алёша Брусилов и рассказывал, что там беспорядки, стрельба на улицах и ему самому
трудно было оттуда выбраться.
Я попал в захолустье, где не имел никаких газет и вообще ни о чём ничего не слыхал. На работу
ехали два дня и работали дней четыре-пять, объезжая свой участок и отмечая на карте перемены.
Были и новые селения, [и] новые дороги, кое-где вырублены были леса и проч. Никакой подготовки
к таким топографическим работам у меня не было, и к тому же я никогда не имел способностей к
рисованию и черчению. Но всё же более или менее я справился со своей задачей.
Неудобно было такую работу проводить верхом, и для неё я раздобыл бричку. Заехал к одной
мелкопоместной помещице и попросил у неё план имения – «мапу», как это называлось на западе.
Это помогло мне на части моего участка.
Окончив работу, пустился в обратный путь. По дороге остановился ещё у одного не то хуторянина,
не то помещика. Он на меня накинулся с расспросами: «Какие у вас известия? Что слышно?» Я
ничего не понимал и объяснил ему, что неделю сидел в глуши и ничего решительно не слыхал.
Тогда он мне сообщил о революции, об отречении государя и уже об отречении великого князя
Михаила Александровича – и дал мне прочесть газеты.
Потрясён я был такими известиями. Я как-то забыл и думать о рассказах Брусилова, а пока я
занимался топографическими работами, крушилась старая Россия!
Возвращаясь далее в полк, я разговаривал со своим вестовым и денщиком. Они, оказалось, и в той
глухой деревне, где я стоял, слышали об отречении государя, но почему-то не решились со мной об
этом говорить. Прибыв в полк, я, конечно, нашёл там весьма подавленное настроение, да и как
могло быть иначе? В ближайшие дни стали приходить один за другим приказы Временного
правительства, подрывающие старые устои армии и воинскую дисциплину.
В пехоте, лишившейся вследствие тяжёлых потерь своих кадров офицеров и унтер-офицеров,
разложение началось немедленно. Нижние чины много раз сменились в полках и не имели ни того
обучения, ни того воинского духа, с которым армия выступила на войну. Солдатская масса,
естественно, устала от войны, стремилась домой и легко была подвержена разлагающей
пропаганде агитаторов, а начальники приказами свыше были дискредитированы и лишены
дисциплинарной власти.
Кавалерия и артиллерия держались дольше. В них сохранились как офицерские и унтер-
офицерские кадры, так и большинство старых солдат, служивших ещё в мирное время в частях,
знавших своих офицеров и имеющих к ним доверие. Но постепенно яд разложения и деятельная
15
агитация негодных элементов сказались и в кавалерии, и в артиллерии. Грустно и тяжело было это
переживать. Войска уже не были боеспособны, и пехота просто отказывалась сражаться.
В 1915 году армия страдала от недостатка снарядов, патронов и винтовок. В 1916 году положение
было исправлено, что дало возможность [для] блестящего Брусиловского наступления на Юго-
Западном фронте. К весне 1917 года боеприпасов было изобилие. Всё было подготовлено для
единовременного наступления как на нашем, так и на союзном западном фронте. Если бы не
революция, сломившая дух армии, то, несомненно, победа была бы обеспечена, и война
окончилась бы уже в 1917 году.
Война окончилась в 1918 году победой союзников с помощью Америки, заменившей Россию,
выбывшую из строя. А для России она окончилась позорным Брест-Литовским миром!
* * *
Я забежал вперёд и возвращаюсь к своим личным воспоминаниям. Сказал выше, что в феврале я
доживал последние дни своей службы в эскадроне Его Высочества. Уже через несколько дней по
возвращении из топографической командировки я получил назначение в стрелковый полк 2-й
гвардейской кавалерийской дивизии.
С установлением позиционной войны кавалерии в конном строю делать было уже нечего. Она в
помощь пехоте тоже заняла окопы. Но кавалерия в пешем строю могла давать лишь очень мало
стрелков и мало имела пулемётов. В эскадроне было максимально 120 нижних чинов, но обычно
колебалось от 80 до 100 шашек. Лишь две трети спешивались, а один из трёх солдат оставался
коноводом – для ухода за лошадьми. И так эскадрон в пешем строю мог выставить не более 50–65
стрелков, а полк в 6-эскадронном составе – всего 300–390 стрелков. Пехотные полки 4-
батальонного состава могли выставить до 3500 стрелков при большом количестве пулемётов.
Слабость кавалерии в пешем строю разительна! И на столь малое количество стрелков неизбежно
была громоздкая организация: штабы полков и штаб дивизии. Чтобы лучше использовать эти штабы
дивизий и дать дивизии большее число стрелков, огневую силу, в 1916 году было создано по
стрелковому, т.е. пехотному эскадрону при полках. Эти эскадроны имели пехотный штат как в ротах,
т.е. около 250 стрелков. Сначала эти стрелковые эскадроны оставались при своих кавалерийских
полках.
Первым командиром такого эскадрона был А.А. Скрябин, хорошо знавший как бывший кадет
пехотный строй и отличный организатор в этом новом деле.
Вскоре были созданы самостоятельные стрелковые полки при каждой кавалерийской дивизии. В
эти полки 8-эскадронного состава входило по два эскадрона от каждого кавалерийского полка. Так,
в нашей дивизии было: два конно-гренадерских эскадрона, два уланских, два драгунских и два
гусарских. Офицерский состав состоял исключительно из офицеров своих полков. Лишь пулемётной
командой командовали и таковой же его младшие офицеры (так в тексте. – Ред).
Унтер-офицеры и солдаты частью были взяты из конных эскадронов полков, но бо̀льшая часть из
нижних чинов – 2-й гвардейской пехотной дивизии.
Естественно, что командиры эскадронов кавалерийских полков и пехотные дивизии, которые
должны были посылать своих солдат в стрелковые полки, не посылали лучших из них, а потому
состав нижних чинов стрелков был тоже не из лучших. До революции всё же всё было в порядке, а
после революции разложение [там] началось много скорее, чем в полках кавалерийских.
Полком командовал полковник Словицкий – мой первый командир эскадрона. Помощником его
был очень хороший и симпатичный полковник [Л.А.] Бобошко, лейб-улан, и менее симпатичный
16
полковник Фриш, (?) лейб-драгун. Командирами конно-гренадерских эскадронов были Коля
Девитте и Тарасов.
Младшие офицеры командировались из полка на полгода в стрелковый полк, а потом сменялись
другими. Я и был назначен на смену Соломирского, отбывшего свой срок. Но командир Словицкий
не назначил меня в эскадрон – а в штаб полка, где я занял сразу четыре должности: 1) начальника
команды связи 2) начальника команды штаба полка 3) делопроизводителя полкового суда и 4)
заведующего офицерским собранием.
Главная работа была, конечно, как начальника команды связи. Эта должность приравнивалась [к]
положению командиров эскадронов, но поручали [её] обычно более молодым по службе, и у них
не было младших подчинённых офицеров. С командой штаба полка работы было очень мало, но
неприятности в связи с её революционной распущенностью бывали.
Команда штаба полка, полагавшаяся по штату, была мертворождённым учреждением. Большая
часть этой команды оставалась в своих эскадронах и могла быть вызвана, когда понадобится. Но
она никогда не надобилась и не вызывалась.
Как делопроизводителю полкового суда работы мне тоже было немного. Был у меня очень
толковый писарь из интеллигентов, который отлично подготовлял все дела, да их и немного было.
Жил я с полковым адъютантом моего же выпуска Ганом в штабе полка близ командира и его
помощников. Со Словицким было служить легко и приятно. Он и подобрал в себе в штаб и
адъютанта и меня – своих однополчан.
Когда Словицкий бывал в отпуску, то с полковником Бобошко тоже было приятно служить и
отношения были отличные. Естественно, что при моей жизни при штабе мне поручено было
заведывание и офицерским собранием – был «хозяином собрания», как говорилось.
Все офицеры: конно-гренадеры, уланы, драгуны и гусары – жили общей полковой жизнью, и
отношения между всеми были самые дружеские, товарищеские. Когда было возможно, все
собирались в общее собрание. В моём распоряжении был повар и так называемая «собранская
прислуга» – тоже пешие (?) солдаты. Надо было заботиться о продуктах, о вине и проч., и, конечно,
денежная отчётность. С господ офицеров надо было получить плату за общий стол и частные заказы
каждого, как кто: вино, закуски и проч. Бывало, что некоторые господа задалживали, и неприятно
было им напоминать.
Главная же работа, повторяю, была – связь, т.е. телефонная сеть. В моём подчинении была команда
телефонистов, знающих своё дело, [во главе] со старшим телефонистом. На позициях, равно как и
на отдыхе, надо было устанавливать телефонную сеть, связывающую штаб полка с эскадронами, с
пулемётной командой и со штабом дивизии.
Я отправлял и получал телефонограммы для передачи по назначению. Не разрешалось, как это
обычно делалось в мирное время и в начале войны, пользоваться землёй как обратным
проводником; немцы улавливали разговоры. Нужна была двойная проводка проводом. На каждом
новом месте я разрабатывал схему-план связи, и телефонисты устанавливали линии.
В трудное время я из младшего офицера эскадрона попал в [положение] самостоятельного
начальника. Дисциплинарной власти почти не оставалось, и самый престиж офицера был подорван
революцией. Надо было найти какую-то правильную линию в отношениях с подчинёнными, не
перетягивая струны строгости и избегая демагогии.
Не я один, конечно, был в таком положении. И командиры эскадронов, и командир полка, и его
помощники-полковники – все искали этой правильной линии. А можно ли было вообще её найти?
Некоторые командиры эскадронов старались соблюдать возможную строгость и требовательность;
17
другие больше прибегали к мягкому обращению, к уговорам, а были и такие, которые доходили до
панибратства с солдатами вплоть до демагогии. И Словицкий, и Бобошко вели себя достойно, а
полковник Фриш (?) впадал как раз в демагогию.
Поначалу я как-то поставил под шашку (взыскание, выраженное в постановке провинившегося по
стойке «смирно» с шашкой наголо в руке, опущенной вниз. – Ред.) солдата за распущенность и
непослушание, но это вызвало большое недовольство в команде, и в дальнейшем я к этому не
прибегал. Всё же служба неслась исправно, телефонисты работали, телефон действовал.
Служа в пехотной части, я всё же имел, кроме своего денщика и вестового, лошадь из эскадрона
Его Высочества. В свободное время я ездил и на проездки, и в свой полк. Но на переходах я считал,
что правильнее, как пехотный офицер, идти во главе своей команды пешком. И так до поры до
времени установился какой-то modus vivendi у меня, начальника, с подчинёнными.
Когда мы занимали позиции, то наш участок на реке Стоход был левее участков конных полков
дивизии, [он был] более протяжённый, т.к. стрелковый полк имел значительно большее число
стрелков. Но и наш участок от противника был вне досягаемости ружейного огня, и нас разделяла
широкая болотистая равнина вдоль реки. На фронте было спокойно.
Кроме как с офицерами своих конно-гренадерских стрелковых эскадронов, я был дружен с
гусарами. Там были [Владимир] Леонтьев (впоследствии в монашестве отец Иов), Свечин и мой
двоюродный брат Дима Петрово-Соловово. С ними как в тылу, так и на фронте, мы играли в бридж.
Все четверо мы были очень слабые игроки, и другие в полку в шутку нас называли «слабосильная
команда».
Помнится, однажды из землянки штаба полка, стоявшей укрыто, я напрямик через большое
открытое поле шёл играть на гусарский участок. Вдруг слышу со стороны противника пушечный
выстрел и шум летящего снаряда. Слышу, что снаряд прямо летит на меня. Если бы я не был один,
то посовестился бы лечь на землю. Ведь нельзя точно определить, где упадёт снаряд: может быть
значительный перелёт или недолёт; перед другими лечь было бы стыдно. Но как я был один и
некого было стыдиться, то я бросился на землю.
Едва успел, как снаряд весьма солидного калибра разорвался в нескольких шагах от меня. Надо
мною пролетели осколки и комья земли из воронки. Думаю, что если бы я не лёг, то был бы убит
или ранен. Взволнован, конечно, я был очень. Видимо, это поле было хорошо пристреляно
противником, но всё же непонятно, какой смысл стрелять тяжёлым снарядом по одному человеку!
Думаю, что даже в бинокль трудно было разглядеть, что идёт офицер. Это был одиночный выстрел,
и я благополучно дошёл до гусар и играл в бридж.
Было как-то, что мы занимали совсем другой участок на том же Стоходе. На смену нам пришли
лейб-казаки. Сменялись вечером. Наш полк ушёл, но мне с командой связи пришлось остаться до
утра, пока казаки не установят своей телефонной связи. Начальником команды связи казаков
оказался мой двоюродный брат и моего же выпуска из Николаевского кавалерийского училища
Коля Трубецкой.
После бессонной ночи пришлось сделать большой переход пешком на отдых в тыл. Я очень устал,
да и вся команда, конечно, тоже. Весь полк стоял в одной деревне, и кроме телефонной связи со
штабом дивизии (проведённой от дивизии), у нас почти никакой проводки не было. Всё же у меня
в сарае, где я расположился, был, как всегда, аппарат, и, конечно, в штабе полка у командира.
Усталый, я заснул мёртвым сном. Утром, просыпаясь, вижу, что аппарата нет. Спрашиваю денщика:
в чём дело? «Сами вы ночью приказали снять телефон», – ответил денщик. В волнении я вызвал
старшего телефониста. Оказалось, что ночью меня разбудили и дали прочесть телефонограмму из
18
штаба дивизии о том, что он снимает свою телефонную связь. Раз нет связи со штабом дивизии, то
и наша телефонная связь была не нужна, и я дал правильное приказание снять телефоны и дать
полный отдых команде. После этого я опять заснул мёртвым сном.
Это был единственный случай в моей жизни, что спросонья я дал правильное распоряжение, но
абсолютно не помнил ни об этом распоряжении, ни о телефонограмме, его вызвавшей.
* * *
Возможно, что неинтересные я пишу воспоминания, описывая лишь незначительные эпизоды моей
службы в стрелковом полку. Боевой деятельности за этот период не было никакой не только на
нашем спокойном участке фронта, но более или менее на всём русском фронте. Противник, видя
разложение нашей армии и неспособность её к активным операциям и наступлению, перебросил
значительные силы на Западный фронт, а наш оставил в покое. Конечно, он мог бы нанести нам
сокрушительный удар, и сопротивление было бы слабое. Но зачем?
Расчёт у противника был правильный: армия наша пусть продолжает разлагаться и когда это
разложение довершится, то без потерь свалится в его руки – как зрелый плод. Впрочем, на
Северном фронте немцы перешли в наступление и легко завладели Ригой.
С нашей стороны на Юго-Западном фронте тоже была сделана попытка наступления с отборными
частями, не поддавшимися разложению; но прорыв этот, не поддержанный соседними частями и
резервами, скоро выдохся и кончился поражением.
Против прогрессирующего разложения армии наш высший командный состав сделал попытку
выправить положение, разгромить Совет солдатских депутатов в Петрограде – центр
коммунистической разлагающей пропаганды, и снова ввести дисциплину со смертной казнью за
неисполнение боевых приказов. Инициатором этого был генерал Корнилов. Были им собраны
надёжные кавалерийские и казачьи части, и всё было подготовлено конспиративно для захвата
Петрограда. Это было так называемое «корниловское выступление». Но в самый момент этого
выступления оно было сорвано – как провокацией Керенского, так и саботажем
железнодорожников и Викжелем, недоставлением эшелонов Корнилова в Петроград. Сам генерал
Корнилов был арестован и вместе с генералом Деникиным, Марковым, Эрдели и Лукомским
посажен в тюрьму в Быкове.
Последствия этого неудавшегося корниловского выступления были ужасны. Конечно, и командный
состав, и всё офицерство были на стороне Корнилова. Пропаганда воспользовалась этим, чтобы
ещё более подорвать их авторитет. Утверждали даже, что генерал Корнилов нарочно сдал Ригу,
чтобы восстановить смертную казнь.
Во всех частях пошли митинги и выражение «недоверия» тем или иным начальникам. И у нас в
стрелковом полку были такие митинги и голосования в эскадронах и командах – «доверия» и
«недоверия». И мне моя команда выразила «недоверие», равно как и около половине командиров
эскадронов и младших офицеров.
После этого нам оставалось только покинуть полк. В [офицерском] собрании состоялось дружеское
прощание «доверчивых» и «недоверчивых», и мы уехали. Недоверие получил и наш Тарасов,
командир 2-го стрелкового эскадрона, и его младший офицер [В.Н.] Гонецкий.
На несколько дней мы уехали в свой Конно-Гренадерский полк, и я – в свой эскадрон. Но и в полку
нам оставаться было невозможно. Из солидарности с «товарищами» стрелкового полка нас тоже
не приняли бы солдаты. Лучше было не доводить до этого и вообще покинуть полк. Нам дали
командировки – кому в Петроград, кому в Москву на долгий срок для устройства дел и определения
в другие части.
19
На этом кончилась моя служба в армии и в Конно-Гренадерском полку. Вернее, не кончилась, а
была прервана, так как впоследствии многие из нас, конно-гренадер, воссоздали хотя и не полк, но
конно-гренадерские эскадроны в Сводном гвардейском кавалерийском полку. (добровольческой
армии. справка АА Т)
Uvy , ne znaiu kak vam konstruktivno pomoch. Gotov podpisat pismo. Daje esle eto pismo ni k chemu ne privedot. Hot ostanmetsa slded chto ne vse ostalis ravnodushnym k etomu neporiadachnomu dlia nih mesto venchania. Prikreplenia ne nashol.Klaniaius vam gospodin Matveev, Nikita
Сегодня так называемый "духовник" "царской семьи» Г.М. Романова и Р. Беттарини о.Никон (Белавенец) опубликовал "документ" - запись в метрической книге венчавшихся из которого следует, что двое из поручителей (восприемников) были МУСУЛЬМАНЕ Принц Лека II Албанский и наследник бывшего Короля Египта, а также КАТОЛИК принц Мюрат (!!!),
Кого можно пригласить в свидетели на венчание и каковы обязанности свидетелей?
В дореволюционной России, до отделения Церкви от государства, церковный брак обладал законной гражданской и юридической силой. Он заключался при поручителях (в современной практике – свидетелях). В народе их называли дружками. Поручители подтверждали своими подписями акт совершившегося браковенчания в метрических книгах. Но это была не единственная роль поручителей, они принимали участие в богослужении – обручении и венчании, во время обхождения жениха и невесты вокруг аналоя придерживали венцы над их головами.
Однако, наиболее ярко выражают обязанности поручителей богослужебные книги, называющие поручителей восприемниками. Обязанности восприемников схожи с обязанностями крестных родителей. Как и крестные родители, опытные в духовной жизни, прилагают все силы для воспитания и руководства своих крестников в вере и благочестии, так и восприемники берут на себя обязательство перед Богом духовно руководить создаваемой семьей. Очевидно, что восприемники должны соответствовать этому требованию. Поэтому готовящимся сочетаться священными узами брака стоит серьезно задуматься о кандидатурах восприемников. Поручители обязательно должны быть православными, желательно воцерковленными людьми. Они должны быть вхожими в создаваемую семью для духовного руководства.
Раньше в поручителями приглашались люди молодые, не женатые, не знакомые с семейной и супружеской жизнью. Но сейчас в поручители приглашают друзей и подруг жениха и невесты, зачастую не вступивших в брак и мало что понимающих не только в семейной, но и в духовной жизни. Это, конечно же, плоды духовной неграмотности и той «моды» на венчание, которая имеет место среди наших соотечественников. Поэтому думается, что возрождение старых благочестивых традиций было бы делом далеко не лишним в современной церковной практике.
«Россия скатывалась в Cредневековье»
Зачем большевики утопили в крови древнейший русский город
А. Малыгин «Бой на окраине Ярославля в 1918 году»
Сто лет назад прежняя Россия сгорала в пламени жестокой и кровопролитной Гражданской войны, подлинная история которой до сих пор не написана. Одним из ее драматических и трагических эпизодов стало антикоммунистическое восстание в Ярославле, длившееся с 6-го по 21 июля 1918 года. Могло ли оно привести к падению режима большевиков? Какую роль в его разгроме сыграли интернациональные части Красной армии и почему лидеры восстания понадеялись на англо-французских союзников России по Антанте, а не на другие антибольшевистские силы внутри страны? Какую фатальную ошибку допустили российские крестьяне летом 1918 года и как поплатились за нее десять лет спустя? Обо всем этом «Ленте.ру» рассказал доктор исторических наук, профессор Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации (РАНХиГС) Константин Морозов.
Кровавое лето 1918-го
«Лента.ру»: Многие связывают антибольшевистское восстание в Ярославле с выступлением левых эсеров в Москве только потому, что они произошли в один день — 6 июля 1918 года. Иногда в этот ряд добавляют и так называемый «мятеж Муравьева» в Симбирске, случившийся спустя четыре дня. Правомерно ли это?
Константин Морозов: Это были разные эпизоды Гражданской войны в России, но они происходили в одном временном и событийном пространстве. Ярославское восстание было подготовлено и осуществлено «Союзом защиты Родины и Свободы» под руководством Бориса Савинкова, который к тому времени уже даже не был эсером. Он был исключен из партии социалистов-революционеров еще в сентябре 1917 года за отказ давать показания о своей причастности к так называемому мятежу генерала Корнилова. Вообще, тут не должно быть никакой конспирологии. Не надо считать, что если события происходили одновременно, то они были взаимосвязаны и задумывались по единому плану и из одного центра. Ничего подобного.
Кстати, такая расколотость антибольшевистского движения и несогласованность действий его участников стала одной из причин его поражения. Это в полной мере касается и Ярославского восстания. Если бы Савинков согласовал свои планы с самарским Комучем, а не понадеялся на высадку англо-французского десанта в Архангельске, то у него, возможно, было бы больше шансов на успех. Хотя были и объективные причины того, что такое взаимодействие не случилось.
Жители Ярославля на руинах своих домов. 1918 год
Гражданская война способствовала повсеместной архаизации, и в 1918 году Россия стремительно скатывалась в Средневековье, в том числе и в этом смысле. Поэтому даже технически связаться из Москвы или Ярославля с самарским Комучем было весьма затруднительно — телефон и телеграф были недоступны, почта не работала. Даже доехать было весьма проблематично при наличии фронтов.
Что такое самарский Комуч?
Это было правительство России, созданное в Самаре в июне 1918 года бывшими членами Учредительного собрания, разогнанного большевиками. По сути, у него было больше легитимности, чем у ленинского Совнаркома в Москве. Не зря в годы советской власти о нем предпочитали не вспоминать, хотя самарский Комуч, образованный после выступления Чехословацкого корпуса, сыграл колоссальную роль в событиях Гражданской войны в России. Надеюсь, мы когда-нибудь отдельно поговорим о его деятельности — Комуч этого достоин как правительство, пытавшееся вернуть страну на путь политических свобод, демократии и парламентаризма.
Давайте вернемся к восстанию в Ярославле. Получается, оно было не стихийным, а целиком и полностью организованным Савинковым и его «Союзом защиты Родины и Свободы»?
Конечно. Хотя при его подготовке организаторы вели переговоры с ярославскими рабочими и крестьянами из окрестных сел и деревень. Некоторые рабочие (например, из железнодорожных мастерских) поддержали восстание, другие колебались и заняли нейтральную позицию. Что касается крестьян, то после начала восстания в Ярославль их прибыло 800 человек, большинство из которых получили оружие и вернулись в свои деревни.
Почему? Они не хотели воевать?
Это вообще было характерным поведением российских крестьян во время Гражданской войны. Они уже ненавидели большевиков, но предпочитали держаться своих деревень. Культурные и политические навыки, необходимые для осознания своих интересов до уровня общенационального дела, у них отсутствовали. Да и усталость от войны и потрясений у них накопилась огромная. Так что как только они сбрасывали большевиков во время своих восстаний, то немедленно возвращались в свою деревню, к земле, желая только одного: чтобы их все оставили в покое.
Это в полной мере проявилось и после свержения большевиков самарским Комучем: крестьяне сначала были настроены антибольшевистски, но в Народную армию вступать не захотели, а к мобилизации отнеслись полувраждебно. Исключение составляли лишь два добровольческих крестьянских полка из Вольского уезда Саратовской губернии, очень храбро воевавших в Народной армии Комуча. Много было вооруженных крестьянских выступлений и в 1918-м, и в 1919 годах, но ожесточенного характера Тамбовского восстания 1920 года они еще не имели.
Конечно, если бы крестьяне в 1918 году могли знать, что с ними случится в 1921 году, и тем более в 1929-1933 годах, то они, несомненно, боролись бы с большевиками до конца, а не возвращались бы домой при первых успехах. Хотя это нетрудно было предвидеть, и им говорили, что большевики их в покое не оставят, но глубокое осознание этого пришло тогда, когда стало поздно. Так часто бывает. Впрочем, если бы современники знали, что их ожидает в ближайшем будущем, ход истории менялся бы очень часто.
Бунт городской молодежи
Кто участвовал в восстании в Ярославле?
Его ядром изначально было офицерство, но вооруженное выступление против большевиков поддержала некоторая часть рабочих и оставшихся в городе крестьян. Наиболее горячо встретила восстание городская образованная молодежь — ярославские студенты и гимназисты. Кстати, в то время подобное происходило и в других русских городах. Например, основу Народной армии самарского Комуча тоже составила учащаяся молодежь, юнкера и часть офицерства разночинного происхождения. Вопреки позднейшим утверждениям большевиков, ее никак нельзя считать частью Белого движения. В ней не было погон, и воевали они под красным стягом.
А савинковский «Союз защиты Родины и Свободы», организовавший восстание в Ярославле, можно считать частью Белого движения?
Тут сложно сказать, скорее всего — да, но это точно не была однозначно монархическая организация. Савинков создал «Союз» весной 1918 года, после возвращения с Дона, по договоренности с лидером Добровольческой армии генералом Алексеевым. Его целью было сформировать широкую коалицию антибольшевистских сил — от конституционных монархистов, вроде одного из руководителей Ярославского восстания полковника Александра Перхурова, до социалистов (но входили они в его организацию персонально) — и добиваться передачи власти Учредительному собранию, предоставления гражданам России политических прав и свобод.
Руководитель Ярославского восстания полковник Александр Петрович Перхуров во время суда, по приговору которого его расстреляют. 1922 год
Почему Савинков датой восстания назначил именно 6 июля и выбрал для него Ярославль, Рыбинск и Муром?
По воспоминаниям Савинкова, восстание в Ярославле, Рыбинске и Муроме было частью более масштабного плана. «Союз защиты Родины и Свободы» (его численность составляла около трех тысяч человек) собирался охватить восстанием 32 города вокруг Москвы, где были созданы его кадрированные подразделения.
Можете назвать хотя бы несколько таких городов?
Это, например, Владимир, Калуга и Казань. Однако в той же Калуге отделение «Союза» было малочисленным, поэтому около двух десятков офицеров оттуда отправились в Ярославль.
Почему Савинков не планировал антибольшевистское восстание в Москве?
В Москве это оказалось невозможным. Там еще в мае 1918 года прошли массовые аресты офицеров, поэтому члены «Союза» были вынуждены оттуда срочно эвакуироваться. Кроме того, как потом вспоминал Савинков, он и его товарищи опасались, что в случае свержения власти большевиков в Москве немцы, заключившие с ними Брестский мир, введут в столицу войска.
Это могло случиться?
Сейчас об этом трудно судить, но противники большевиков в 1918 году часто и всерьез обсуждали вероятность такой угрозы. Совершенно очевидно, что после распада старой русской армии в стране не было сил, достаточных для эффективного противостояния регулярной германской армии. Думаю, что если бы Германия по тем или иным соображениям решила бы летом 1918 года не ограничиться очень выгодными для нее условиями Брестского мира и оккупировать еще и центральную часть России, вряд ли ей смогли бы противостоять части Красной армии или антибольшевистские формирования, совершенно несравнимые с ней ни по численности, ни по мощи (боюсь, что даже по совокупной).
Так почему все-таки Ярославль?
Он имел выгодное расположение, там находился штаб Ярославского военного округа, поэтому прибывающие в город офицеры могли обосновывать свое появление там желанием поступить на службу в Красную армию. Но главной целью Савинкова был не Ярославль, где он не очень-то надеялся на успех, а Рыбинск.
Почему?
Там находились большие артиллерийские склады, оружием с которых Савинков намеревался снабдить местных крестьян. Но восстание в Рыбинске сразу же провалилось, а оружие с этих складов потом очень пригодилось большевикам в боях за Ярославль.
Германские военнопленные рядом с городским театром в Ярославле. 1918 год
Посол Нуланс и запоздалый десант
То есть все вышло ровно противоположно тому, на что первоначально рассчитывал Савинков?
Да, именно в Ярославле восстание началось успешно. В ночь на 6 июля на городском кладбище собрались 102 офицера, имеющие на руках всего лишь 12 револьверов. Однако им удалось легко разоружить охрану оружейного склада возле железнодорожной станции Всполье и завладеть боеприпасами. Почти сразу же на сторону восставших в полном составе перешла городская милиция во главе с начальником. Вообще, та легкость, с которой восставшие овладели городом, была явным свидетельством того, что в Ярославле к большевикам относились неприязненно.
Как вы думаете, почему?
Антибольшевистские настроения к лету 1918 года были повсеместным явлением в России. Восстания против них прокатились по всей стране. Это мощные крестьянские выступления в Поволжье, а чуть позже и знаменитое восстание ижевских и воткинских рабочих, которые после его подавления перешли в армию Колчака и еще год сражались в ней против большевиков под красным знаменем.
Обо всех этих восстаниях очень не любили вспоминать в СССР, поскольку они противоречили большевистскому мифу о триумфальном шествии советской власти. Только об этом триумфальном шествии многого не договаривали. Да, действительно, в конце 1917-го — начале 1918 года с помощью сочувствующих солдат и матросов большевики взяли под свой контроль многие города страны. Но уже через несколько месяцев правления они вызывали повсеместную ненависть, поэтому к лету 1918 года во многих этих городах большевики власть потеряли. Но в советское время причины этой ненависти к себе большевики объяснять не спешили либо объясняли, как и восстания против их власти, происками и заговорами внешних и внутренних врагов.
Кстати, насчет внешних врагов... Часто пишут, что Ярославское восстание было организовано Савинковым на французские деньги, которые он чуть ли не лично получал от посла Нуланса.
Савинков действительно контактировал с французами и получал от них помощь, но он не видел в этом ничего криминального. И Савинков, и другие деятели антибольшевистского сопротивления воспринимали Францию и Англию как союзников России по Антанте, поэтому помощь от них не считали предательством интересов страны. Наоборот, в этом они обвиняли большевиков, сотрудничавших с вражеской Германией и заключивших с ней позорный и унизительный Брестский мир. И такой взгляд на происходящие в 1918 году события был характерен для многих антибольшевистских сил. Как обычно, у каждого была своя правда, и зависела она от системы координат.
Вы упоминали, что Савинков рассчитывал, что одновременно с восстанием в Ярославле и Рыбинске англичане и французы высадят десант в Архангельске.
Да, предполагалось, что после высадки в Архангельске они выдвинутся в сторону Вологды. Однако, как это часто бывает в таких случаях — по всей видимости, из-за бюрократических и логистических проволочек, — десант союзников высадился лишь 2 августа 1918 года, когда восстания в Ярославле и Рыбинске были уже подавлены. Нужно учитывать, что обещания ему давали одни чины, а решения принимали другие — более высокопоставленные, порой, как позже выяснилось, даже не знавшие об этих обещаниях.
«Баржа смерти» на Волге
То есть Савинков планировал поднять против большевиков Верхнее Поволжье, дождаться подхода англо-французских союзников, а потом наступать на Москву?
Трудно сказать. Не думаю, что с имеющимися у Савинкова силами, даже с помощью англичан и французов, был бы возможен поход на Москву. Хотя первоначально «Союз защиты Родины и Свободы» действительно планировал охватить большевистскую столицу огненным кольцом из восставших городов, однако быстро выяснилось, что для этого катастрофически не хватало сил и ресурсов. Возникла типичная ситуация «гладко было на бумаге, да забыли про овраги». В условиях Гражданской войны, когда возросла роль стихийных процессов и различных непредвиденных случайностей, даже более продуманные планы, чем замысел Савинкова, пусть и составленные хорошими офицерами, часто оказывались обречены на неудачу.
А могли восставшие в Ярославле рассчитывать на помощь антибольшевистских сил Среднего Поволжья? Например, Народной армии самарского Комуча?
Теоретически — да. Но для правительства самарского Комуча приоритетом было наступление на южном направлении, в сторону Саратова. Его лидеры стремились соединиться с Добровольческой армией генерала Алексеева и донским казачеством, а потом вместе с ними через Тамбов двигаться на Москву. Другое дело, что на практике войска Народной армии захватили Казань вопреки воле правительства Комуча, благодаря авантюризму ее военачальников.
Разрушенные кварталы Ярославля. 1918 год
Конечно, с высоты сегодняшнего дня понятно, что Савинкову не надо было слишком надеяться на иностранных союзников, а следовало скоординировать свои действия с самарским Комучем. Но мы должны понимать, что ключевые события 1918 года во время Гражданской войны в России часто носили стихийный и хаотический характер. Во многом из-за того, что антибольшевистские силы были неспособны между собой договориться.
В советское время, когда восстание в Ярославле называли «белогвардейским мятежом», часто говорили о так называемой «барже смерти» на Волге, где восставшие якобы мучили местных коммунистов.
Она действительно существовала, но она отличалась от других «барж смерти». В Гражданскую войну «баржами смерти» именовали суда, которые потом топили вместе с находившимися там заложниками. Но тут ситуация была несколько иной.
В начале восстания убили двоих руководителей ярославских большевиков — Закгейма и Нахимсона, еще около 200 их товарищей арестовали и посадили на баржу, стоявшую на якоре посреди Волги. Так эта баржа стала импровизированной плавучей тюрьмой. Когда в городе начались бои, баржа оказалась на линии огня между восставшими и частями Красной армии. На 13-й день баржа снялась с якоря, ее отнесло вниз по течению Волги и прибило к берегу, где красноармейцы освободили ее узников. К тому времени в живых осталось чуть больше половины, остальные погибли при обстрелах, от голода и жажды.
Расстрел города
В отличие от выступления левых эсеров в Москве, Ярославское восстание большевики утопили в крови. Правда ли, что бомбардировка Ярославля с применением бронепоездов, авиации, артиллерии и попыткой использования химических снарядов была первой крупномасштабной военной операцией большевиков во время Гражданской войны?
Насколько я знаю, химическое оружие красные не применяли.
Насколько мне известно, его завезли, но не успели использовать, поскольку к тому времени восставшие уже сдались.
Возможно, его просто не решились использовать. Но это все предположения, а историки имеют дело с фактами. Факты таковы, что большевики действительно подвергли Ярославль мощным артиллерийским обстрелам и бомбежкам с воздуха. Центр города очень сильно от них пострадал, пострадали древние ярославские церкви, государственные и общественные учреждения, в том числе больницы. Было уничтожено свыше двух тысяч домов, более 20 фабрик и заводов.
В результате постоянных обстрелов и бомбежек в разных районах города возникли многочисленные пожары, а поскольку водопровод тоже был разрушен, тушить их было невозможно, тем более под непрерывными обстрелами. В итоге значительная часть города просто сгорела. Понятно, что такой безжалостный расстрел целого города был, мягко говоря, избыточным и необоснованным. Современники тех событий были в ужасе от действий большевиков, но таковы были реалии Гражданской войны.
Зачем в подавлении Ярославского восстания большевики активно использовали так называемые «интернациональные части», состоящие из германских и австро-венгерских военнопленных, а также поляков, латышей и китайцев? Им что, не хватало своих сил?
Большевики использовали всех, кто им мог помочь. Из всех частей Красной армии, атаковавших Ярославль, «коммунистический батальон» и интернациональные подразделения считались самыми стойкими и боеспособными.
Отряд красноармейцев, направленный для подавления восстания в Ярославле
Вообще, участие иностранных формирований в российской Гражданской войне — это отдельная и до сих пор малоизученная тема. Причем они воевали по обе стороны фронта — как за красных, так и за их противников. Многие знают о Чехословацком корпусе, с выступления которого в мае 1918 года началась активная фаза Гражданской войны в России. Но мало кто помнит, что около пяти тысяч чехов и словаков воевали на стороне большевиков. А ведь был еще и Добровольческий корпус сербов, хорватов и словенцев, который раскололся по отношению к сторонам конфликта: около 20 тысяч выступило за большевиков, а часть примкнула к чехословацким легионерам.
И в финале восстания в Ярославле ключевую роль тоже сыграли германские военнопленные.
Да, когда восставшие осознали, что их дело обречено, они решили сдаться германской комиссии по военнопленным, члены которой с началом боевых действий были интернированы в городском театре. Глава этой комиссии лейтенант Балк гарантировал сдавшимся участникам восстания жизнь и безопасность, однако не смог выполнить свое обещание и вынужден был выдать восставших вошедшим в город частям Красной армии.
Что стало с этими людьми?
Большевики сразу же расстреляли 420 человек, еще несколько десятков были арестованы и казнены в течение последующих месяцев.
Прелюдия красного террора
Историк Сергей Мельгунов, кажется, утверждал, что после подавления восстания большевики расстреляли в Ярославле свыше пяти тысяч человек.
Это не совсем так. Мельгунов, называя эту цифру, имел в виду период с марта по ноябрь 1918 года. Причем, скорее всего, он включал не только Ярославль, но и всю губернию. Относительно числа погибших участников восстания тоже есть разные данные. По-видимому, ближе к истине те, кто говорит о 600 убитых.
Сколько мирных жителей погибло во время восстания и при его подавлении?
Это неизвестно — никто их не считал. Во время боев и пожаров значительная часть мирного населения Ярославля покинула город, расположившись табором на берегу Волги.
Можно ли сказать, что именно подавление Ярославского восстания, а не убийство Урицкого и покушение на Ленина 30 августа 1918 года дало истинный старт красному террору? К тому же именно в дни Ярославского восстания в Екатеринбурге большевики расстреляли царскую семью.
Это дискуссионный вопрос. Существовал ли красный террор до его официального объявления 5 сентября 1918 года, после убийства председателя Петроградской ВЧК (ПЧК) Урицкого и покушения на Ленина? Что именно считать красным террором? Ведь и расстрел 420 сдавшихся участников Ярославского восстания, и убийство Николая II с его семьей при желании можно объявить эксцессами исполнителей на местах. Во всем этом еще предстоит разбираться.
Но в целом я согласен с позицией американского историка Александра Рабиновича, высказанной в книге «Большевики у власти. Первый год советской эпохи в Петрограде»: «Убийство Моисея Урицкого утром 30 августа и неудавшееся покушение на Ленина вечером того же дня рассматриваются обычно в качестве непосредственной причины красного террора. На самом деле к тому времени необъявленный красный террор в самых разных формах уже несколько месяцев шел в Москве и других крупных российских городах. В Петрограде практика взятия политических заложников распространилась в конце июля. 19 августа был снят запрет Урицкого на расстрелы ПЧК (после чего были расстреляны первые 21 человек), а 28 августа на пленарном заседании Петроградского Совета произошло фактически официальное провозглашение красного террора».
Как вы думаете, было ли Ярославское восстание обречено на неудачу? Правы ли те, кто считает его авантюрой Савинкова?
Это тоже очень сложный и неоднозначный вопрос. Надо понимать обстановку в России 1918 года — всеобщий хаос и ожесточение, нарастающая атомизация и архаизация общества, кровавая и безжалостная война всех против всех... События развивались очень быстро, и современникам было трудно в них разобраться.
Сами большевики были не уверены, что им удастся надолго удержать власть, а их противники даже не сомневались, что большевистская диктатура в России не сможет продлиться дольше нескольких месяцев. Однако всеобщее одичание в условиях разгоравшейся Гражданской войны постепенно изменяло социальную ткань российского общества. Сейчас легко говорить, что те или иные участники Гражданской войны могли бы действовать более эффективно. Фокус в том, что очень часто никто не мог предсказать эффективность того или иного действия, не попробовав его в тех экстремальных условиях.
Ярославль. Руины здания Демидовского юридического лицея. 1918 год.
Конечно, многие из восстаний 1918 года и последующих лет можно назвать авантюрой, но ведь альтернативой им было смирение, что было неприемлемо для участников антибольшевистского восстания. И вообще, можно ли мерить меркой современного человека мирного времени обстоятельства и психологию военного времени, да еще и Гражданской войны? Нам бы ее понять хотя бы, не то что судить. Вообще, надо быть очень аккуратными с этой привычкой, так легко нарушающей принцип историзма.
Чем, на ваш взгляд, июльское восстание 1918 года в Ярославле важно для истории нашей страны?
Оно было одним из ключевых эпизодов антибольшевистских восстаний 1918 года. История событий Гражданской войны в России требует нового изучения и очень серьезного переосмысления. Ведь современное российское общество по сей день живет со множеством советских мифов и стереотипов о событиях того времени. До сих пор в головах многих граждан доминирует представление, что 100 лет назад абсолютное большинство населения тогдашней России полностью поддержало большевиков. В реальности же сопротивление власти большевиков было колоссальным и охватывало самые разные слои общества.
Поэтому трудно согласиться с мифами о покорности русского народа, который не был способен сопротивляться насилию большевистской власти и только мирился с ней. История Гражданской войны и антибольшевистских восстаний лета 1918 года, да и последующих лет, говорит ровно об обратном.
Но не только в этой теме меня волнует и пугает мифологизированность нашей истории. Уверен, что очень важно исследовать и помнить подлинную историю нашей страны и делать из ее уроков правильные выводы, чтобы никогда больше не наступать на старые грабли и не ставить Россию и ее народы на грань катаклизмов и потрясений.
Портрет моего отца сделан с фотографии на фоне Крым ( исход белой армии)
О Престоле B РоссииРазмышления князя Александра Трубецкого о контурах будущей монархии
В настоящее время, чаще и чаще задается вопрос о будущем монархии в России.
На вопрос рода Романовых в будущей монархии, очень правильно ответил Великий Князь «Верно, что Господь укажет во благовремении народу русскому, способ как Я лично верю, что в России настанет время народного призвания к восстановлению Царь должен быть православным. Это означает, что если он, или его потомки Будучи Православным царём, он должен тоже быть защитником всех других Царь должен признавать другие исторически существующие на Руси языки, но сам Возникает ещё один принципиальный вопрос: Новый Царь, как первый из новой линии Исключается, таким образом, без всяких оговорок, право на престолонаследие ветви Мы должны принципиально осудить тот факт, что после такого поведения, Великий князь В свою очередь, его сын Владимир Кириллович, как мы знаем, по династическому закону И наконец, как же мы можем допустить на престол России Гогенцолернов, потомков Напомним, наконец, что до сих пор Кирилловичи торговали и торгуют титулами и Вспомним также, что Владимир Кириллович был женат на разведённой княжне Готовы ли мы призвать на Русский трон Гогенцоллернов? Готовы ли мы стать на стороне Являясь заместителем Председателя монархического движения «Двуглавый Орёл», я Но наша задача нелёгкая, она требует от нас много работы, понимания, терпения и Мы должны определить, чего мы сами хотим. Какого Царя, какой монархический режим?
|
Франции предстоит раскрыть весь потенциал отношений с Россией
Потомок русских эмигрантов князь А.А. Трубецкой провел в октябре текущего года в Париже, под председательством бывшего президента Франции Валери Жискар Д’Эстена и в присутствии посла России, первое пленарное заседание созданной им франко-российской Ассоциации, призванной улучшать франко-российские дипломатические и культурные связи. В эксклюзивном интервью для нашего журнала он поведал о задачах и целях своей Ассоциации, а также раскрыл некоторые аспекты состоявшихся в мае текущего года в Версале переговоров между президентами России и Франции. Интервью подготовил и провел журналист Александр Артамонов.
Александр Артамонов. Коль скоро Вы – князь, должен ли я к Вам обращаться протокольно «Ваше Сиятельство»?
Александр Трубецкой. Давайте проще – Александр Александрович, или Александр…
А.А. Ну что же, первый вопрос – генеалогический. Так как Вы – урожденный Трубецкой, то, значит, Вы персона древнего королевского рода Гедиминовичей…
А.Т. Мы действительно происходим от древнего литовского князя Гедимина, от которого пошли несколько ветвей польских королей, а в России князья – Трубецкие, Куракины и т.д. Но наша ветвь восходит прямо к Гедимину.
А.А. Это делает Вам честь, потому что я знаю, что в России в царские времена Гедиминовичи считались старше Рюриковичей…
А.Т. Да, есть такая теория и у современных историков, что Рюрик возводил свое происхождение к Гедимину. Споры, на самом деле, не утихают в научной среде. Я читал разные интересные исследования по этому поводу. Есть достаточно весомые аргументы и за, и против.
А.А. Ну что же, приветствуем Вас от лица людей, которым дорога память Отечества. Гость наших эфиров писатель и историк Елена Чудинова, представляющая монархическое направление общественной мысли России, наверное, была бы рада обсудить с Вами некоторые исторические факты, касающиеся истории России и Вашего рода, мы же переходим с Вами к нашей основной теме беседы – франко-российским политическим и дипломатическим отношениям на современном этапе развития.
А.Т. Во Франции есть большая потребность в общей координации между различными, часто стихийно возникающими обществами дружбы с Россией. Даже в маленьких городах Франции нет-нет да и встретишь какую-нибудь группу «Калинка», любителей российской песни, или же группу имени Чайковского, слушающих русскую музыку. И вот по этому поводу у меня был разговор с только что покинувшим свою должность посла России во Франции А.К. Орловым – он только что уехал из Парижа. Он сказал мне, что было бы хорошо, если бы можно было как-то помогать этим сообществам по интересам связываться с Россией. Вторым важным историческим фактом является, на мой взгляд, состоявшаяся в мае текущего года встреча президента России Владимира Путина с президентом Франции Эмманюэлем Макроном. В принципе, с этой встрече пошел перезапуск российско-французских отношений, которые 5 лет подряд – в эпоху мандата Франсуа Олланда – отличались какой-то неурегулированностью. Надо поблагодарить post mortem post mortem Петра Первого, с именем которого и сопряжена эта историческая встреча в Версале. Будем надеяться, что из этого получится что-то положительное. И вот такие ассоциации, как та, которую я имею честь представлять, будут помогать, поддерживать, подталкивать, поправлять неправильное – такова предписанная нам роль. Наше же название – «Франко-российский Альянс» - мы выбрали, основываясь на историческом названии того альянса девяностых годов девятнадцатого столетия, который укоренил союз Франции и России на всю протяженность уже века двадцатого, несмотря на все события, на все те перевороты, которые произошли в России, и на Вторую Мировую и т.д.
А.А. Тем самым Вы предвосхитили мой вопрос по поводу герба Вашей Ассоциации, на котором изображены 2 скрещенных древками флага – французский и российский. Причем российский – это, по сути, императорский штандарт с черным орлом на желтом фоне.
А.Т. Дело все же не в красивом флаге… Тот альянс возник на пике энтузиазма, сблизившим тогда Россию и Францию, результат которого еще чувствуется до сих пор. Вы же помните визит Николая Второго в Париж, визит французского президента в Санкт-Петербург, визит российской эскадры в Тулон, заход французского военно-морского флота в Кронштадт… В общем, много было об этом написано. Так что вот этот исторический энтузиазм для меня символизирует то, чем мы, собственно, должны заниматься. Мы, конечно, не намерены в рамках нашей Ассоциации приглашать во Францию российский флот, так как это не в рамках нашей компетенции (смеется). Однако это чувство здорового энтузиазма должно служить нам примером.
А.А. Мне это представляется великолепным посылом. Также вспоминается, что когда российский флот зашел в начале XX века в Тулон, то французские женщины собрали свои золотые украшения и отлили из них браслеты, которые они подарили офицерам российской эскадры. На каждом была надпись: «Вердену не повторится!» Речь шла об альянсе России и Франции против Германии.
А.Т. Да. Так было!
А.А. Очень важно, что Ваша Ассоциация намерена не ограничиваться протокольными мероприятиями, а действовать в созидательной плоскости. В беседе перед эфиром Вы рассказали, что пытаетесь также оказывать посильную помощь в установлении внутрицеховых франко-российских контактов: в помощь тем же медикам, композиторам, педагогам…
А.Т. На прошлой неделе у нас прошел учредительный гала-вечер, в котором приняло участие около трехсот человек. Председательствовал Валери Жискар Д’Эстен, бывший президент Франции. Рядом с ним сидел Александр Константинович Орлов. Это, по-видимому, был его последний выход во внешний мир в Париже еще в функции чрезвычайного и полномочного посла Российской Федерации. Мы также получили поддержку от многих известных людей – таких, как Иван Бло или же Монтескью, пожизненный секретарь Академии Франции Элен Каррер Д’Анкосс и т.д. Также на этом учредительном вечере присутствовали представители различных профессий – Церковь, представленная Владыкой Нестором, окормляющим парижскую паству, а также врачи, банкиры, бизнесмены и др. Из России приехала делегация медиков, а также делегация от ВТБ. Теперь надо работать. Есть хорошая русская пословица: На Бога надейся, а сам не плошай! К нам уже обращаются с вопросами о роде нашей деятельности, программах и т.д.
А.А. А что Вы можете сказать о такой организации, как Трианон, основанной в ходе майской встрече в Версале по настоянию обоих президентов?
А.Т. Как я уже говорил, Петр Первый на том свете вряд ли ожидал, что 300 лет спустя он поможет становлению новых отношений. Действительно, получилась встреча в Версале, на которой президент Макрон предложил создать рабочую группу под названием Трианон. Я уже встретился с председателем с французской стороны Пьером Морелем, бывшим послом Франции в России. Он уже собирает собственную команду. Примет участие в работе группы и бывший теперь уже посол России во Франции Александр Константинович Орлов. Когда мы готовили нашу первую пленарную встречу, Пьер Морель долго и убедительно извинялся, сославшись на занятость и, как следствие, на невозможность присутствовать. Но тем не менее, прислал собственного первого помощника. Этот человек будет, совместно с А.К.Орловым, генеральным секретарем нашей Ассоциации. Во всех разговорах, прозвучавших на встрече, звучало, что наши опыт и компетенция будут востребованы.
А.А. Надежда на улучшение франко-российских отношений присутствует, хотя пока дипломатический мир только ожидает прояснение политической линии Макрона на российском направлении. Хотелось бы Вас спросить, как Вы из Парижа оцениваете потенциал отношений между Россией и Францией? Ведь со своей стороны, Россия уже продемонстрировала свою доброжелательную заинтересованность.
А.Т. В том, что касается России, могу только отметить, что я просто восхищен терпимостью России и, в особенности, лично Владимира Владимировича Путина! Ведь, действительно, сколько можно ждать улучшений?! Мы встречаемся, что-то обсуждаем, а санкции продолжаются! Мы живем просто в дурацкой – иначе не скажешь! – ситуации, когда Франция пытается всячески развивать контакты, ищет созидательные пути, но остается в заложниках у препятствующей этому мировой политики! Что касается санкций, известно, что они постоянно продлеваются единогласно всеми членами Евросоюза каждый раз сроком на полгода и т.д. То есть хватило бы одного члена Евросоюза для того, чтобы санкции были прерваны.
А.А. Давайте надеяться, что благодаря деятельности такой Ассоциации, как Ваша, появится, наконец, новое поколение европейских политиков. Тут нельзя не вспомнить последнее выступление Владимира Владимировича Путина на Валдае, когда он сказал, в ответ на вопрос западного политолога, что самая большая ошибка России за прошедшее десятилетие – это излишнее доверие к Западу, а самая большая ошибка Запада, что он это доверие принял за слабость. В этой связи хотелось бы Ваш комментарий. Придем ли мы к раскрытию потенциала наших межгосударственных отношений с Францией?
А.Т. Пока Вы мне это рассказывали, я вспомнил, что лучше всего отношения между Западом и Россией описал религиозный философ начала двадцатого столетия Иван Ильин. Они писал о двух тенденциях в российском обществе – западниках и славянофилах. И он тогда отметил тупой и неперспективный подход западников, которые испытывают слишком сильное доверие к Западу и не просчитывают ситуацию. Но в равной степени осуждал он и славянофильство, призывавшее к отказу от Запада. Думаю, что золотая середина, средняя линия – это лучше всего. Думаю, что Владимир Владимирович это нам правильно подсказал. Не надо ждать от Запада слишком многого.
А.А. Ну что же, само название Вашей Ассоциации – Франко-российский Альянс – и передает эту идею.
Война 1877-1878. Доклад А. Трубецкого. Июнь 2017.
В этом году прошло 140 лет с начала освободительной войны на Балканах.
Вспоимним что окупация Балканов Турками длилась более чем 500 лет и отличалась преследованием христианского мира в этом регионе Европы.
Вспомним тоже что ,за всю историю отношений России и Турции с 18 го века было не меньше 10 воин.
Болгария в то время не была сувереренным государством хоть ее история упоминается еще с времен Гомера. Можно сказать, что Болгария полностью была вассалом Турции, которая ее считала частью своего государства. А освободительная война даст Болгарии легитимность Европейского государства.
Во второй половине 19 го века появились разные движения за независимость которые, по разному боролись за нее. Не скроим что, один из лидеров Болгарии Стамбулов скажет после освободительной войны: Россия нас освободила от Турков, но кто освободит нас от России?
Уже в 1860 годах, Царь Александр второй позволял русским офицерам добровольно принимать участие в военных операциях против Турков в основном в сербской армии. Ситуация стала накаляться когда в 1873 году Турки повесили легендарного болгарского героя и лидера, Васил Левски который возглавлял одно из движений за независимость.
Россия и Австрия подписали в 1875 соглашение о том что, Австрия будет нейтральной страной в случае войны с Турцией. Но зато она потребовала иметь право на Боснию и Герцеговину. ( это право предъявленное после войны и подтвержденное Берлинским конгрессом, будет иметь роковое последствие в 1914 году, когда наследник Австрии Фердинанд будет убит именно в Боснии).
В 1876 году начинается крупгное востание против Турции в Сербии Черногории и в Болгарии.Турки отвечают кровавой репрессией и это
вызывает общее возмущение европейских держав. Особенно во Франции выступает Виктор Гюго. Но западные державы ограничились только протестом, но не действием.
А в России начинается сильное народное движение солидарности в защиту христианских в основном првославных балканских народов.
Интересно отметить что 19 век является в Европе периодом колониального развития с многими войнами имеющие как цель завоевание новых териториий. А война, которую начнет Россия, будет преследовать толь одну цель: освобождение угнетенных народов и предоставить им независимость. Вот почему в Софии заслуженно существует памятник и улица которые посвящены Царю Освободителю.
Конечно, война на Балканах могла бы позволить России реализовать старую мечту – завоевание проливов Босфора. Военные успехи на самом деле могли это позволить. Но Царь Александр второй не рискнул начать другую войну с Европейскими державами, которые и показали скоро на Берлинском конгрессе противостояние против возможной экспансии России. (Кроме Франции, которая находилась в слабом положении после воины 1870 года против Германии и не принимала участие в Берлинском конгрессе).
Россия объявила войну против Турции 24 апреля 1877, при поддержке как было сказано выше энтузиазма Русского, Болгарского и Румынского народов. В Плевенской панораме есть картина, которая иллюстрирует этот Энтузиазм. Румыния приняла участие как союзник в войне, но до этого пыталась отдельно договориться с Турцией и если бы договор состоялся, то Румыния могла запретить русским войскам проходить через её территорию.
Война началась, несмотря на то что, Россия была не полностью подготовлена. Министр Милютин еще далеко не закончил военные реформы которые были необходимы после неудачного опыта Крымской войны. Сам Александр Второй пытался избежать войну путем дипломатических действий (ультиматум Турции в 1876 и Лондонский протокол подписанный Графом Игнатьевым).
Цель дипломатических попыток было достижение согласия Турции прекратить гнет на христианские народы.(Хочется тут сказать что в наше время Европейские державы скорее защищают мусульманские народы чем христианские).
Война 1877- 1878 г. показала часто не компетентность высшего русского начальства в ведении войны. Даже Гланокомандующий Великий Князь Николай Николаевич будет подвергаться заслуженным критикам. Зато как всегда, героизм русского солдата и Болгарского ополченца позволили победу несмотря на превышающее количество турецкой армии.
Но всё же, эта война выдвинула тоже плеяду блестящих генералов: Драгомиров, Гурко, Радецкий, Столетов (который командует болгарским корпусом) и конечно легендарный Скобелев. Следует тоже отметить что Великий Князь ,будущий Царь Александр Третий отличился в начале войны блестящим маневром на левом фланге.
Тут нужно сказать несколько слов и о том, что эта война принесла ряд своих новшеств, и справедливо ее назвать первой современной войной в Европе. Эту войну будут потом подробно изучать не только российские но и западные специалисты.
Жаль конечно что уроки войны не были достаточно учтены Россией в момент войны против Японии и даже для первой мировой войны.
С стороны западных экспертов назовем немецких будущих генералов Фон Шлифен и Фон Мольтке. Первый особенно восхищался Скобелевым, а второй назвал маневр Будущего царя Александра третьего самым замечательным стратегическим маневром 19 го века. На самом деле, Турки пытались для психологического эффекта, разбить армию, которой командовал наследник престола, но тот сумел небольшими силами притянуть на себя, без особых потерей, крупные турецкие силы, которые были бы им нужны в это время на других фронтах. Вообще скоро Великий князь приостановил стратегическое отступление и с успехом начал наступать. В этой стратегической операции, советником будущего Императора был генерал Вановский, который в будущем стал его военным министром.
Но вернемся к тому, что эта война первая из современных:
- Это использование Железной дороги
- Использование телеграфа
- Использование защитного цвета для обмундирования солдат (инициатива Скобелева еще в Азии, которая вначале с трудом воспринималась в военных кругах старой школы)
- Массовое присутствие иностранных военных Экспертов, журналистов, в том числе и шпионов (из Еврпопы, США, и даже Японии)
- Использование окопов, в связи с появлением дальнобойным оружием.
- Использование современной военной техники (винтовки Пибоди, Мартини, Виншестер, Снайдер у турков и Бердан у русских, а также современная артиллерия, которая заряжается через затвор). Отметим, что у Турков были пушки немецкой фирмы КРУПП, которые были более дальнобойные, чем русские, но зато русская артиллерия превышала количеством и качеством артиллеристов.
- Постепенное прекращение фронтальных штыковых атак, но еще в не достаточной степени.
- Использование артиллерийской подготовки до атак пехоты или кавалерии, но, к сожалению не всегда.
К сожалению старые прывычки штыковых атак по Суворовски не совсем прератились. Не редко, как например при Телиш или Горном Дубняке, происходили убийственные атаки со штыкам против хорошо зарытого в окопах противника, причем часто без артиллерийской подготовки.
Генерал Гурко написал что « все думали только о конечном результате, забывая три плевенские операции которые принесли в жертву русских солдат».
Надо отметить, что такие факты как введение в войну Гвардии, которое показало, что не все идет так гладко, а так же возвращение в Россию многих раненых, и количество погибших, охладило в России
первоначальный Энтузиазм и этим воспользовались революционные движения.
В своих воспоминаниях, генерал Краснов герой первой и гражданской воин, писал что, будучи ребенком, он разделял, как и все население Росиии, этот энтузиазм и разочарование по мере поступления известий с фронта.
Хочу теперь особенно подчеркнуть роль императорской Гвардии.
Известно, что гвардия не приняла участие в Крымской войне. Она считалась элитной и была лучше оснащена более современным оружием, таким как, например винтовки Бердан 1 и 2 (бердан 2 очень ценили в США, где он носил название Russian Gun). К сожалению, армейские полки имели более устарелые ружья, как например модель 1843 года КРНКА, которая даже не имела нарезной ствол. Меткость и дальнобойность сильно уступали перед турецкими виншестерами.
Существовало соперничество между армейскими и гвардейским полками.Армейцы всегда считали что гвардейцы пригодны только для парадов. Это приводило к тому что, гвардия часто проявляла не нужную храбрость, вела атаки без артилерийской подготовки, только чтобы показать свою доблесть.
Например, Лейб Гвардии Гренадерские и Егерские полки были совершенно зря, почти полностью уничттожены в сражениях на Горном Дубняке, Телиш и под Плевной.
Хочу тут рассказать эпизод лейб-гвардии Егерей. Во время сражения при Телиш, играл полковой оркестр , и вообще спрашивается зачем это нужно во время битвы? В Оркестр попал снаряд и сбил часть музыкантов. Остальные встали и продолжили играть марш полка. С тех пор по традиции Егерского полка, при выполнении марша отмечалась в какой то момент пауза на несколько секунд и потом оркестр играл снова.
В своих воспоминаниях, один офицер Л.Г Конногренадерского полка рассказывал об Энтузиазме всего полка, от нижних чинов до командира, когда было объявлено что полк примет участие в войне (как и вся вторая кавалерийская дивизия в которую он входил). Он тоже рассказал
любопытный эпизод, который произошел перед атакой при Горном Дубняке. Полк ждал команду чтобы вступить в бой как вдруг между полком и противником прискакала группа кубанских казаков которая занялась джигитовкой. Эта демонстрация правда быстро прекратилась когда турки начали обстреливать этих удальцов.
Вообще вместе с Л Г Уланским полком, Л Г Конногренадеры взяли город Враца и этим самым заблокировали возможное поступление турецких сил через горную переправу, которая выходит к городу Враца. За это, на каске ЛГ Конногренадерского полка, с тех пор было написано « За взятие города Враца». А у Л Г Егерях, кстати, написано «За взятие Телиш».
Тоже интересная история у Л Г Казаков: Когда полк проходил осмотр перед царем до отправления на войну, Царь с восторгом сказал « они идут на войну как на свадьбу». И с тех пор, полковой музыкой Лейбъ казаков, стал свадебный марш Мендельсона.
Лейб Казаки отличились взятием города Ловеч и этим самым они закрыли возможнось поступления турецких сил в Плевну на помощь Осман Паша а также они перекрыли дорогу которая позволила бы ему покинуть Плевну по этой дороге. Как Известно Осман Паша попытался 10 декабря пробраться на дорогу в Софию, несмотря на то что Горный дубняк и Телиш были заняты русскими. На выезде из Плевны ему пришлось сдаться.
Тут следует напомнить что, как и на Шипке, в Старом Загоре, в Плевне, Горном Дубняке и Телиш, а также и во многих других местах сохранились памятники и братские могилы тех, кто воевали за освобождение Болгарии (их больше 400).Особенно впечатляет посещение так называемого «Лавров Парк» в Горном Дубняке и парк Скобелева в Плевне, в которых стоят памятники и братские гробницы многих армейских и гвардейских полков.
Вечная Память всем героям освободительной войны! Пусть их памятники напоминают тесную историю Болгарии и России.
20 февраля 2017 года в информационном агентстве РИА «Новости» состоялась пресс-конференция в формате видеомоста, посвящённая итогам дней «Памяти погибших. Февраль. Трагедия. 1917 год. Уроки истории», которые состоялись 18-19 февраля 2017 года в Храме Христа Спасителя, по благословению и с участием Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла. Памятные мероприятия были организованы и проведены Фондом Людвига Нобеля (руководители – авторы проекта Ярослав Голко, Анна Яковлева и Евгений Лукошков), совместно с Императорским Православным Палестинским Обществом (председатель – доктор юридических наук, кандидат исторических наук Сергей Степашин) и Императорским Историческим Клубом.
В пресс-конференции приняли участие:
- Председатель Императорского Православного Палестинского Общества,
доктор юридических наук, кандидат исторических наук
Сергей Вадимович СТЕПАШИН;
- Руководители Фонда Людвига Нобеля:
Анна Вячеславовна ЯКОВЛЕВА,
Евгений Владиславович ЛУКОШКОВ;
- Председатель Президиума Международного совета российских соотечественников,
ректор Парижской Консерватории имени Сергея Рахманинова
граф Пётр Петрович ШЕРЕМЕТЕВ;
- Исполнительный президент Ассоциации «Франко-российский диалог»,
председатель Ассоциации «Общество памяти Императорской гвардии»
князь Александр Александрович ТРУБЕЦКОЙ.
Участники пресс-конференции напомнили собравшимся о том, что в 2017 году исполняется 100 лет со времени событий 1917 года, кардинально изменивших судьбу России, миллионов её граждан, многие из которых либо стали жертвами, либо были вынуждены покинуть Родину. Обсуждались вопросы о том какие уроки мы должны извлечь из произошедшего разлома; что нужно сделать для того, чтобы подобные цивилизационные трагедии и жертвы не повторились в истории нашего государства, а человеческая жизнь стала главной и безусловной ценностью.
В ходе пресс-конференции состоялось также подключение студии в Симферополе, откуда находившиеся в ней представители СМИ также могли задать имевшиеся у них вопросы.
18 и 19 февраля 2017 года в Храме Христа Спасителя, по благословению и с участием Святейшего Патриарха Московского и всея Руси КИРИЛЛА, состоялись памятные мероприятия, посвящённые 100-летию февральской трагедии 1917 года, когда после отречения императора от престола, совершённого под давлением враждебных России сил, страна стремительно погрузилась в пучину революций, гражданских войн и жестоких репрессий, безвозвратно унесших миллионы жизней наших соотечественников.
«Дни памяти погибших» были организованы и проведены Фондом Людвига Нобеля (руководители - авторы проекта Ярослав ГОЛКО, Анна ЯКОВЛЕВА и Евгений ЛУКОШКОВ), совместно с Императорским Православным Палестинским Обществом (руководитель – доктор юридических наук, кандидат исторических наук Сергей СТЕПАШИН) и Императорским Историческим Клубом.
18 сентября в Зале церковных соборов состоялась научная конференция «Февраль. Трагедия. Уроки истории. 1917 г.», которую открыл Председатель Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата митрополит Волоколамский Иларион, зачитавший приветственное послание. Святейшего Патриарха Кирилла. На конференции выступили с докладами: министр культуры РФ Владимир Мединский, председатель Императорского Православного Палестинского Общества Сергей Степашин, исполнительный президент ассоциации «Франко-Российский диалог» князь Александр Трубецкой, председатель президиума Международного совета российских соотечественников граф Пётр Шереметев, Предводитель Союза Дворян, профессор Свято-Сергиевского Православного Богословского института в Париже князь Дмитрий Шаховской, научный руководитель Института всеобщей истории РАН, академик Александр Чубарьян, директор Института Российской истории РАН Юрий Петров и другие выдающиеся деятели науки и культуры. После окончания конференции на балконе Зале церковных соборов открылась выставка «Памяти Погибших за веру Христову». В тот же день состоялся показ спектакля «РЕКВИЕМ» с премьерой документального фильма, созданного студией «Золотой Телец» (художественный руководитель – Андрей Максимков) в сопровождении Международного симфонического оркестра «Таврический» (художественный руководитель и главный дирижёр – народный артист Кабардино-Балкарии Михаил Голиков) и Государственного московского академического областного хора имени А.А. Кожевникова (художественный руководитель – Николай Азаров).
19 февраля Святейший Патриарх Кирилл совершил в Храме Христа Спасителя божественную литургию, во время которой была совершена панихида памяти погибших за веру Христову и всех наших соотечественников, убиенных в годы кровавого революционного лихолетья. На богослужение в Храм Христа Спасителя была принесена икона Божией Матери «Державная», чудесно обретённая в Москве 2 марта (по новому стилю – 15 марта) 1917 года, в день насильственного отречения от престола государя императора Николая II.
Беседа с князем Александром Александровичем Трубецким
4 декабря во французской столице был освящен новый кафедральный Троицкий собор на территории Российского православного духовно-культурного центра на набережной Бранли. Это событие многие называют историческим. Мы поговорили с князем Александром Александровичем Трубецким, председателем «Ассоциации Императорской Гвардии», ярким представителем русской диаспоры в Париже, о значении этого события для России и Европы, русской идее и русской эмиграции.
- Александр Александрович, вы присутствовали как за богослужением, так и на самой церемонии освящения храма. Как бы вы охарактеризовали произошедшее?
Сейчас Россия находится, можно сказать, в центре Парижа
- Слово «историческое» имеет здесь особое значение. Для каждого отдельного человека какое-то событие может быть названо историческим, а вот то, что случилось в столице Франции - теперь в середине Парижа стоит храм с культурным и духовным центром - это не для нас, это не для наших детей и внуков, но это по-настоящему историческое событие для многих поколений людей вперед, которые будут проезжать мимо этого храма, по набережной Сены, где недалеко расположен мост Александра III, а напротив него - мост Альма, который напоминает о первом сражении времен Крымской войны. Так что, действительно, сейчас Россия находится, можно сказать, в центре Парижа. Особенно же - православная Россия. Поэтому это событие действительно можно назвать историческим событием.
- Когда мы сегодня в России говорим о Франции, конечно же, вспоминаем «волны» русской эмиграции: первую, вторую и последующие... Уходят люди, уходит, если можно так выразиться, «русская часть» сегодняшней Франции. На ваш взгляд, сказывается ли это как-то на наших взаимоотношениях с французами, на том, что действительно происходит сегодня во Франции - стране некогда христианской и отчасти «русской»?
- То старое поколение, которое покинуло некогда Россию, его фактически уже нет. Я, например, представляю второе поколение эмиграции, но есть уже и третье, и четвертое поколения нашей эмиграции... Самое удивительное, я считаю, то, что первое поколение русских действительно смогло передать многим своим потомкам память о России, значение ее, понятие «русская идея». То понятие русской идеи, о которой писали Ильин и Бердяев, о котором начинал писать Соловьев... Про русскую эмиграцию, я считаю, замечательно сказал Бунин: «Мы не в изгнании - мы в послании».
В том храме, который освящал Патриарх Кирилл, со мной рядом стояло очень много потомков, храм был полный, а молитвенное настроение охватывало такое, что я стоял во время Литургии и представлял, что это совсем не первая служба, не освящение храма, а будто бы служба здесь совершается уже давно, что мы молимся в намоленном русском храме.
Даже такие чудеса, как освящение нового русского храма, могут происходить в такой исторический период, когда люди забывают Бога
Я думаю, что это тоже связано с тем, что мы как потомки ушедшей уже русской эмиграции получили их «послание» с такой силой, что мы ясно осознаем себя носителями этой русской идеи, у нас есть понимание того, что ее необходимо защищать, что ее необходимо пропагандировать и объяснять во Франции и вообще в Европе, где сейчас постепенно забывают Бога. Следовательно, забывают все значение наших общих христианских корней европейских. Поэтому сегодняшнее историческое событие, думаю, - это некий знаковый сигнал: чтобы они не забывали, что даже такие чудеса, как освящение нового русского храма, могут происходить в такой исторический период, когда люди забывают Бога и забывают веру.
Об этом в произнесенной проповеди ярко говорил Патриарх Кирилл. Он подчеркнул, что в России сто лет тому назад случилось то, что люди захотели создать какой-то новый порядок, основанный на человеческой мысли, но не на Божией мысли. И эту мысль он последовательно развивал. Я видел, как у людей, слушавших это слово Патриарха, на глазах выступали слезы...
- Очень много копий было сломано по поводу предполагаемого строительства этого культурного центра и храма еще до того, как этот проект был осуществлен. Ругали и архитектуру и говорили, что она нетрадиционна для центра Парижа, что это чудовищно, некрасиво, не органично для Франции вообще. Как бы вы оценили, даже с художественной точки зрения, то, что предстало вашему взору?
Появлялись такие проекты, осуществление которых было бы просто оскорбительным
- Если говорить о художественной части, то мне посчастливилось войти в группу сподвижников, которым уже с 2004 года начали говорить о том, что надо было бы построить храм в Париже, потому что наша епархия не имеет своего собора. Собор на улице Петель, который нами использовался до сих пор, представляет собой совсем маленькую церковь, построенную еще эмигрантами. Вначале она располагалась в гараже, потом она фактически переместилась внутрь одного дома. И, конечно, для развивающейся русской диаспоры нужен был настоящий храм, настоящий кафедральный собор. Мне также посчастливилось участвовать в проекте в качестве члена жюри при выборе вариантов храма. И потом я сталкивался со всеми трудностями осуществления проекта. Все они проходили у меня на глазах. Первые трудности были, когда появлялись такие проекты, осуществление которых было бы просто оскорбительным. А их продвигала, между прочим, в том числе, и мэрия Парижа. Они были даже не просто оскорбительными, но, вероятно, даже и кощунственными. И вот, против этого нам надо было бороться.
Надо было бороться и против того, чтобы не прошли проекты, которые вообще не напоминали о том, что такое русская церковь.
Надо было бороться с тем, что было сказано: «Храм должен стоять так, чтобы его было не видно». А получилось совсем наоборот: его сейчас со всех сторон прекрасно видно, так что это тоже победа!
То, что он не соответствует вполне тому, к чему мы традиционно привыкли, это можно понять. Ведь понятно, что в центре Парижа было бы нецелесообразно построить, например, Успенский собор или храм классической русской церковной архитектуры.
Была идея (ее поддерживал даже сам Святейший Патриарх), чтобы присутствовал при строительстве стиль XXI века. Так и получилось: смесь модернизма с традиционными, видными снаружи, золотыми куполами, напоминающими о том, что это - храм Божий.
Внутри собора пока поставили временный иконостас, постепенно начинаются росписи стен, затем будет окончательный иконостас из мрамора. Можно уже сказать, что внутри храм будет очень привлекательным, очень теплым.
В храме хорошая акустика, за богослужением пели два хора - хор нашей Корсунской епархии и хор наших семинаристов. Был, конечно, и хор самого духовенства, который вступал в богослужение, когда это положено по уставу.
И я думаю, что те люди, которые критиковали и ругали наш проект, называя его слишком современным, каким-то «каменным блоком», сами присутствуя на службе, были под впечатлением всего произошедшего и постепенно изменили свое мнение.
- Храм довольно вместительный, как вам кажется, кто будет его прихожанами?
- Да, он вместительный. Сначала, я думаю, будет такой период энтузиазма, когда люди будут приходить туда или из любопытства, или чтобы узнать новый приход. Но, думаю, все это утрясется. Кроме того, не забывайте о том, что во Францию сейчас приезжают новые поколения эмиграции, много у нас и смешанных семей, в которых родители водят детей в церковь... Если сравнить наш новый собор с католическими храмами - они большие и часто пустые. Что же касается наших церквей - они всегда полны. Их всегда посещает достаточно большое количество прихожан. Думаю, что так будет и впредь.
- Благодарю вас, дорогой Александр Александрович! В конце нашей беседы хотел бы услышать несколько слов от вас как от представителя русской эмиграции - от человека, который видит нас со стороны, но помнит вот это «послание», о котором вы уже сказали. И не просто помнит, но несет, сохраняет его для России.
На будущий год мы вспоминаем столетие этой страшной большевистской смуты, когда рухнула православная Империя. Что бы сегодня ни происходило на политической арене, мы все-таки пытаемся услышать и сказать правду, пытаемся «собрать камни» старой России. Какой бы вы могли дать «прогноз» для сегодняшних православных людей, живущих в России?
- Не прогноз, а рекомендацию, если мне будет позволено это сделать. Меня, может быть, обвинят в недостаточном смирении, но я хотел бы всем напомнить: после Смутного времени Православная Церковь всегда совершала Чин покаяния. Покаяние - это не просто попросить прощения в содеянном грехе, это - прийти в себя. Понять и осознать то, что было и чего не должно быть в будущем.
2017 год - столетие русской смуты: я думаю, Россия должна подойти к этой дате с чувством покаяния
2017 год - столетие русской смуты: я думаю, Россия должна подойти к этой дате с чувством покаяния. Для меня это самое важное, я повсюду защищаю эту идею...
- А в чем бы это могло выразиться, на ваш взгляд? Как это воплотить?
- Как воплотить? Недавно я прочел, что на одном православном конгрессе, проходившем в Ставрополе, кто-то выступил и сказал: «А вы знаете, что в свое время Патриарх Тихон получил деньги на то, чтобы выкупить Царскую Семью у большевиков, и эти деньги присвоил?» С одной стороны, мы видим, что идут такие ни на чем не основанные нападения только для того, чтобы кидать грязь в лицо православной России.
С другой стороны, я уверен, что мы должны бороться против так называемого «православного сталинизма». Мы должны понять и осознать, чем являлось Православие и чем являлась победа во Второй мировой войне. И чем был Сталин как один из главных действующих лиц богоборчества.
Поэтому мы должны подойти к этой дате с чувством осознания всего происшедшего. Не с чувством примирения! С примирением я тоже не согласен! У Куприна есть цитата: «С одной стороны, это была Россия, с другой - Интернационал». Как можно это примирить?! Это принять и примирить трудно!
Нужно, чтобы сама Россия покаялась, чтобы впредь в будущем никогда не повторилась та катастрофа, которая ощущается до сих пор, - это, я думаю, самый важный момент. Желаю счастья всем читателям и всем русским людям!
Октябрь впереди
Как Россия отпразднует век революции
В администрации президента размышляют над концепцией празднования столетия революции. Какие бюджеты будут выделены, кому и под какие проекты, станет окончательно ясно лишь в начале 2017 года. "Власть" разбиралась, как государство и общество готовятся встретить революционный юбилей.
В администрации президента, по словам собеседников "Власти", еще не приняли окончательного решения, как следует отмечать юбилей революции. "Ни четкий план, ни программа финансирования пока не утверждены,— говорит информированный источник "Власти".— Политологам дали добро на написание любых книг по этой тематике, но на этом пока все. Окончательная ясность, скорее всего, появится ближе к середине января, когда все вернутся с праздников".
"Несколько совещаний по поводу юбилея революции прошли в администрации в конце сентября и начале октября, но потом тему временно отложили",— говорит другой собеседник "Власти". В "Роспатриотцентре", который возглавляет Ксения Разуваева, "Власти" также сообщили, что еще не определились, как будут отмечать революционный юбилей. "План госпрограмм пока не утвержден, так что никакой конкретики по этой дате пока нет",— сказала помощница Разуваевой Екатерина Цыпина.
Возможно, все заинтересованные лица ждали, что скажет Владимир Путин. Президент в послании Федеральному собранию 1 декабря так обозначил свое отношение к юбилею: "Уроки истории нужны нам прежде всего для примирения, для укрепления общественного, политического, гражданского согласия, которого нам удалось сегодня достичь. Недопустимо тащить расколы, злобу, обиды и ожесточение прошлого в нашу сегодняшнюю жизнь, в собственных политических и других интересах спекулировать на трагедиях, которые коснулись практически каждой семьи в России, по какую бы сторону баррикад ни оказались тогда наши предки". То есть получается, что тема примирения должна стать главной в официальной риторике по отношению к событиям столетней давности.
Собеседник "Власти" в Кремле не исключил, что оргкомитет по подготовке празднования столетия революции могут доверить Российскому историческому обществу (РИО). В РИО подтвердили "Власти" "активную работу над подготовкой мероприятий к юбилею", но отметили, что пока решение о том, будет ли оргкомитет или все ограничится неким "консорциумом организаций", которые проведут свои мероприятия, не принято. В администрации президента должны определиться с этим до конца года. Пока лишь принято решение о том, что государственные структуры к организации мероприятий привлекаться не будут, говорит собеседник "Власти" в Кремле. Общую координацию структур, которые задействуют в организации юбилея, сейчас осуществляет глава управления президента по общественным проектам Павел Зенькович.
В РИО подтвердили, что общество "активно работает над подготовкой мероприятий, которые будут посвящены всем основным этапам революции: например, корниловскому мятежу, Октябрьской, Февральской революциям, отречению Николая II от престола, белому движению". Программа будет включать не только круглые столы, но также и выставки, и цикл документальных фильмов, и серию архивных публикаций. Одним из крупных мероприятий станет осенняя конференция генеральной ассамблеи Международного комитета исторических наук. За координацию мероприятий РИО будет отвечать член президиума РИО, ректор МГИМО Анатолий Торкунов.
Министр культуры Владимир Мединский свое отношение к грядущему юбилею сформулировал еще год назад, выступив на круглом столе Российского военно-исторического общества (РВИО) "100 лет Великой российской революции: осмысление во имя консолидации", который в мае 2015 года прошел в Музее современной истории России. Мединский сформулировал тогда пять тезисов, на которых должна быть основана "платформа нашего национального примирения".
Примирение, по мнению министра, возможно через "признание преемственности исторического развития от Российской Империи через СССР к современной Российской Федерации"; "осознание трагизма общественного раскола"; "уважение к памяти героев обеих сторон, искренне отстаивавших свои идеалы и невиновных в массовых репрессиях и военных преступлениях"; "осуждение идеологии революционного террора" и "понимание ошибочности ставки на помощь зарубежных "союзников" во внутриполитической борьбе".
Самым масштабным событием 2017 года, которое пройдет под эгидой Российского военно-исторического общества, должно стать открытие в Крыму памятника примирения
В РВИО "Власти" сообщили, что череда круглых столов по теме революции будет продолжаться весь 2017 год, а самым масштабным событием, которое пройдет под эгидой общества, должно стать открытие в Крыму памятника примирения. С идеей установить такой памятник в ноябре 2015 года выступил заместитель председателя Международного совета российских соотечественников князь Никита Лобанов-Ростовский. Проект поддержали патриарх Кирилл и президент Владимир Путин, заявивший, что "без терпимости, примирения и покаяния не может быть народного единства". В РВИО "Власти" пояснили, что памятник должен стать олицетворением примирения потомков белых и красных, а установить его в Крыму решили потому, что именно там завершилась Гражданская война и полуостров был последней точкой в России для многих, кто затем оставил страну, отправившись в эмиграцию. Открытие памятника запланировано на 4 ноября 2017 года, сейчас идет конкурс макетов памятника и выбирается место для его установки.
Как отметить юбилей революции, размышляют и в команде спикера Госдумы Вячеслава Володина. "Третий месяц думаю над этой темой,— рассказал "Власти" советник спикера на общественных началах, политолог Алексей Чадаев.— Но роль Думы в феврале 1917 года, которая подталкивала царя к отречению, вряд ли понравится нынешнему созыву".
Государственные медиахолдинги уже вовсю готовятся к юбилею. На ВГТРК "Власти" рассказали, что готовят несколько фильмов, которые выйдут в эфире канала "Россия 1". Автор и ведущий одного из них — Дмитрий Киселев. "1914 год. В это время Российская Империя, одна из самых мощных держав мира, находилась в состоянии экономического подъема. По темпам роста промышленного производства и сельского хозяйства она занимала первое место в мире. Доходная часть бюджета превышала расходную на 400 млн руб. Уровень жизни соответствовал: средняя зарплата рабочего в России приближалась к американскому уровню — самому высокому в мире. Никому и в голову не могло прийти, что богатой, стабильной, процветающей Российской Империи осталось жить всего три года и два месяца",— говорится в синопсисе фильма. В нем примут участие специалисты по истории 1917 года, в том числе научный руководитель Института всеобщей истории РАН Александр Чубарьян, профессор Сергей Мироненко, возглавлявший в 1992-2016 годах Государственный архив РФ, американский советолог Ричард Пайпс.
Режиссер Сергей Мирошниченко снимает для канала "художественно-исторический фильм-расследование "Дно"". "Что случилось в феврале и марте 1917 года? Как выдающиеся умы России пришли к идее уничтожить многовековую монархию и сместить с престола законного руководителя государства Николая II, при котором началось развитие демократических свобод и происходил быстрый рост экономики? Как военная элита России во время страшной, кровопролитной Первой мировой войны решилась предать своего лидера, который уверенно вел страну к победе? Как церковь и народ так быстро отказались от Помазанника Божьего? Как были они за это наказаны?" — сказано в анонсе фильма. Еще один фильм готовит Елена Чавчавадзе вместе с режиссером Галиной Огурной. Как сообщили "Власти" на ВГТРК, он станет "логическим продолжением" их предыдущих работ "Кто заплатил Ленину?", "Штурм Зимнего. Опровержение", "Лев Троцкий. Тайна мировой революции". "Но если в предшествующих фильмах рассматривались отдельные фигуры или эпизоды революционной эпохи, то в этом проекте авторы ставят себе задачу вскрыть закулисные корни революционных процессов начала XX века, расшатавших и обрушивших Российскую Империю и тем самым кардинально изменивших не только судьбы нашей страны, но и весь ход мировой истории",— рассказали "Власти" в холдинге.
На "Первом канале" никаких конкретных планов в связи со столетием революции пока нет. В свою очередь, агентство ТАСС готовит к юбилею несколько спецпроектов, посвященных и династии Романовых, и непосредственно событиям 1917 года.
На НТВ "Власти" сообщили о съемках 12-серийного художественного фильма по мотивам романа Алексея Толстого "Хождение по мукам". Фильм посвящен событиям начала ХХ века, а его премьеру, как сообщил генеральный продюсер НТВ Тимур Вайнштейн, специально наметили на 2017 год: "Ровно сто лет назад в истории России произошел переломный момент — революция и Гражданская война, описанные в "Хождении по мукам"". Картину снимает режиссер Константин Худяков по сценарию Елены Райской, роли сестер Булавиных исполнят Юлия Снигирь и Анна Чиповская. "Революция и Гражданская война полностью меняют жизнь сестер, их семей и всей страны. Пути героев не раз пересекаются и расходятся вновь. "Хождение по мукам" становится для них не метафорой, а реальной жизнью",— говорится в аннотации к фильму.
На НТВ также готовят и серию документальных фильмов под рабочим названием "Революция online". Автор проекта Владимир Чернышев посвятит его "последним десятилетиям Российской Империи, как она шла к 17-му году". "Это будет развернутый прямой репортаж из нашего запутанного и трагического прошлого. Реконструкции событий, сетевая полемика о судьбах страны, трехмерное моделирование исторической реальности — авторы пытаются приблизить эти события к сегодняшнему дню, чтобы лучше понять и донести до зрителя атмосферу тех лет",— рассказали на НТВ. О событиях столетней давности в проекте будут рассуждать писатели Захар Прилепин и Сергей Шаргунов, музыкант Вадим Самойлов, артист балета Николай Цискаридзе. А потомки Александра Керенского, Антона Деникина, Александра Гучкова "проанализируют действия своих предков столетней давности".
Столетие революции отмечается не только на государственном уровне. Например, в середине ноября бывший специальный корреспондент "Коммерсанта" и бывший главный редактор телеканала "Дождь" Михаил Зыгарь запустил свой "Проект 1917". В режиме реального времени пользователи день за днем могут следить за дневниками, мыслями и переживаниями более полутора тысяч героев событий столетней давности. Финансируют проект основатель фонда "Династия" Дмитрий Зимин, генеральный директор "Яндекса" Аркадий Волож и председатель правления Сбербанка Герман Греф. Партнером проекта стала и социальная сеть "ВКонтакте", где пользователи могут теперь подписаться на любимого героя. По словам представителей проекта, лишь за первую пару недель работы на ленту проекта в социальной сети подписались более миллиона человек, а "императору Николаю II" пользователи регулярно пишут личные сообщения с советами по "текущим" политическим вопросам и предупреждают об опасности грядущей революции. Завершиться проект должен 18 января 2018 года, в день столетия роспуска Учредительного собрания, а до этого в рамках него в Москве и Санкт-Петербурге пройдут выставки, режиссер Кирилл Серебренников по материалам "Проекта 1917" планирует поставить спектакль. Сам Михаил Зыгарь говорит о "Проекте 1917", что "это новый жанр, что-то вроде сетевого сериала или документального реалити-шоу с элементами исторической литературы, драматического театра, сериала и современной соцсети".
Стоит ожидать и небольшого книжного бума. На закрывшейся 4 декабря ярмарке интеллектуальной литературы non/fiction издательство Common place представило свой сборник "Октябрь. История одной революции". Без попытки дать какую-то оценку тем событиям авторы смонтировали хронику последних месяцев 1917 года из дневников, интервью и воспоминаний вождей большевиков, эсеров, защитников Временного правительства, писателей, иностранных журналистов и дипломатов. В издательстве "Книжный мир" уже вышла книга политолога Алексея Мартынова и кинодокументалиста Романа Газенко "Идеальный шторм. Технология разрушения государства".
"Пройти мимо этого юбилея не получится ни у кого, включая государство, которое даже заинтересовано в дискуссии о значении большой русской революции,— сказал господин Мартынов "Власти".— Главный тезис нашей книги — государство должно меняться, но нам хватит опыта XX века, на протяжении которого мы дважды государство разрушали. Никакие мешки с иностранными деньгами не могут разрушить страну без некоего числа коллаборантов внутри нее, готовых эти мешки принять". Свою книгу о событиях 1917 года готовится опубликовать и глава Центра политического анализа Павел Данилин: "Главное, чтобы тему юбилея революции не захватили сейчас любители мемориальных досок Маннергейму и сторонники царя-батюшки,— уверен он.--Главный тезис, который необходимо сейчас продвигать,— революция плоха в принципе сама по себе и что Россия многое от нее потеряла".
Коллективную монографию "Российская революция 1917 года: власть, общество, культура" готовит и Институт российской истории Российской академии наук. По данным сайта госзакупок, только на написание текстов для разделов "Общероссийские политические партии в горниле революций 1917 г.", "Разрыв и преемственность. Политическая культура революционного времени" и "Финансовое положение России, март 1917 — июнь 1918 г." РАН потратила чуть менее 1 млн руб. Институт истории сибирского отделения РАН на 229 тыс. руб. готовится издать сборник научных статей "Трансформация российской политической системы в период революции и Гражданской войны: сибирская специфика", а также сборник документов и материалов "Письма во власть (1917-1937)". А Академия наук Республики Саха (Якутия) на 383 тыс. руб. заказала поставку 500 экземпляров книги "6-й том "Национальное движение якутов до революции 1917 г."" Григория Попова — одного из первых якутских историков, репрессированного в 1930-е.
Музей политической истории России потратил 4,5 млн руб. на создание III и IV частей постоянной экспозиции "Революция 1917-1922 гг.: "Октябрьский вооруженный переворот 1917 г." и "Гражданская война в России"" на площадке своего филиала в Санкт-Петербурге. 0,5 млн руб. истратил Архивный комитет Санкт-Петербурга на организацию выставки архивных документов, посвященных столетию революции 1917 года в Петрограде.
Агентство государственного заказа Красноярского края, готовясь к юбилею, потратило 10 млн руб. на корректировку научно-проектной документации здания, "в котором 29 октября 1917 года состоялся большевистский митинг, посвященный Великой Октябрьской революции. 31 октября здесь же Минусинский совет объявил о взятии власти в уезде в свои руки".
В думу вносят закон о запрете оспаривать результаты революции
Госдума рассмотрит законопроект, запрещающий оспаривать результаты революции. Документ уже подготовил депутат Валерий Рашкин. За нарушение новых правовых норм он предложил наказывать тремя годами тюрьмы или штрафом до 300 тысяч рублей. По замыслу депутата, такой закон предотвратит создание альтернативной истории, что уже случилось на Украине.
Депутат Госдумы Валерий Рашкин подготовил законопроект (есть в распоряжении RT), запрещающий оспаривать результаты революции. Согласно законопроекту, за «распространение заведомо ложных сведений о деятельности Красной армии» и «оспаривание результатов революции 1917 года» может быть введено наказание — штраф до 300 тыс. рублей либо лишение свободы на срок до трех лет. За то же самое преступление с привлечением СМИ или с использованием служебного положения авторы инициативы предлагают ввести штраф до 500 тыс. рублей и лишение свободы сроком до пяти лет.
В пояснительной записке Рашкин указывает, что, по его мнению, в России может сложиться опасная ситуация в связи с появлением параллельной альтернативной истории с собственной мифологией, героями и их трактовкой. По такому пути, отмечает депутат, уже пошла Украина, где в сосуществовании двух историй победила нацистская — во главе со Степаном Бандерой. В России Рашкин видит похожую тенденцию.
Аналогичная практика
Такое же наказание, которое предложил Рашкин за оспаривание итогов революции, уже применяется по ст. 354.1 УК «Реабилитация нацизма». По этой статье проходят дела об оспаривании итогов Великой Отечественной войны. Иногда такие дела также рассматривают по ст. 282 УК «Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства». Адвокат Виктор Наумов говорит, что по этим статьям заведено не больше десяти уголовных дел.
«Размеры наказания могут колебаться на порядки – от 200 тыс. штрафа, назначенного Владимиру Лузгину из Перми, до 5 тыс. рублей П.Н. Сюзаеву из Крыма. Своему предназначению на данный момент статья отвечает весьма слабо. В первую очередь из-за того, что в рамках действующей редакции трудно отделить состав преступления от деяний, предусмотренных ст. 282 УК РФ», — рассказал Наумов.
Спекуляция на итогах революции
Предложивший законопроект Рашкин, кажется, бесконечно готов приводить примеры того, что называет пересмотром итогов революции. Памятные доски бывшим царским офицерам-участникам гитлеровской коалиции, доска Колчаку в Петербурге, рубрика в духе занимательного самодержавия на различных радиостанциях, публикация личных данных 40 тысяч чекистов на сайте «Мемориала», и многое другое.
«Напрашивается мысль, что кто-то во власти, и имеющие влияние и статус, проводят целую кампанию по стравливанию населения, поделив всю страну на «красных и белых». Это разжигает среди народа чувство ненависти, мести, реванша. Владимир Путин очень верно запретил пересматривать итоги Великой Отечественной войны, оправдывать нацизм и умышленно лгать про Советскую армию. По такой же аналогии предложен этот законопроект», — пояснил RT Рашкин.
Клирик московского храма Вознесения Господня на Никитской, протоирей Всеволод Чаплин рассказал RT, что предложенный депутатом законопроект стоит обсуждать, но отменять право на оценку одного из исторических периодов не стоит. Кроме того, по мнению Чаплина, изучение причин случившего в октябре 1917 года, наоборот, может стать уроком для россиян.
«Трудно понять, о каких итогах собственно идет речь – февраля или октября. Но итоги и те и другие скорее отрицательные: в феврале элиты предали царя, а в октябре большевиками была пролита кровь, которая омыла пути к гражданской войне. При этом нужно понимать, что произошедшее случилось не без воли божьей. Элита оторвалась от народа, заботясь только о своем благополучии. Это правда – вина революции на элите. Хотя это и не снимает вины с тех, кто предал своего царя и потом пролил кровь. Что произошло потом, в сороковые и более поздние советские годы — это скорее вопреки тому, что хотели первые большевики. Поэтому считаю, что законопроект заслуживает общественной дискуссии», — пояснил Всеволод Чаплин.
«Пытаясь пересмотреть историю, они дергают народного тигра за усы» Политолог Сергей Аксёнов считает, что обозначенная Рашкиным проблема действительно существует. По его словам, складывается впечатление, что стране в последнее время настойчиво и методично навязывают «белогвардейщину». Памятная доска организатору блокады Ленинграда, «разборки» «Мемориала» с НКВД, попытки снести памятники Ленину в Крыму — всё это он приводит как примеры борьбы с советским прошлым, напоминающие происходящее на Украине.
Аксёнов считает, что либералы во власти не чувствуют своего морального права стоять у руля страны. В 1991-м власть для них завоевал партаппаратчик Ельцин. Своего лидера у них не оказалось. Пока они оккупировали верхние этажи государства, всё было хорошо. Но с началом патриотической весны в стране они почувствовали угрозу. Вот и пытаются нащупать опору в прошлом. «Красные», которых разгромил Ельцин, для них неприемлемы. Остаются «белые».
В свою очередь руководитель Политической экспертной группы Константин Калачёв говорит, что трактовку событий революции стоит оставить историкам не подключать к ней рядовых граждан.
«Самый значимый итог революции — это урок примирения. И сейчас красные и белые должны пожать друг другу руки и закончить гражданскую войну, которая началась сто лет назад. Сейчас нет консенсуса в вопросе оценки революции, и не надо выводить эти вопросы в общество. Политизировать революцию — это совсем не то, к чему призывал президент, выступая перед Федеральным собранием», — говорит Калачёв.
Игорь Молотов
Лемнос Сентябрь 2016
Выступление А. А. Трубецкого
В этом году наша встреча на острове ЛЕМНОС отмечает 13 лет с тех пор как, началась работа по восстановлению кладбища и памяти о тех, которые оставили навсегда русский уголок на этой греческой земле.
В этом году мы тоже находимся накануне рокового столетия, когда курс нашей истории резко повернулся по инициативе тех, кто хотели мировую революцию, экспериментируя её в России, потому что как Ленин сам говорил: «ему на Россию наплевать».
Я хочу тоже подчеркнуть убийственную для России акцию тех, кто совершили февральский переворот, причем в самый разгар первой мировой войны. Их преступная измена, и не опытность управления страной, предоставила большевикам возможность совершить этот эксперимент.
Хочу начать со слов Леонида Петровича Решетникова, который в замечательной статье, о матери ребёнка, погибшего здесь на Лемносе, задаёт нам простой, но внушительный вопрос: ЗАЧЕМ?
Дальше он пишет: «зачем это творили вы, борцы за счастье трудового народа, сколько горя, слез, принесли вы на русскую землю? Сколько жизней вы погубили и исковеркали?»
Мало кто хочет сегодня отвечать на этот вопрос: ЗАЧЕМ?
А чтобы не отвечать, много усилий прилагаются для прославления Советского патриотизма, внушая нам вплоть до того, что те, кто не воспринимают, «как положено советский строй», не могут теперь считаться настоящими патриотами нашей страны.
Появились даже среди верующих такие которые исповедуют что можно быть христианином и сталинистом.
Это и есть та бомба, которую как сказал В.В.Путин, Ленин заложил под фундамент России.
А теперь я хочу продолжить вопрос Леонида Петровича: ЗАЧЕМ?
Зачем вы принесли России — эту деструктивную систему, в замену исторической культуры и главное духовных ценностей, на которых строилось величие России?
Зачем вы устранили Россию от плодов победы первой мировой войны? (вторая Отечественная война, как тогда её называли)?
Напомню, что между Россией и западными союзными державами, существовал секретный договор, по которому после победы, кроме прочих преимуществ быть победителем, России предназначалось господство над проливами Босфора и Дарданелл, то есть свободный выход из Чернового Моря. Этот договор распространялся и до нынешнего Ирака, то есть до Персидского залива.
Можно ещё предположить, что, если бы Россия осталась среди победителей, она урегулировала будущее европейских королевств, как это в своё время сделал Александр Первый на Венском конгрессе. Тогда вероятно, не было бы третьего Рейха и, следовательно, второй мировой войны.
Зачем вы привели страну к развалу, несмотря на определённые достижения советского периода? Пришлось даже срочно вводить НЭП, ничто другое, чем дореволюционное экономическое управление. А то, что случилось в 90 ых годах, показывает хрупкость советской системы, и это не говоря о том, что по прогнозу западноевропейских и американских экономистов, Россия должна была занять первое место в Европе в первой половине 20го века.
Зачем начался по приказу самого Ленина, небывалый в мире террор, начиная с варварским убийством Царской семьи и духовенства?
Зачем уничтожение церквей и верующих? Сколько их сегодня в списке прославленных церковью как ново мученики и сколько анонимных принадлежащих всем слоям российского общества?
Зачем голодомор особенно в самых богатых чернозёмных краях?
Зачем ГУЛАГИ?
Сегодня нам усиленно внушают, что нельзя сравнять Сталина и Гитлера.
А вот с этим я полностью согласен. Преступность Гитлера — это геноцид не германских народов. А большевики по приказу Ленина, Троцкого, Сталина и их сподвижников, сажали и уничтожали своих же Россиян.
Зачем активная попытка уничтожения всех исторических и духовных ценностей, тех, которые были богатством России и нашего народа? Доходило даже до того, что серьёзно изучался вопрос замены нашего алфавита на латинский.
Можно так ещё долго продолжать, и много раз задавать вопрос: ЗАЧЕМ?
Я лучше напомню несколько достижений русского народа, которых велено было тогда забыть или, по крайней мере, не упоминать.
До 1914 Россия была в мире третьим экономическим государством. Рост Экономии превышал 10% в год.
Рождаемость: за последние 10 лет до 1914 г. население России перешло от 125 до 167 миллионов жителей, это рост 18 /1000, самый крупный рост тогда в Европе.
В конце 19го века, Николай Второй на Гаагской конференции предложил создание международной лиги сохранения мира. Это до образования Лиги Наций и тем более ЮОН.
На этом пока остановлюсь и перечислю теперь некоторые достижения Российской Империи, научный и промышленный рост, которой доказывает нам что, Россия не была той устарелой страной, как это часто пишут.
Посмотрим Изобретения и реализации:
- Электрические лампочки: А.Лодыгин и П. Яблоков 1874 г.
-Электросварка: Николай Бернадос и П. Славянов 1882 и 91
- Фотография, в том числе цветная, которую С. Прокудин Горский, показал на выставке в Париже 1900г.
- Радио Алексей Попов 1895 г.
-Телеграф К. Константинов 1848 г.
-Телефон П. Голубицкий 1888 г.
-Телевизор Борис Росунг 1908 г.
-Металлургия и петрохимия, Вл. Шухов
-Подводные лодки: в 19ом столетии реализовал первые эксперименты К. Шильфер. А в 1010 г капитан первого ранга Меркушов, проводил испытания плавания подо льдом. (Он похоронен в. Сент. Женевьев де Буа).
-Ледоколы М. Бритнев 1864
-Авиация: А. можайский 1881,
и за ним плеяда авиа -конструкторов: Сикорский, Григорович, Поликарпов, Туполев, а крупный самолёт «Русский Витязь» появился в 1914 г. Так же как самолёт «Илья Муромец», который стал первым самолётом с двигателями под крыльями.
-Гидроплан Григорович 1913 г.
-Гироскоп С Ульянин 1916
-Химия: всем в мире известный Д. Менделеев 1869
-Биология и медицина. Илья Мечников получил Новельскую премию в 1908 г.
А вообще первую Новельскую премию в России получил физиолог Павлов в 1904.
Так зачем заставляли забывать то, чем мы должны гордиться, только потому, что, перечисленные примеры свидетельствуют о дореволюционных достижениях.
Правда, запад тоже старается до сих пор внушить, что до революции наша страна была отсталая. А тут понятно зачем. Это нужно русофобским силам.
Тогда зачем нам им помогать?
В начале моего выступления, я напомнил, что мы готовимся к роковому столетию.
Как это произойдет? Нас готовят просто к идее примирения.
Примирились и всё, и быстро повернули страницу!
Гражданская война? Мол, всё это грустно, но очень просто. Каждый, как твердят нам, воевал за свою правду.
Так что давай теперь примиримся. А это нужно тем, которым до сих пор, не удобно напоминать всю драму, которую потерпела Россия, скоро сто лет тому назад.
Какое примирение? Тут извините! Примирение кого с кем?
Как писал Куприн, о гражданской войне, «oдни воевали за Россию другие за Интернационал».
При такой постановке вопроса понятно, что не может быть примирения в той форме, в которой нас готовят.
Не может быть примирения пока в России не будет общего покаяния! Покаянием, Россия должна признать историческую роковую ошибку и этим прийти в себя.
Напомню, что, в России после смутного времени, Церковь служила чин не примирения, а общего покаяния.
Только покаяние приведет Россию к примирению. Вот о чем я всех призываю подумать со смирением.
18 сентября 2016
Сегодня Керченским союзом монархистов открыт первый в России памятник П.Н. Врангелю.
Уважаемые Дмитрий Анатольевич, Вячеслав Алексеевич! Дорогие друзья!
Хочу благодарить Вас за оказанную честь принять участие на таком важном форуме, который организован в период когда, как никогда, решается будущая судьба России, на которую воздействуют самые разные, но враждебные силы.
Как представитель Русского мира живущего за рубежом, я начну с того что писал великий соотечественник Иван Бунин:
« Мы не в изгнании, писал он, Мы в Послании!»
Такие слова особенно сильные, когда речь идет о тех русских людях, которые против своей воли и в разное время были принуждены жить далеко от родины.
«Быть в послании»: этому учили нас и наши отцы, которые воспитывали нас с надеждой, что их потомки послужат России и будут передавать там, где они живут сильное понятие той «русской идеи», о которой много писали в эмиграции. Назову только Бердяева, Ильина, Зандера, о.А.Шмемана, Вейдле, Врангеля,…. а их много - и других.
Бердяев говорил, что «Россия должна выполнить великую миссию в мире» и первое ее задание - это сохранение христианства в Европе.
Против миссии России, как и против миссии каждого здравомыслящего жителя Европы, так называемая, мягкая сила стремится превратить людей в стадо баранов, которыми легко манипулировать. Вот почему на Западе усиленно пытаются стереть у людей духовную культуру и историческую память (то же самое делали большевики, и продолжалось в советском прочтении нашей истории). А теперь рост знания культурных и духовных ценностей в России становится на Западе еще и предлогом для усиления русофобии. Не нравится, например западу, что за последние 25 лет, в России построены 25000 церквей, т.е. 1000 в год. Т.е. 3 в день.
Для проведения той русской идеи нужно распространять изучение русского языка. Это делается, но нужно усилить везде и всеми возможностями приоритет в этом направлении. Без Русского языка нет России, ни ее влияния на Западе.
Русский язык, это мощный внешнеполитический инструмент. Постоянно приходится напоминать, что русскоязычная диаспора в мире, т.е. русофония - это больше чем 30 миллионов людей.
Русскую идею передают на английском языке в телевизионном канале « Russia today », но не существует эквивалента на Французском языке, хотя исторически сложилось, что Франция явилась крупнейшим приютом и символом русскоязычной диаспоры в 20 веке.
Хочу также обратить внимание на то, что Россия, как самая крупная православная страна, должна особенно усилить свое влияние, свою интеллигентную и духовную помощь, во всех православных странах, которые находятся под давлением « нового мирового порядка».
Такое же влияние для защиты «русской идеи» могут оказать в этих странах и другие конфессии, принадлежащие русскому миру, потому что пример отношений россиян между собой в мульти-конфессиональной России нужно показывать всему миру.
Сама идея проведения нашего Форума свидетельствует о том, что Россия задает себе вопрос о том, как лучше взаимодействовать со своей диаспорой. Большое спасибо вам, что вопрос поднят в очередной раз. И в этот раз – очень четко.
Но с нашей стороны, мы соотечественники, наблюдаем что, хоть мы и вызываем в России большой интерес, но Российские власти часто ведут себя по отношению к нам уж очень осторожно. Они придерживают нас в чисто пассивной роли, не давая нам возможность активно принимать участие в развитии современного и будущего общества России. Нет примера соотечественников, которые были бы депутатами или сенаторами, или хотя бы допускались к активной деятельности при Госдуме, при Общественной палате и других коллегиях, где изучаются или решаются вопросы жизни и будущего России.
Почему Россия не дерзнет совершить такой новый шаг в своих отношениях с соотечественниками?
Вот то, о чем я хотел с вами поделиться.
Но закончу тремя короткими вопросами, над которыми я предлагаю Русскому Миру подумать:
- В 2017 году, почему бы не провести Всемирный конгресс соотечественников в Крыму? Это имело бы колоссальное значение по отношению ко всему миру, который не признает, что Крым – это Русская земля. (Это тоже было бы сильным символическим напоминанием о том, что почти 100 лет тому назад именно из Крыма более чем 150 000 россиян покинули Россию. Их тогда называли не соотечественниками, а врагами народа).
- В 2017 году, мы встретим первое столетие того рокового года, когда революция лишила Россию плодов победы в Первой мировой войне и привела богоборческую и аморальную систему, от которой мы все пострадали. Я призываю всех россиян всех россиян подойти к этому столетию с тактом, помня, что, несмотря на прошедшие сто лет, некоторые раны остаются живыми, особенно у потомков первой волны эмиграции. Нельзя допустить, чтобы это столетие стало предлогом нового раскола между россиянами.
- Наконец, хочу обратить внимание на то, что, как никогда, наша диаспора, ее посольства, храмы, организации во многих странах мира могут оказаться мишенью растущего терроризма и это - при полном безразличии западных русофобских властей. К этому нужно готовиться.
А.А Трубецкой 29 августа 2016, Форум Русский Мир.
Слово А. Трубецкого на ассамблее Русского Мира
Суздаль 3 го ноября 2015
Дорогие участники ассамблеи Русского мира!
Наше участие в ассамблее свидетельствует о том что, где бы мы не жили, мы носители высокого понятия русской идеи о которой Иван Ильин говорил следующее:
« России не нужны партийные трафареты, ей не нужно слепое западничество, её не спасет славянофильское самодовольствие.
России нужны свободные умы, зоркие люди и религиозно укоренённые творческие идеи».
Разве такая фраза не характеризует весь смысл обсуждения ценностей русского мира на нашей ассамблее?
Русская идея – это не то предвзятое понятие слова «национализм», которое испортил запад.
Иван Ильин огласил твердое убеждение что, русский мир, Русский национализм или патриотизм основаны на сочетании зоркого ума и природной русскому народу духовности и религиозности, даже у тех, кто далеки от практики вероисповедания.
В некоторой степени, Ильин отклоняется от идеи Тютчева что « в Россию можно только верить» не пытаясь понять её.
Ильин ставит вперед русский разум, который способен ощутить ту духовную красоту, ту самую, которая открывает нам, как писал Пушкин « Залог величия».
Если мы согласимся с таким пониманием русской идеи, русского мира, то становится ясным что, в те трудные времена в которой находится сейчас Россия, сплочение русского мира является необходимостью для достижения того величия необходимого для спасения России, и я бы сказал даже всего мира.
К сожалению, не все это понимают.
Часто приходится читать анти русские статьи или антирусские блоги некоторых наших соотечественников за рубежом и россиян живущих в российской федерации.
Такие Россияне (хотелось бы назвать их другими словами) существуют во всем мире. Часто наблюдается то, что такие люди пишут или говорят о России такую белиберду, что можно подумать что, у них уже о России очень далекое понятие. Можно даже себе задать вопрос, когда они посещали Россию или вообще посещали ли ее? Или в какой России они живут?
Я хочу обратиться ко всем россиянам, тем, кто живут в России и тем, кто оказались разбросаны по всему миру.
Когда мы смотрим на геополитическое развитие того что происходит на земле, мы не можем не видеть что, Россия как никогда в состоянии напомнить строящемуся мульти полярному миру, традиционные ценности нашей цивилизации. В то же время западные страны проникнуты сектантскими идеологиями, в которых преобладает анархический эгалитаризм, близкий понятию мира Фрейда (Фрейд все сводит к половому инстинкту человечества).
Например, ни одна страна кроме России, не понимает ценность близкого сотрудничества между государством и «Церковью»
(под словом Церкви я обобщаю все конфессии, но использую слово церковь как самое близкое слово, для меня православного христианина).
Никакая страна кроме России не понимает, что сотрудничество государства с религиозными конфессиями способствует и правильному светскому характеру нашей цивилизации, нашего мира.
Это и есть та русская идея, то русское понятие национализма, Русского мира, о котором так ярко писал Иван Ильин.
Но Русскому миру нужно готовиться к правильному созерцанию и толкованию скоро наступающего первого столетия революции. Напомним, что слово революция происходит от латинского корня « revolvere », который означает ход назад.
Ведь революция 1917 го года привела Россию к Богоборческой системе, которая совершенно отклонилась от духовного наследия и духовной культуры русского мира, о которых писал Ильин. Это наследие укоренялось в миросозерцании и душе русского народа.
Готов ли русский мир 21го века к правильному переосмыслению того что произошло скоро 100 лет тому назад?
Это зависит от всех нас. Мы должны подойти к столетию революции с чувством покаяния.
В праздник Иверской иконы Божией Матери Управляющий Корсунской епархией совершил Божественную Литургию
В понедельник, 26 октября 2015 года, день иконы Пресвятой Богородицы "Иверская", епископ Корсунский Нестор совершил Божественную Литургию в храме во имя Трех Святителей в Париже.
Архипастырю сослужили настоятель Серафимовского храма в Монжероне иеромонах Никодим (Павлинчук), настоятель Преображенского храма г. Рязани протоиерей Михаил Рыжов, настоятель Покровского скита в Сен-Марс-де-Локене иеромонах Иоанн (Барон), сотрудники Епархиального управления иерей Георгий Егоров и иерей Иоанн Димитров, а также протодиакон Алексий Соболев.
За Литургией молился Чрезвычайный и Полномочный Посол Российской Федерации во Франции Александр Орлов.
После сугубой ектеньи владыка вознес молитву о мире на Украине.
По окончании богослужения архипастырь и духовенство совершил чин славления перед чтимым "Иверским" образом, который тщанием епископа Вениамина (Федченкова) (в последствии - митрополита) и прихожан Трехсвятительского храма в начале 30-ых годов XX столетия был обретен и выкуплен у парижского продавца актиквариата.
Затем, по поручению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла, епископ Нестор вручил юбилейную медаль «В память 1000-летия преставления равноапостольного князя Владимира» князю А.А. Трубецкому, исполнительному директору Франко-российского диалога.
.jpg)
Трубецкой Е.Н. Национальный вопрос
Среди вопросов, выдвинутых настоящей войной, вопрос о Константинополе имеет для России особый интерес и важность.
Всеми сторонами нашей жизни мы с ним связаны. Это для нас — вопрос и о нашем хлебе насущном и обо всем нашем политическом могуществе и о нашей культурной миссии, о самом духовном я России.
Во-первых, едва ли не три четверти вывозимого нами хлеба проходит через проливы; и, стало быть, вопрос о проливах есть вместе с тем вопрос обо всем экономическом настоящем и будущем России, о возможности для нас других кормить и самим этим питаться, зарабатывать себе самые средства существования.
Во-вторых, с экономическим вопросом неразрывно связан и вопрос обо всем политическом бытии и обо всем политическом могуществе России. Теперь, когда Турция стала чем-то в роде германского швейцара у русского подъезда, вопрос поставлен необыкновенно резко и остро.
Россия должна быть или заперта в проливах враждебной ей силой могущественнейшей мировой державы — Германии и, следовательно, впасть в полную материальную зависимость от нее; или же она должна так или иначе господствовать над проливами, чем создается для нее в свою очередь положение величайшей мировой державы.
Для слабой Турции проливы — непосильное бремя и источник непрестанно возрождающейся внешней опасности. Напротив, для державы могущественной, какою была в древности Византийская империя и каковыми в настоящее время являются Россия и Германия, это — ключ к господству над широкими морями и над еще более обширными землями, их окружающими. Иначе говоря, это — Царьград в полном смысле этого слова. Именно в качестве Царьграда по природе Константинополь был избран в столицы Константином и именно Царьградом он всегда был для России, в течение всего ее исторического существования.
Наконец, в-третьих, Константинополь—та купель, из которой предки наши приняли крещение и место нахождения великой православной святыни, которая оказала могущественное определяющее влияние на духовный облик православной России. Я говорю, разумеется, о храме святой Софии, превращенном турками в мечеть. Волею судеб именно с этим храмом связано самое глубокое и ценное, что есть в нашей душе народной — центральная идея русской религиозности, а по тому самому — и религиозная миссия России — та ее евангельская жемчужина, ради которой она должна быть готова отдать все, что имеет. Обладание проливами может оказаться необходимым России как обеспечение ей хлеба насущного, обладание Царьградом — как условие ее государственного могущества и значения. А храм святой Софии — выражает для нее тот смысл ее народной жизни, без коего ни богатство народное, ни могущество, ни даже существование нашего народа не может иметь ни малейшей цены — то, ради чего стоит жить России, то, что составляет единственно возможное оправдание ее существования и то, во имя чего она ведет теперь борьбу не на жизнь, а на смерть против соединенных сил германо-австрийского Запада и турецкого Востока. Все вопросы русской жизни, поднятые настоящею войною, так или иначе завершаются этим одним, центральным вопросом, — удастся ли России восстановить поруганный храм и вновь явить миру погашенный турками светоч.
Я говорю здесь, разумеется, не об архитектурно археологической реставрации софийского храма, а о всеобъемлющей религиозной и культурной задаче. Чтобы понять, что это за задача, надо отдать себе отчет в значении идеи святой Софии в русской религиозности.
В почитании святой Софии в православном вероучении и в особенности в православной иконописи и богослужении есть две одинаково существенные черты, которые для поверхностного взгляда могут показаться противоречивыми. С одной стороны, София — та вечная Премудрость, которою Бог сотворил мир, и притом не какую-либо часть мира, не какой-либо план бытия, а весь мир горний и земной: в церковном песнопении в начале всенощного бдения так и говорится: «вся Премудростию сотворил еси»; с другой стороны, наше православное благочестие всегда видит Софию в человеческом образе. Человечность Премудрости Божией — вот самое парадоксальное и самое своеобразное, что только есть в идее св. Софии; но вместе с тем это — и самое глубокое в ней, то самое, что сообщает ей центральное значение в православном и в частности, в русском религиозном понимании.
Бог в Премудрости Своей сотворил весь мир: это значит, что в Премудрости Своей Бог от века провидел и предначертал всю тварь небесную и земную; из этого следует что «София» есть тот мир вечных идей или первообразов, которые были положены Богом в основу творения. Так и понимали «Премудрость» отцы Церкви, напр. Ориген и Августин. Первообразы эти не следует смешивать с тварью, как она есть в своем нынешнем, несовершенном виде: это — тварь в совершенной и окончательной своей форме, — тварь, как она должна быть в вечности, — тварь, какой ее хочет Бог. Это — Божья мысль и вместе Божья воля о твари. Над каждым немощным, грешным и страждущим сотворенным существом Бог от века провидит тот прекрасный, совершенный его образ, ту идею, которая должнараскрыться в нем. В совокупности своей весь мир идей о сотворенном и есть «София». Это — не отвлеченное понятие или умопредставление, а вечная реальность в Боге. Эти вечные первообразы, в которых Бог от века созерцает все, этот предвечный замысел Божий о твари — бесконечно ярче, красочнее, живее и реальнее всех тех бледных, несовершенных отражений этого замысла, которые мы находим здесь, в нашей действительности и жизни.
Во образе Софии наше религиозное благочестие видит весь мир — не нынешний, а грядущий мир, каким он должен быть увековечен в Боге; но в высшей своей форме этот мир — человечен.
В замысле Божием о мире человек есть центр:все создается ради него; все приводится к нему: человек и есть образ Божий в собственном смысле, — и вот почему Премудрость Божия — человечна. В этом и заключается разрешение отмеченного только что парадокса: с одной стороны, в Софии — весь мир, а с другой стороны, высшее религиозное вдохновение воспринимает ее в виде человеческого женственного образа, сидящею на престоле. Именно такою изображает Софию величайший из русских ее поэтов и философов.
И в пурпуре небесного блистанья
Очами, полными лазурного огня,
Глядела ты, как первое сиянье
Всемирного и творческого дня.
* * *
Что есть, что было, что грядет вовеки—
Все обнял тут один недвижный взор;
Синеют передо мной моря и реки
И дальний лес и выси снежных гор.
* * *
Все видел я, и все одно лишь было,
Один лишь образ женской красоты,
Безмерное в его размер входило
Передо мной, во мне—одна лишь ты.
Как вечный замысел Божий София объемлет собою весь мир, связанный как целое единой мыслью, единым Духом Божиим: поэтому и человеческий образ ее выражает собою не какое-либо отдельное человеческое лицо и не внешнюю механическую совокупность. — Мы имеем здесь все человечество, собранное во единое живое существо; и тут находит себе применение вещее слово поэта о Софии: «все видел я и все одно лишь было».
Не первый Соловьев так выразил виденье Софии. Совершенно в том же образе созерцали ее наши отдаленные предки, приявшие от греков христианскую веру. Уже самый факт повсеместного построения храмов святой Софии в древней Руси тотчас по обращении ее из язычества свидетельствует о том, что мы имеем здесь центральное религиозное представление, которое для русского религиозного сознания представляет совершенно исключительную ценность. — Каково содержание этого представления, об этом мы узнаем преимущественно из памятников древней русской иконописи. В особенности яркими и типичными представляются те изображения Софии, которые мы находим в Софийском храме в Новгороде и в Москве— на наружной стенописи Успенского собора.
Об этом да будет мне позволено рассказать красноречивыми словами Владимира Соловьева.
«Посреди главного образа в старом новгородском соборе (времен Ярослава Мудрого) мы видим своеобразную женскую фигуру в царском одеянии. По обе стороны от нее, лицом к ней и в склоненном положении, справа Богородица византийского типа, слева — Иоанн Креститель; над сидящею на престоле поднимается Христос с воздетыми руками, а над ним виден небесный мир в лице нескольких ангелов, окружающих Слово Божие, представленное под видом книги—Евангелия».
Нельзя не согласиться с Соловьевым, что это великое царственное и женственное существо изображает собою не что иное, как истинное и полное человечество. В самом деле, в изображении оно противополагается и Сыну Божию и ангелам и Богоматери, ибо от него оно приемлет почитание.
Если оно при этом называется «Софией» или Премудростью Божией, то, очевидно, потому, что оно выражает собою замысел Божий о человечестве, а через человечество—и о всем мире.
Человечество, собранное Духом Божиим в одно целое и в этом виде обоженное, — вот высшее выражение замысла Божия о мире, вот что должно царствовать в мире. — Таков смысл этого образа св. Софии, сидящей на престоле.
Отсюда ясно, почему в христианском жизнепонимании наших предков этот образ имел столь центральное, определяющее значение. Человечность божества, вот что им дорого в их представлении о «Софии». Заметим, что эта черта выражается не только в этом представлении: она проникает собою насквозь все религиозное настроение православия и особенно ярко выражается в стенописи православных храмов. В них молящийся приходит в соприкосновение не с пустым и абстрактным абсолютным, а с целым миром, густо населенным живыми образами, с миром Божеским и человеческим в одно и то же время.
Со всех сторон он смотрит на молящихся мириадами человеческих очей. И среди этого богочеловеческого мира—София—Премудрость—не может не занимать центрального места. Совершенно естественно она определяет самую сущность религиозного настроения. Ибо для религиозного чувства не может быть ничего важнее и ценнее веры в человечность Божественной Премудрости и в возможность для человека стать сосудом Божественного.
Отсюда видно, какой призыв и какой религиозный идеал заключается в этом чудесном имени «София». — Это — призыв к осуществлению вечного первообраза всей твари, а, стало-быть, прежде всего — к осуществлению того совершенного, целостного и чистого человечества, которое древние иконописцы — греческие и русские — видели сидящим на престоле, того человечества, которое достойно быть увековеченным и достойно царствовать над тварью.
Нынешнее человечество разорвано и раздроблено. Собственно единого человечества в нашей действительности нет вовсе: есть оторванные друг от друга, замкнувшиеся в своем эгоизме личности, взаимно-враждебные и пожирающие друг друга народы, разрозненные и проклинающие друг друга исповедания и религиозные общины. Человечество греховно и потому мертво; но духовидцы, писавшие Софию, видели его святым и по тому самому бессмертным, единым и целостным. Восстановление поврежденной целости человечества и всей твари — вот к чему горело у них сердце.
Но восстановление целости распавшегося живого целого есть то же, что преодоление смерти, воскресение, и именно эта благая весть связывается в религиозном почитании с образом Софии. Раcпадение живого целого на части есть то же, что смерть; напротив—восстановление живой связи распавшегося целого есть то же, что воскрешение. Если София собирает все человечество и весь мир в одно живое целое, это значит, что она воскрешает. Только представив себе конкретно это живое человекообразное существо, сидящее на престоле, — мы проникнем в тот глубокий жизненный смысл, который оно собой олицетворяет.
Я повторяю, то, что наша иконопись видит в Софии, не есть отвлеченное понятие; это — не абстрактное единство человеческого рода, а живой духовный организм, — собор существ, связанных Духом Божиим в одно живое существо. У каждого человеческого индивида и у каждого народа в Софии есть своя особая индивидуальная идея, свой особый престол и венец, своя обитель и своя слава. Ведь именно о ней сказано в Евангелии: «в доме отца моего обителей много»; но в этих обителях Премудрости все живы, ибо она выражает собою единую совершенную жизнь, наполняющую всех, и все призваны царствовать: ибо в ее лице восседает на престоле весь собор человеческих существ, напоенных одним и тем же Духом Божиим.
Неудивительно, что с образом св. Софии наша народная душа всегда, исстари связывала величайшую свою надежду и величайшую свою радость. И напрасно было бы думать, что глубина сокрытой в нем мысли доступна только людям развитым и образованным. Как раз наоборот, — именно для людей высокообразованных она чаще всего служит камнем преткновения. Гораздо ближе она к нашему народному жизнепониманию. Доказательством да послужат следующие мои личные воспоминания. Четыре года тому назад я возвращался в Россию из далекого заграничного путешествия через Константинополь.
Утром в мечети св. Софии мне показывали на стене следы кровавой пятерни султана, залившего христианской кровью этот величайший из православных храмов в день взятия Константинополя. Перебив молящихся, искавших там убежища, он вытер руку о колонну, и этот кровавый след показывается там до сих пор. Тотчас после этого осмотра, я очутился на палубе русского парохода, шедшего в Одессу из Палестины, и сразу почувствовал себя в родной атмосфере.
На той же палубе собралась тысячная толпа русских крестьян — богомольцев, возвращавшихся из святой земли на родину. Истомленные долгим странствованием, плохо одетые и полуголодные, они запивали водою черствый хлеб, проделывали тут же кое-какие будничные подробности незамысловатого туалета и слушали полулежа рассказы про Константинополь, про его храмы слышали, конечно, и про кровавого султана и про реки христианской крови, которые вот уже пять слишком веков периодически льются в этом когда-то христианском царстве.
Не могу передать, до чего я был взволнован этим зрелищем. Я видел родину в Константинополе. Там на горе из глаз моих только что скрылась освещенная солнцем святая София, а теперь передо мной на палубе — русская деревня, И вот, когда пароход наш тихо тронулся вдоль Босфора с его мечетями и минаретами — вся толпа твердо и торжественно, но почему-то вполголоса запела «Христос воскресе».
Какой глубокий многовековой инстинкт послышался в этом пении, и сколько в нем сказалось душевного такта. Какой другой ответ мог найтись в их душе на то, что они слышали об этом храме, о турках, его осквернивших, и о их многовековом мучительстве по отношению к подвластным племенам — кроме радости всеобщего воскресения для всех людей и для всех народов! Я не знаю, был ли этот ответ сознательным; для меня не важно, думали или не думали при этом крестьяне о самом храме святой Софии: важно то, что в их пении подлинная София выразилась так, как ни один философ или богослов не мог бы ее выразить! Крестьяне, певшие «Христос воскресе», едва ли могли бы толково рассказать о ней или высказать ее сущность в понятиях. Но в их религиозном переживании было то, что неизмеримо больше и глубже всякого понятия: над звериным турецким царством, где льется кровь подвластных народов, их духовный взор провидел единое человечество, собранное вместе любовью в радости светлого Христова Воскресения; но вместе с тем они почувствовали, что эту несбывшуюся еще радость, эту надежду, которая веками живет в душе народной, теперь, в центре турецкого владычества можно выразить только вполголоса.
Ибо, доколе не упразднено это владычество и связанные с ним нравы ,— София еще далеко от нас: она — в другой, высшей сфере, в другом плане бытия. Придет время, когда небо сойдет на землю, и предвечный замысел о человечестве осуществится. Тогда громко и властно прозвучит тот гимн, который пока поется вполголоса.
Едва ли нужны другие доказательства того, что София живет и действует в нашей народной душе. Мы, мыслящие люди, много читаем о Софии, много о ней пишем и размышляем. Но чтобы видеть и осязать ее действие, нужно переживать то, что переживали, и о чем пели те крестьяне на пароходе.
II.
Таков религиозный смысл воздвигнутого в Константинополе храма. Он делает понятной как историческую судьбу этой святыни, так и связь ее с судьбами России.
Не случайно то, что храм св. Софии выстроен именно в Константинополе: по мысли Константина, этот город олицетворяет собою второй — христианский Рим в противоположность первому — языческому. Если первый, языческий Рим властвовал над народами во имя свое, то, «город Константина», по мысли его основателя, должен был положить в основу своего владычества объединение народов во Христе и через церковь. В таком городе человечество, собранное воедино Премудростью во Христе и во имя Христово царствующее, выражает собою самый смысл и оправдание властвования. В этом центре, где скрещиваются пути многих племен и народов, София выражает именно то, что должно их объединять и служить началом их общего царства. Неудивительно, что здесь идея святой Софии органически срослась с местностью.
Идея эта — то самое, во имя чего должен был владычествовать Константинополь. По-видимому, так и понимал смысл храма св. Софии его строитель — Юстиниан: известно, что этот храм был построен в 532 — 537 гг. в память об усмирении бунта, во время которого этот император едва не лишился престола. Сооружением этого храма и его посвящением Юстиниан, очевидно, хотел показать, что именно в Софии он видит незыблемое основание своего царствования. Это делает в высокой степени вероятным, что оригинальное греческое изображение Софии было весьма похоже на новгородскую престольную икону. Царственный облик Софии, сидящей на престоле с камнем под ногами, как нельзя более ясно выражает собою эту мысль о твердом христианском основании и о христианском принципе царства.
В действительности Византийская империя, христианская только по имени, языческая по своей жизни, — не только не осуществляла этого христианского своего начала, исповеданного Юстинианом, но находилась в полном с ним противоречии. И в этом заключается объяснение дальнейшей исторической судьбы константинопольской святыни — утраты ее греками и завоевания ее турками.
Если бы в пятнадцатом веке у христианских народов горело сердце к св. Софии, народы, собранные ею во Христе, конечно, составляли бы одно живое и великое целое. Плотным кольцом они окружили бы Константинополь и не допустили бы туда турецкие рати. Храм св. Софии мог превратиться в турецкую мечеть только потому, что христианская империя утратила свое духовное оправдание и подлинная София не жила в христианских душах. Тут утрата материальная была лишь внешним выражением утраты идейной, духовной.
Когда в растленной Византии
Угас Божественный алтарь,
И отреклися от Мессии
Народ и князь, иерей и царь,
* * *
Тогда поднялся от востока
Народ безвестный и чужой,
И под ударом тяжким рока
Во прах склонился Рим второй.
Дальнейшая судьба софийского храма также полна глубокого символического смысла. Завладевши христианской святыней, турки, разумеется, не могли упразднить той вечный правды, которую она собою выражала: подлинная св. София-Премудрость Божия осталась все та же, ибо не изменил Бог Своего замысла о человечестве и твари; но только этот замысел на время скрылся от недостойных человеческих глаз. София ушла от них в какую-то запредельную область, в какой-то невидимый нам план бытия, откуда она вновь явится и заблистает на земле вечной своею славою, когда народится в мире новое человечество, достойное стать ее выразителем и носителем.
Символически эта судьба религиозной идеи выразилась в замечательном внешнем факте: иконоборцы-турки не разрушили софийского храма, а только покрыли тонким слоем штукатурки христианские мозаичные изображения на его стенах. — И в числе этих изображений лик св. Софии остается замазанным, доколе не завладеет Константинополем новый христианский народ, который снимет с нее эту турецкую замазку. Но этот подвиг станет возможным только тогда, когда у христиан вновь возгорится сердце к св. Софии; соответственно с этим он налагает великую обязанность и великую историческую ответственность на того, кто его совершит. Христианский народ, который завладеет Царьградом, должен иметь в душе своей то, во имя чего с лика св. Софии может быть снята турецкая замазка; тем самым он берет на себя обязательство вновь возжечь погашенный турками светильник. Ему недостаточно вновь сделать доступным созерцанию лик св. Софии: он должен явить ее в своих делах: только тот имеет право завладеть Константинополем, кто предварительно овладеет этим духовным его смыслом.
Сознание этой связи между внешним фактом господства над Царьградом и внутренним его смыслом выразилось в очень древнем нашем национальном и церковном предании. Есть известное сказание о нападении на Царьград языческой Руси при Аскольде и Дире. Тогда патриарх с молитвой погрузил в волны ризу Богоматери, и Владычица защитила город: поднялась буря и разметала по морю русские ладьи. Замечательно, что это событие, на ряду с отражением других языческих орд от Царьграда, увековечено особым церковным песнопением — «Избранной Воеводе победительная» — самым радостным изо всех; какие поются у нас на всенощном бдении. — Признаюсь, что смысл этого песнопения был для меня долго непонятен: я недоумевал, как может русская Церковь, которая непрестанно молится о ниспослании победы нашему христолюбивому воинству, радоваться о том, что некогда русская рать, направлявшаяся к Константинополю, была потоплена. И только недавно я почувствовал, какая возвышенная любовь к России выражается в этой молитве.
Церковь радуется тому, что высшая чудодейственная сила не допустила нас завладеть Царьградом, пока Русь- была языческою ордою: этим Россия была спасена от осквернения той сапой святыни, которой она призвана служить.
Впоследствии та же самая святыня иначе защитила столицу Византии от русских нападений: она прикрепила к ней Русь внутренними духовными узами. После принятия крещения связь России со святой Софией выразилась в повсеместном сооружении храмов св. Софии в древних русских городах. Впоследствии идейная преемственная связь между нами и греками выразилась, между прочим, в том, что только русское благочестие сохранило в целости высшее создание греческого религиозного гения. О том внутреннем духовном содержании, которое некогда выражал собой софийский храм в Константинополе, можно судить почти исключительно по русским его воспроизведениям. В особенности образ св. Софии в новгородском соборе, наружная стенопись Успенского собора в Москве и еще некоторые древне-русские изображения дают возможность догадываться о том, что скрывается под турецкою штукатуркою в Софийской мечети.
Духовно и материально заслуга России выразилась в самом сохранении образа св. Софии в религиозном сознании и в живописи. В связи с этим в русском народном сознании сохранился и образ христианского царства, каким оно должно быть. Эта религиозно-политическая идея, как известно, пережила падение Константинополя и сочеталась с мечтою о московском третьем Риме, который должен заменить собою павший второй Рим. Тут образовалось то смешение истинного и ложного, вселенского христианства и языческого национализма, которое еще и до сих пор можно наблюдать в русском религиозном сознании.
С одной стороны, падение Константинополя дало сильный толчок русской религиозной мысли: оно пробудило в русских людях сознание выпавшей на долю России религиозной миссии, унаследованной от Византии. С другой стороны, оно же вызвало в русском обществе то самомнение, ту национальную гордость, которая является наиболее опасным врагом всякого религиозного призвания и подвига.
Сознание религиозного призвания выразилось в глубокомысленных и поэтических сказаниях о бегстве святых и святынь из павших центров древнего благочестия в Москву. Таковы, напр., сложившиеся в XV—XVI вв. сказания о приплытии преподобного Антония римлянина на камне со святынями в Новгород и о чудесном переселении чудотворной Тихвинской иконы Божией Матери с византийского Востока на Русь 1). Само собою разумеется, что подобные сказания будили веру в русский народ и звучали для него как бодрящий призыв к подвигу — к деятельному служению святыням, отныне нашедшим себе убежище в Рос-
___________
1) См. В. О. Ключевский. „Курс русской истории», т. ΙΙΙ, 377 —378.
-сии. Но, к сожалению, это сознание близости святыни, которое должно было прежде всего побуждать к усовершенствованию, затмевалось горделивою мечтою о совершенстве, уже достигнутом Россией, и о превосходстве ее над другими народами. По словам В. 0. Ключевского, «органический порок древне-русского церковного общества состоял в том, что оно считало себя единственным истинно-правоверным в мире, свое понимание Божества исключительно правильным, Творца вселенной представляло своим собственным русским Богом, никому более не принадлежащим и неведомым, свою поместную Церковь ставило на место вселенской» 1).
Борьба этих двух противоположных течений — вселенски-христианского и националистического-языческого продолжается в нашем народном сознании до сего времени. И от того, какое из этих двух начал победит в русской душе, всецело зависит осуществление Россией той миссии, которая выражается в идее св. Софии.
Национализм не только противоположен этой идее в корне и в существе: он представляет собою прямое восстание против нее, деятельное ее отрицание. В самом деле, в Софии все племена земные собраны в одно целое человечество: в ней не только все люди—все народы призваны совместно царствовать. В образе Софии открывается тот самый замысел Божий о человечестве, который обнаружился в Пятидесятнице: там собрались в Иерусалиме все народы под небесами, и каждый
___________
1) Там же, 383.
из них воспринимал язык апостолов, как свой собственный, родной. Это самое единство всех языков в замысле Божием воспринимается религиозным сознанием и в Софии. Как раз наоборот, национализм представляет собою именно отрицание этого всеединства человечества, ибо он утверждает один народ против всех. Совершенное осуществление св. Софии на земле есть то же, что полное преображение всего земного, окончательная победа над грехом и смертью и всеобщее светлое воскресение во Христе. Ясно, что полное раскрытие этой святыни не вмещается в пределы нашего здешнего земного существования. Стало-быть, в здешнем человечестве возможно лишь несовершенное, частичное обнаружение «Софии» — лишь некоторый отблеск будущей ее славы. Но даже для осуществления этого несовершенного ее отблеска в жизни народов от них требуется великий подвиг и высокий подъем духовный. В особенности одно непременное условие должен выполнить народ, который в «Софии» утверждает свое религиозное служение и миссию. Он должен делом показать, что он действительно носит в душе своей единое, царствующее во Христе человечество, — ибо в этом и заключается то первое, основное, о чем говорит нам образ Софии.
Братоубийственный раздор народов, живущих по закону звериному, — вот что делает невозможным это видение единого человечества, объединенного в Боге. Национализм есть то первое и основное, что препятствует Софии явиться в жизни народов. Поэтому отрешение от национализма есть то необходимое отрицательное условие, без коего служение народа Софии представляется совершенно невозможным.
С этой точки зрения получают яркое освещение судьбы св. Софии в Константинополе и связанные с нею исторические судьбы России: исторически несомненно, что разрешение вопроса о проливах для России неразрывно связано с двумя другими вопросами: с разрешением ее освободительной задачи по отношению к другим народам и с разрешением целого ряда национальных вопросов в ее собственных пределах. Замечательно, что эти вопросы ставятся перед нами всегда одновременно и всегда в связи один с другим. Наши освободительные войны с Турцией всегда ставят вопрос о завладении Константинополем, так как, только завладев им, можно окончательно сокрушить господство турок над христианскими народами; поэтому, как только жизнь навязывает нам какую-либо освободительную задачу, перед нами, как отдаленная цель, уже мелькает купол святой Софии; но с другой стороны, и то окончательное сокрушение турецкого владычества, которое выражается во взятии Константинополя, возможно лишь через освобождение христианских народов. Связь вопроса о Константинополе с такими национальными вопросами, как болгарский, сербский, греческий и армянский слишком очевидна и чтобы о ней нужно было здесь распространяться. Но этого мало, — мировые события второй половины девятнадцатого века и первой половины двадцатого столетия обнаружили связь вопроса о Константинополе с национальным вопросом в мировом его объеме и значении.
В 1878 году наш путь в Константинополь лежал через Болгарию. Почему же нам не было дано его довершить? Ведь русская армия стояла у ворот Константинополя! Что же помешало ей туда войти? Если мы вникнем в природу тех препятствий, которые задержали нам победоносное шествие, мы убедимся, что они сводятся, главным образом, к одному, — к недостаточно широкой постановке нами национального вопроса.
Нас остановила, конечно, не угроза английского флота, прорвавшегося в Дарданеллы: ведь тогда Англия не обладала достаточной армией для борьбы с нами; угроза австрийского движения в тыл нашей армии, — без сомнения единственная, которая в то время могла представлять для нас действительную опасность. Но, если мы вглядимся в природу этой опасности, мы без труда убедимся в том, что она создана всецело нашими роковыми ошибками и в особенности — нашим участием в разделе Польши. Если бы Россия была центром тяготения всего славянского мира, если бы в 1877 году все славяне, как южные, так и западные, ждали вместе с болгарами от России освобождения, то ни о какой австрийской опасности для нас не могло бы быть речи; никакое сопротивление со стороны Австрии не было бы возможно. Вся сила Австрии держится единственно расколом и раздором среди славянских народов; прекращение этого раздора для Австрии — смертный приговор.
И отсюда ясно, что наше соучастие в разделе Польши, — одно из главных препятствий, помешавших России вступить в Константинополь. В 1878 году, после берлинского трактата, стало очевидно, что наш путь в Константинополь лежит через Австрию и Германию, и что для нанесения Австрии смертельного удара Россия должна восстановить национальное единство Польши и примириться с нею.
Таким образом, между такими, казалось бы, отдаленными друг от друга и с первого взгляда несродными друг с другом целями, как взятие Константинополя и возрождение Польши, существует несомненно логическая и жизненная, историческая связь.
Но вопрос польский в данном случае является не более как отдельным штрихом в величественной мировой картине. События настоящей войны доказали как нельзя более ясно, что теперь вопрос о Константинополе может быть поставлен лишь в связи с широкой постановкой национального вопроса в его общеевропейском объеме. Как в 1877 году на нашем пути к Константинополю лежала Болгария, так же точно теперь на этом пути нам не миновать Армении, которая также не может быть оставлена под турецким владычеством: ибо для армян это владычество означает периодически повторяющуюся резню. Но этого мало: Константинополь в настоящее время является одним из мировых центров союза тех народов — хищников, которые живут эксплуатацией и поглощением других народов.
Вопрос о Константинополе ставится теперь в связи со всеобщим восстанием народов против этого союза угнетателей — Германии, Австро-Венгрии и Турции; и только успех этого восстания может открыть России дорогу в Константинополь; не только возрождение Польши, не только освобождение Армении и защита Сербии ставится нам теперь как условие. Возможно, что для той же цели нам придется содействовать национальным стремлениям Румынии, Греции и Италии, способствовать восстановлению национальной целости Болгарии. А со стороны наших союзников нам ставится как непременное условие — содействие освобождению Бельгии, без чего самое заключение мира с Германией не представляется возможным, а также, по всей вероятности, восстановление национального единства Франции через воссоединение с нею Эльзаса и Лотарингии. Едва ли найдется теперь одна такая европейская нация, которая не была бы прямо или косвенно задета вопросом о Константинополе. И теперь, когда решение этого вопроса поставлено на очередь, — весь мир предъявляет нам свои условия, которые в общем сводятся к одному — единственному. Народам порабощенным мы должны возвратить их родину; другие, которым угрожает порабощение, требуют от нас заступления и помощи.
- Только в качестве всеобщей освободительницы малых народов и заступницы за них Россия может завладеть Константинополем и проливами. Этот акт мыслим лишь как завершение всеобщего освободительного движения народов: только во имя этого всемирного освобождения Россия имеет право венчаться венцом Царьграда: иначе народы не примирятся с ее владычеством в Константинополе- и тотчас восстанут против него, если он хотя бы временно осуществится.
Оно и понятно! В руках слабой Турции Константинополь перестал быть угрозой безопасности соседей; но в руках могущественной державы он открывает возможность господства на мировой арене столь широкой, как никакой другой географический центр в мире. Город, обладание коим может превратить Черное море в русское озеро, сделать Россию великой средиземной державой, дать ей господствующее положение по отношению к Балканскому полуострову, Малой Азии и всей вообще восточной части средиземного моря, есть воистину Царьград. Понятно, что такое могущество в руках России внушает страх народам; понятно поэтому и то, что народы могут примириться с ним только при одном условии. Россия должна сделать что-нибудь, чтобы страх сменился доверием.
От русской империи, утвердившейся в Константинополе, они не должны опасаться порабощения и поглощения: наоборот, она должна представляться им силою дружественною, могущественной покровительницей и защитницей их независимости. Воистину ужасна и для всех невыносима мысль о том, что Константинополь может очутиться в руках народа-хищника, который напомнит Германию, а, может-быть, и превзойдет ее своими деспотическими наклонностями по отношению к другим народам. Одной этой мысли было бы достаточно, чтобы вызвать против такого народа не только всеобщее возмущение, но и всеобщее восстание, всемирную коалицию, к которой примкнули бы и малые и великие державы. В этом и заключается основание отмеченной мною истерической связи между вопросом о Константинополе и постановкой национального вопроса в его мировом значении. Одно из двух, — или наше владычество в Константинополе действительно будет служить великому делу освобождения народов, или оно вовсе не осуществится. Россия может прийти в Константинополь только во главе всемирного освободительного движения народов. И только в качестве державы освободительницы она может в нем оставаться.
Тут мы имеем разительное доказательство значения идей в истории. Не для узко-национальной эгоистической цели, а только во имя сверхнародного, общечеловеческого смысла Россия может получить в свое обладание Царьград и проливы. Для этого она должна победить в себе свой национальный эгоизм и явить в себе духовную силу высшую по сравнению с теми народами, против которых она борется: ибо Царьград неотделим от идеи христианского царства; в силу своего центрального, господствующего положения он служит средоточием разнообразных страхов и надежд народов. Так или иначе, он должен послужить не деспотическому господству одного народа над другими, а всему миру, всему человечеству. Русский Царьград мыслим лишь как, центр, вокруг которого группируются свободные народы: иначе он обречен на гибель. Ибо с того момента, когда он начнет угрожать независимости своих соседей, общая для всех опасность вызовет и всеобщую коалицию, которая может привести к роковому, трагическому для нас концу.
Такова связь вопроса о Царьграде с освободительной миссией России. Но эта освободительная миссия представляет собой одну лишь сторону той более широкой культурной и общественной задачи, которая в русском религиозном сознании связывается с образом Софии. Сама по себе свобода человека или народа не есть цель, а средство; только вера в безусловное, царственное достоинство человека сообщает смысл освободительной борьбе и в частности — освободительным войнам. — Но именно этот царственный венец человека и человечества и есть то, что наше религиозное сознание находит и утверждает в Софии. Этот вечный замысел Божий о человеке и о человечестве и есть то самое, во имя чего человек достоин быть свободным.
Осуществление свободы во взаимных отношениях людей и народов еще не есть осуществление Софии: ибо освободить еще не значит внутренне объединить. Освобожденные народы могут оставаться внутренне чужды друг другу; они могут пользоваться своей свободой как для добра, так и для зла. И, стало-быть, в своей жизни они могут быть бесконечно далеки от того первообраза единого, целостного и совершенного человечества, который носится перед религиозным сознанием во образе Софии
И тем не менее нетрудно понять — почему в народном служении Софии борьба за освобождение народов является непременным условием, необходимой, хотя бы и низшей, предварительной ступенью.
«София» есть образ Божий в человеке и в человечестве. Кто носит в душе своей этот царственный образ, кто видит его в каждом человеке и в каждом народе, — тот не выносит никакого умаления человеческого достоинства: всякое глумление и издевательство над человеком или над народом, всякое порабощение его и всякая жестокость, изобличающая непризнание его духовной личности, вызывает в душе, преданной Софии, праведный гнев и великую любовь, — великую готовность жертвовать собою для других. Если в нас живут эти два чувства, если ради них Россия терпит великие страдания и совершает великие подвиги, — в этом первый признак того, что в душе своей она воздвигла алтарь Софии, и в этом — некоторое основание надеяться, что ее усилия — восстановить этот алтарь и сделать его явным перед лицом всего мира в Царьграде — увенчаются успехом.
Для овладения Константинополем и его святыней от русского народа требуются не только великие подвиги и жертвы: для этого нужно еще и некоторое внутреннее духовное очищение. Полное устранение противоречий между нашей жизнью и тем образом Божиим, которому мы служим, разумеется, невозможно. Но для того, чтобы России было дано прославить лик св. Софии, — явить его не только самой себе, но и другим, — от нее требуется некоторый внутренний сдвиг, направленный к устранению противоречия. Совершается ли он в нашей жизни?
Говорить об очищении уже совершившемся было бы безумною и преступной гордостью; но есть некоторые указания на то, что оно начинает совершаться. Во всяком случае — в некоторых отношениях есть заметная разница между Россией современной и той, которая в 1878 году остановилась у ворот Царьграда. Та Россия находилась во власти двух смертельных врагов образа Божия в человеке — зверообразного национализма и кабака. Теперь, слава Богу, мы находимся на пути к освобождению от этих двух тираннов.
В прошлом году у нас было одно хорошее душевное движение. Устами присяжных заседателей русская народная совесть смыла с себя тяжкий грех человеконенавистничества. Не даром весть об этом великом акте правосудия вызывала радостные слезы; не даром знакомые, сообщая радостную весть один другому, — целовались и поздравляли друг друга. Россия торжественно признала человеческое достоинство народа, родившего Христа, почувствовала его человеческую душу. И вот почему приговор присяжных для нее самой прозвучал как оправдание: в нем она нашла свое духовное омовение.
Прошел год, и мы совершили еще шаг в том же направлении. Русская народная совесть осудила свой исторический грех по отношению к братскому народу: в дни духовного подъема освободительной войны раздались вдохновенные слова Верховного Главнокомандующего, призвавшего Россию воскресить растерзанное на части тело Польши. В 1878 году мы упустили это сделать: принеся дар свой к алтарю св. Софии, мы забыли, что возлагающий дар свой на алтарь должен сначала примириться с братом своим, и дар наш был отвергнут. И вот теперь, когда мы сделали шаг к примирению и пролили нашу кровь за Польшу, будем надеяться, что он будет принят.
И наконец, еще третий, великий сдвиг в народной жизни. Россия перестала пить. Прежде в праздничные дни на площадях и улицах господствовал образ звериный: слышались дикие, нечеловеческие крики, совершались оргии, из коих рождались преступления, и на пьянстве народном основывался самый наш бюджет. Как могла пьяная Россия взяться за великий подвиг религиозного служения!
К великому нашему счастью и от этого зла избавил Бог Россию. Пьяных мы поприбрали, кабаки мы закрыли, а пьяный бюджет, осужденный с высоты престола, провалился навсегда!
Но все это, конечно, лишь капля в море по сравнению с тем, к чему обязывает Россию ее великое служение. Кто созерцает хоть издали Софию, как цель своего странствования, тот естественно смотрит на нее с чувством человека, который не имеет одежды, чтобы войти в чертог брачный.
И все-таки душа полна надежды, что рано или поздно мы овладеем нашей святыней. И в этой надежде утверждает нас все то, что мы слышим о великих подвигах на поле брани. Один видный общественный деятель, недавно вернувшийся в Москву из Галиции и Польши, так передавал мне свои впечатления. «Если вы сомневаетесь в России, уезжайте из тыла армии и ступайте в окопы. Там не сомневаются. Там нет ни генералов, ни офицеров, ни солдат. Там есть только серая толпа мужиков, одинаково одетых, одинаково бодрых и одинаково готовых умереть за то, что свято».
Мой собеседник был прав. Перед лицом смерти люди, конечно, бесконечно глубже нас чувствуют все то, за что стоить жить и умереть. И то великое, что объединяет в одно целое народную Россию, там выступает бесконечно живее, ярче и нагляднее, чем у нас. Там становится явною для всех та святыня, ради которой люди могут не есть, не пить, переходить по горло в воде обледеневшие реки, жертвовать жизнью и одерживать победы духа над германской техникой. И мы знаем, какова та святыня, которая совершает эти чудеса. Когда представляешь себе эту многомиллионную серую массу, становится ясным, что святыня эта у всех одна — та самая, о которой пели русские крестьяне в Босфоре у преддверия св. Софии.
Рано или поздно эта песнь раздастся в самом ‘ храме. Сама святая София, живая в душе народной, приведет туда русские рати. Тогда гимн светлого Христова воскресенья возвестит великий праздник освобождения народов.
Исполнительный президент ассоциации «Франко-российский диалог» князь Александр Трубецкой — представитель одной из самых знаменитых российских династий. Родившийся в семье эмигрантов в Париже, он обитает во Франции, но вся его жизнь связана с Россией. С князем встретился парижский корреспондент «Культуры».
культура: Как Вы оцениваете итоги крымского референдума?
Трубецкой: Такой исход голосования был ожидаем. Я бывал в Крыму всего несколько раз, но убежден, что крымчане чувствуют себя русскими. Что еще им оставалось делать, когда власть в Киеве захватили фашистские силы? Меня особенно впечатлило отношение жителей российских городов, которые вышли на манифестации в поддержку русского народа на Украине. Еще раз убедился: Россия своих не забывает.
культура: Как воспринимают выбор Крыма в русской диаспоре во Франции?
Трубецкой: Сегодня мы поздравляем Россию. Где бы русские ни находились, они сохраняют верность своей стране, своим корням. Достаточно вспомнить судьбу моих родителей. Когда после революции они оказались во Франции, то жили в очень тяжелых условиях, но никогда не забывали своего отечества. С начала событий на майдане, а особенно, когда возникло движение за присоединение Крыма к России, многие живущие во Франции русские почувствовали: настало время словом и делом поддержать соотечественников, которые 23 года назад лишились своей исторической Родины.
культура: Почему Запад с таким упорством поддерживает нелегитимное правительство Украины?
Трубецкой: Франция лоббирует американскую политику, которая сводится к тому, чтобы «окольцевать» западную часть России. Хотя в годы правления Николя Саркози Париж выступал против принятия Украины в НАТО. При Франсуа Олланде ситуация поменялась. Однако многие французы не согласны с такой позицией. Газета «Фигаро» только что опубликовала результаты опроса, согласно которым 64 процента французов против оказания финансовой помощи Украине, 71 процент — против ее вступления в Евросоюз. Эти красноречивые цифры меня утешают.
культура: Чем Вы объясняете тот факт, что Париж закрывает глаза на действия национал-экстремистов «Правого дела» и «Свободы»?
Трубецкой: Не могу понять, почему Париж не замечает их деятельности. Пару лет назад Евросоюз принял резолюцию, где предупреждал об их опасности. Теперь же «опасные» оказались «хорошими».
культура: В последние недели во Франции и в других западных странах резко усилились русофобские настроения…
Трубецкой: Не сказал бы, что русофобия увеличилась. К сожалению, она была всегда. Ее активно поддерживает определенная часть СМИ. Даже официальная позиция МИДа выглядит очень русофобской. Однако не все так однозначно. К примеру, советник министра иностранных дел Жан-Пьер Шевенман, наоборот, защищает Москву, и в каких-то вопросах осуждает французскую позицию.
культура: Меняется ли отношение французов к России в связи с последними событиями?
Трубецкой: Сам я не встречал ни одного француза, который бы не воздавал должного России и, в частности, президенту Владимиру Путину. От многих слышал: «Хорошо бы иметь во главе нашей страны такого человека, как Путин».
культура: Стоит ли Москве опасаться западных санкций?
Трубецкой: Не понимаю, в чем смысл подобных действий, и надеюсь, что все останется на уровне слов и угроз. Санкции — оружие обоюдоострое, они могут оказаться тяжелыми для западных стран. Известно, что у немцев интересов в России больше, чем у русских — в Германии. То же могу сказать и про Францию. От санкций пострадают такие крупнейшие компании как Total, Peugeot и Renault. Слишком дорого обойдется и отказ от поставок России военных кораблей «Мистраль».
культура: Москва может дать адекватный ответ?
Трубецкой: Конечно. Запад зависит от экспорта российской нефти и газа. Даже если какое-то время России придется потерпеть, помощь русскому народу в Крыму нужно ставить выше, чем возможный урон от санкций. Защита соотечественников в сто раз важнее любой экономической угрозы.
культура: Обама грозит Москве изоляцией. Есть ли риск серьезной конфронтации с Западом?
Трубецкой: России уже грозили, когда она встала на сторону Абхазии и Южной Осетии. Покричали, пошумели и успокоились. То же самое было и с Приднестровьем. Поэтому я смотрю на сложившуюся ситуацию с оптимизмом. Европейцы должны понять, что не в их интересах идти на обострение. Они пострадают больше, чем Соединенные Штаты, которые толкают их на путь конфронтации. Не знаю, дойдет ли до раздела Украины, но вспомним, как распалась Чехословакия. На первых порах возникли проблемы, а сейчас живут в мире и сотрудничают друг с другом.
культура: Нынешний украинский режим тянет страну в НАТО. Реально ли вступление Киева в североатлантический альянс?
Трубецкой: Втянуть Украину в НАТО — давняя американская мечта, о которой писал еще Збигнев Бжезинский. Многое зависит от поведения бандитской шайки, которая захватила власть на Украине. Для самого Запада крайне рискованно иметь дело с такими людьми, но все возможно. Я разговаривал на эту тему с некоторыми политологами. Они порекомендовали мне почитать «Майн кампф» и книги Бжезинского. В них есть некоторые сходства.
культура: Возьмется ли Запад спасать Украину от дефолта?
Трубецкой: Для Евросоюза — это непосильная ноша. Не так давно ЕС уже попытался помочь Греции, но тамошние проблемы далеки от решения. Ситуация с Украиной гораздо хуже. Не знаю, о чем Запад думает. Было бы полным абсурдом взвалить на себя еще и обанкротившуюся Украину.
